Они пересекли вади Йенбо до рощ Бруки за первый переход, и этим поставили под угрозу связь арабов с Йенбо. Они также вполне могли обстрелять Нахль Мубарак своими семью пушками. Фейсал не был напуган ни на йоту, но бросил племя джухейна влево, чтобы обработать большую долину. Свой центр и правое крыло он оставил в Нахль Мубарак, а египетскую артиллерию послал занять позицию в Джебель-Аджиде, чтобы не допустить в нее турок. Затем он открыл огонь в Бруке из своих пятнадцатифунтовок.
Расим, сирийский офицер, в прошлом командир батареи в турецкой армии, сражался с помощью этих двух пушек; и сделал из них большое зрелище. Их послали в подарок из Египта, однако это был старый хлам, который сочли годным для диких арабов, так же как и шесть тысяч винтовок, поставленных шерифу, остатки от кампании Галлиполи, были негодным оружием. Так что у Расима не было ни прицела, ни дальномера, ни дальномерных таблиц, ни взрывчатки.
Его дистанция была около семи тысяч ярдов, но фитили его шрапнели, древности времен войны с бурами, были забиты зеленой землей; если они и взрывались, то иногда палили в воздух, а иногда слегка задевали цель. Однако у него не было возможности отказаться от своих боеприпасов, если дела пойдут плохо, и он палил с большой скоростью, громко хохоча над таким способом воевать, и племена, видя коменданта таким веселым, приободрились и сами. «Ей-Богу, — сказал кто-то, — это настоящие пушки: главное, чтобы от них был шум!» Расим клялся, что турки погибают целыми кучами, и арабы рванули вперед, подогретые его словами.
Все шло хорошо, и Фейсал уже надеялся на решительную победу, когда внезапно его левое крыло в долине дрогнуло, встало, наконец, повернулось к врагу спиной и в суматохе вернулось в лагерь. Фейсал из центра бросился к Расиму и закричал, что джухейна разбиты, и надо спасать пушки. Расим запряг упряжку и рысью поскакал к вади Аджида, где египтяне боязливо держали совет. За ним потекли племена аджейль и атбан, люди ибн Шефии, гарб и биаша. Фейсал и его домашние составили тыл, и осторожной процессией они двинулись к Йенбо, оставляя джухейна с турками на поле боя.
Пока я еще слушал об этом печальном конце и клял вместе с ним продажность братьев Бейдави, за дверью зашевелились, и Абд эль Керим прорвался через рабов, бросился к помосту, поцеловал в знак приветствия шнур головного платка Фейсала и сел рядом с нами. Фейсал, глядевший на него, затаив дыхание, спросил: «Как?», и Абд эль Керим объяснил, как они были испуганы внезапным бегством Фейсала, и как он со своим братом и отважными людьми сражался с турками целую ночь один, без артиллерии, пока пальмовые рощи не стали непригодны для обороны, и их тоже выбили из вади Аджида. Его брат, вместе с половиной мужчин своего племени, только что входил в ворота. Другие отошли к вади Йенбо за водой.
«А почему вы отступили от нас в лагерь во время боя?» — спросил Фейсал. «Только чтобы приготовить чашку кофе, — сказал Абд эль Керим. — Мы сражались с восхода солнца, а был уже закат: мы очень устали и хотели пить». Фейсал и я покатились со смеху; затем мы пошли смотреть, что могло быть сделано для спасения города.
Первый шаг был простым. Мы послали всех джухейна обратно в вади Йенбо с приказом собраться в Хейфе и поддерживать равномерное давление на турецкую линию связи. Также им надо было разместить наряды снайперов по горам Аджиды. Эта диверсия задержит так много турок, что они будут неспособны выдвинуть против Йенбо войска, превосходящие числом защитников, которые вдобавок имеют преимущество — хорошую позицию. Город на вершине твердого кораллового рифа поднимался примерно на двадцать футов над уровнем моря и был окружен водой с двух сторон. Две другие стороны выглядывали из равнин песка, местами мягкого, на целые мили ничем не прикрытого и лишенного пресной воды. При дневном свете, под защитой огня артиллерии и пулеметов город был бы неуязвим.
Артиллерия прибывала с каждой минутой, поскольку Бойль, у которого, как обычно, дела превосходили слова, сосредоточил на нас пять кораблей, когда не прошло и суток. Он поставил монитор «М-31», мелкая осадка которого как раз для этого подходила, на край юго-восточного залива гавани, откуда он мог обстреливать продольным огнем из своих шестидюймовых пушек возможный путь турецкого наступления. У Крокера, его капитана, так и чесались руки пустить эти пушки в ход. Более крупные корабли стояли на якоре, чтобы обстреливать город на дальнем расстоянии или стрелять продольным огнем по другому флангу из северной гавани. Прожекторы «Дафферина» и «М-31» пересекали равнину за пределами города.
Арабы, в восторге подсчитывая корабли в бухте, готовились внести свою лепту в ночное развлечение. Мы могли надеяться, что с их стороны больше паники не будет, но, чтобы придать им полную уверенность, нужна была какая-нибудь крепостная стена для обороны на средневековый манер: не было проку рыть траншеи, отчасти — потому что земля состояла из коралловых скал, а, кроме того, у них не было опыта войны в траншеях, и они не могли занять их с уверенностью. Поэтому мы взяли осыпающуюся, изъеденную солью стену, которая там была, укрепили ее второй стеной, набили между обеими земли и поднимали их, пока наши бастионы образца шестнадцатого века не были защищены хотя бы от винтовок, а возможно, и от турецких горных орудий. За бастионами мы уложили гирляндами колючую проволоку перед стенами, между цистернами для дождевой воды. Мы вырыли гнезда для пулеметов в лучших углах и приставили к ним артиллеристов Фейсала из регулярных войск. Египтяне, как и все остальные, включенные в план, были, к нашей радости, счастливы. Гарланд был главным инженером и главным советчиком.
После захода солнца город дрожал от подавленного возбуждения. Пока длился день, раздавались крики, пальба в воздух и дикие взрывы неистовства среди рабочих; но, когда пришла темнота, они прекратились, и наступило затишье. Почти все просидели на местах всю ночь. Один раз, около одиннадцати, поднялась тревога. Наши аванпосты встретили врага всего за три мили от города. Гарланд вместе с глашатаем промчался по немногочисленным улицам, сзывая бойцов гарнизона. Они сразу повскакивали и отправились по местам, в мертвой тишине, без единого выстрела или крика. Моряки на минарете послали предупреждение кораблям, прожекторы которых вместе начали пересекать равнину, их лучи замысловато перекрещивались, вычерчивая, как карандашами, полосы света на полях, которые должны были пройти атакующие войска. Однако от тех не исходило ни одного движения, и открывать огонь не было повода.
Впоследствии старый Дахиль-Алла рассказал мне, что он вел турок, чтобы сделать рывок на Йенбо в темноте, где они могли уничтожить армию Фейсала раз и навсегда; но они пали духом от тишины и вспышек света с кораблей, скользящих из конца в конец гавани, с жуткими лучами прожекторов, открывающими мрачный передний скат бруствера, который они должны были пересечь. Поэтому они повернули назад; и в эту ночь, я считаю, турки проиграли свою войну. Лично я был на «Суве», чтобы меня не беспокоили, и наконец-то превосходно выспался, так что был очень благодарен Дахиль-Алла за осторожность, которую он проповедовал туркам, поскольку, хотя мы и могли бы, наверное, одержать славную победу, я был готов поступиться и большим всего за восемь часов непотревоженного сна.
Глава XXI
На следующий день кризис миновал: турки явно потерпели поражение. Джухейна оживились на своей фланговой позиции из вади Йенбо. Архитектурные старания Гарланда превратили город в нечто впечатляющее. Сэр Арчибальд Мюррей, у которого Фейсал просил демонстрации силы в Синае, чтобы предотвратить дальнейший перевод турок на службу в Медину, послал ободряющий ответ, и все вздохнули с облегчением. Спустя несколько дней Бойль развел корабли, обещая таким же образом сосредоточить свет, если будет новая тревога; и я воспользовался возможностью отправиться в Рабег, где повстречался с полковником Бремоном, огромным бородатым начальником французской военной миссии и единственным настоящим военным в Хиджазе. Он все еще использовал свое французское подразделение в Суэце как рычаг для продвижения британской бригады в Рабег; и поскольку подозревал, что я не совсем на его стороне, сделал попытку обратить меня в свою веру.
В ходе последующего спора я упомянул о необходимости скорой атаки на Медину, так как вместе с остальными британцами считал, что падение Медины — необходимое предисловие к дальнейшему продвижению Арабского Восстания. Он резко прервал меня, сказав, что со стороны арабов будет не слишком мудрым шагом брать Медину. На его взгляд, Арабское движение приобрело максимальную полезность одним только фактом восстания в Мекке; а военные операции против Турции лучше бы проводить без их помощи руками Великобритании и Франции. Он желал высадить войска союзников в Рабеге, поскольку это охладило бы пыл племен, бросив тень в их глазах на шерифа. Иностранные войска тогда были бы для него главной защитой, и охрана шерифа была бы нашим делом до конца войны; когда Турция потерпит поражение, победившие власти выделят Медину по соглашению с султаном и передадут ее Хуссейну, вместе с законным правлением над Хиджазом, в награду за преданную службу.
Я был куда меньше уверен, что у нас хватит сил обойтись без своих малых союзников; так что коротко сказал, что мое мнение противоположно. Я считал, что главное — немедленно завоевать Медину, и советовал Фейсалу захватить Веджх, чтобы растянуть угрозу для железной дороги с его стороны. В целом, на мой взгляд, Арабское движение не оправдало бы своего появления, если бы его порыв не привел арабов в Дамаск.
Для Бремона это было нежелательно; так как соглашение Сайкса-Пико в 1916 году между Францией и Англией было набросано Сайксом как раз на этот случай; и чтобы компенсировать это, в нем обещалось учредить независимые арабские государства в Дамаске, Алеппо и Мосуле, районах, которые иначе подпали бы под неограниченный контроль Франции. Ни Сайкс, ни Пико не верили, что это действительно возможно; но я знал, что возможно, и верил, что после этого энергия Арабского движения помешает — нам или кому бы то ни было еще — проводить в Западной Азии незаконные «колониаль