[54]. У нас было еще слишком короткое дыхание, чтобы обращать нашу торопливую практику в принцип: наша тактика была эмпирической — хвататься за первые средства, чтобы избежать трудностей. Но мы учились, как и наши люди.
Со времен битвы при Нахль Мубарак мы отказались от пополнения бригад египетских войск иррегулярными бойцами. Египетских офицеров и солдат мы посадили на корабль, полностью передав их снаряжение Расиму, артиллеристу Фейсала, и Абдулле эль Делейми, его офицеру-пулеметчику. Они выстроили арабские отряды на местном материале, подкрепив их обученными у турок сирийскими и месопотамскими дезертирами. Мавлюд, адъютант-забияка, выпросил у меня пятьдесят мулов, посадил на них пятьдесят своих обученных пехотинцев и сообщил им, что они теперь кавалерия. Он был сторонником строгой дисциплины и прирожденным конным офицером, и с помощью его спартанских упражнений неоднократно битые ездоки на мулах, преодолевая трудности, становились отличными солдатами — мгновенно слушались и даже были способны к правильной атаке! Они были чудом природы среди арабов. Мы запросили по телеграфу еще пятьдесят мулов, чтобы удвоить численность конной пехоты, поскольку ценность такого крепкого подразделения для рекогносцировки была очевидна.
Фейсал предложил взять с собой в Веджх почти всех джухейна и добавить к ним достаточное число гарб и билли, атейба и аджейлей, чтобы придать всей массе разноплеменный характер. Выходя в этот поход, который был бы своего рода завершающим актом войны в Северном Хиджазе, мы хотели послать слухи по всей Западной Аравии, вдоль и поперек. Это должна была быть крупнейшая операция на памяти арабов; чтобы даже те, кто видел бы ее из своих домов, чувствовали, что мир действительно изменился, и чтобы не было больше глупой розни и зависти кланов, стоящих за нами и наносивших урон нашей борьбе своими семейными дрязгами.
Не то чтобы мы ждали немедленного противостояния. Мы взяли на себя труд тащить эту громоздкую толпу с нами в Веджх, вопреки эффективности и опыту, просто потому, что у нас не было на счету сражений. На нашей стороне были неизменные ценности. Прежде всего, турки теперь вовлекли лишние силы в атаки на Рабег, или скорее в расширение оккупированной ими территории, требуемое для атаки на Рабег. Передвижение назад на север отняло бы у них целые дни. Потом, турки были глупы, и мы рассчитывали, что они не узнают все сразу о нашем продвижении, и не поверят первым рассказам, и не заметят до самого конца, какая им предоставляется возможность. Проделав свой поход за три недели, мы могли бы взять Веджх врасплох. Наконец, мы могли развить из спорадических набегов племени гарб сознательные операции по захвату добычи, что, возможно, позволит нам самим себя обеспечивать, но первым делом — запереть большое число турок на оборонительных позициях. Зейд согласился отправиться в Рабег, чтобы организовать такие булавочные уколы в тылу турок. Я дал ему письма к капитану «Дафферина», сторожевого корабля в Йенбо, которые обеспечили бы ему быстрый проезд: так как все, кто знал о веджхском плане, жаждали ему посодействовать.
Чтобы лично набить руку в вылазках, я для пробы взял с собой отряд в тридцать пять махамидов в Нахль Мубарак, во второй день 1917 года, к старому колодцу у блокгауза, известному мне с первого путешествия из Рабега в Йенбо. Когда стемнело, мы спешились и оставили наших верблюдов с десятью людьми, охраняющими их от возможных турецких патрулей. Остальные стали взбираться на Дифран; это был трудный подъем, так как горы состояли из острых, как нож, напластований, обрывающихся на краю и сбегающих косыми линиями от гребня к подножию. От этого горы были крайне изломанными, но цепляться за них было при этом неудобно, потому что камень был весь в мелких трещинах, и любой участок мог отвалиться, стоило дотронуться до него рукой.
На вершине Дифрана было туманно и холодно, и время до рассвета тянулось медленно. Мы расположились в расщелинах скал, и наконец, в трехстах ярдах под нами, справа, за шпорой, увидели верхушки шатров. Мы не могли получить полный обзор и удовольствовались тем, что обстреляли пулями их верхушки. Турки всей толпой развернулись и попрыгали, как олени, в свои траншеи. Они были очень подвижными мишенями и, наверное, пострадали мало. В ответ они открыли беглый огонь по всем направлениям и подняли ужасный гвалт, как будто сигналили войскам Хамры повернуть им на помощь. Так как врагов было уже больше, чем десять на одного, их подкрепление могло бы помешать нам отступать; поэтому мы осторожно поползли назад, пока не смогли кинуться в первую же долину, где свалились прямо на двух перепуганных турок, расстегнутых, занятых утренней гимнастикой. Они выглядели неважно, но их можно было показать остальным, и мы притащили их к себе, где их сведения оказались полезными.
Фейсал все еще тревожился, оставляя Йенбо, ведь до сих пор это была его необходимая база и второй морской порт в Хиджазе: и, обдумывая дальнейшие экспедиции, чтобы отвлекать турок от его оккупации, мы внезапно вспомнили Сиди Абдуллу в Хенакийе. У него было около пяти тысяч иррегулярных войск, несколько пушек и пулеметов, а на счету — успешная (разве что слишком медленная) осада Таифа. Казалось постыдным оставлять его прозябать посреди голой пустыни. Сначала нам пришло в голову, что он может пойти в Хейбар и создать там угрозу железной дороге к северу от Медины; но Фейсал неизмеримо улучшил эту мысль, вспомнив о вади Аис, исторической долине источников и пальмовых деревень, простирающихся через неуязвимые холмы Джухейна из-за Рудвы в восточном направлении к долине Хамд у Хедии. Она лежала всего в тысяче километров к северу от Медины, как прямая угроза железнодорожным коммуникациям Фахри с Дамаском. Оттуда Абдулла мог прикрывать нашу отлаженную блокаду Медины с востока против караванов с Персидского залива. К тому же рядом был Йенбо, и оттуда его легко можно было снабжать боеприпасами и снаряжением.
Предложение было явно вдохновляющим, и мы послали Раджу эль Хулуви сразу же передать его Абдулле. Настолько уверены были мы в его согласии, что стали торопить Фейсала двинуться из вади Йенбо к северу на первый переход до Веджха, не дожидаясь ответа.
Глава XXIII
Он согласился, и мы двинулись по широкой верхней дороге через вади Мессари на Оваис, группу колодцев около пятнадцати миль к северу от Йенбо. Горы были прекрасны в тот день. В декабре прошли обильные дожди, а затем теплое солнце обманчиво сулило земле весну. Поэтому по всем ложбинам и ровным местам поднялась тонкая трава. Былинки, одинокие, прямые и очень тонкие, высовывались меж камнями. Наклонившись из седла и посмотрев вниз, нельзя было увидеть, чтобы на земле что-нибудь изменилось, но, глядя вперед и видя отдаленные склоны под прямым углом к направлению взгляда, можно было ощутить живой туман бледной зелени здесь и там над поверхностью грифельно-синих и коричнево-красных скал. Местами поросль была сильной, и наши терпеливые верблюды блаженствовали, ощипывая ее.
Был дан сигнал к выступлению, но только для нас и для аджейлей. Другие подразделения армии, каждый человек рядом со снаряженным верблюдом, выстроились рядом с нашей дорогой и, когда подходил Фейсал, в тишине приветствовали его. Он бодро отзывался: «Мир вам», — и каждый главный шейх отвечал ему теми же словами. Когда мы прошли, они сели в седло, задерживая своих начальников, и войско изгибалось позади нас до тех, пока цепочка людей и верблюдов не стала виться по узкой тропе к водоразделу, насколько хватало глаз.
Не слышно было никаких звуков, кроме приветствий Фейсала, до того, как мы достигли гребня подъема, где открывалась долина, становившаяся пологим спуском из мягкой гальки и кремня, уложенных в песке; но там ибн Дахиль, суровый шейх племени расс, который поднял свой контингент аджейлей двумя годами раньше на помощь Турции и привел его с собой нетронутым к шерифу, когда случилось восстание, отступил назад на шаг-два, расположил идущих широкой прямой колонной и приказал забить в барабаны. Все грянули во все горло песню в честь эмира Фейсала и его семьи.
Шествие было исполнено варварского великолепия. Первым ехал Фейсал в белом, затем, справа от него, Шарраф в красном головном платке и крашеных хной рубахе и покрывале, я сам — слева, в белом и алом, позади нас — три знамени из потускневшего малинового шелка с позолоченными гвоздями, за ними барабанщики, играющие марш, ну а за ними — дикая толпа охраны на двенадцати сотнях скачущих верблюдов, прижатых друг к другу так близко, как только возможно, чтобы продвигаться, люди в одежде самых разнообразных цветов и верблюды, почти такие же блестящие в своих попонах. Наш сверкающий поток заполнил долину до краев.
В устье Мессари прискакал гонец с письмами Фейсалу от Абд эль Кадера из Йенбо. Среди них одно было трехдневной давности, с «Дафферина», в котором говорилось, что Зейда не примут на борт, пока не увидят меня и не услышат подробности ситуации на месте. Корабль стоял в Шерме, одинокой бухте в восьми милях вверх по побережью от порта, где офицеры могли позволить себе играть в крокет на берегу, не страдая от мух, заполонивших Йенбо. Разумеется, встав так далеко, они отрезали себя от новостей: по этому поводу между нами давно были трения. Капитан был полон благих намерений, но не обладал кругозором Бойля, пламенного политика и революционного конституционалиста, не обладал и мозгом Линберри с «Хардинга», собиравшего в каждом порту все береговые сплетни и взявшего на себя труд изучать все слои общества, где бы он ни нес дозор.
Очевидно, мне лучше было бы поскакать на «Дафферин» и уладить дела. Зейд был хорошим парнем, но определенно не обошелся бы без эскапад во время своего вынужденного отпуска; а нам нужен был мир именно сейчас. Фейсал послал со мной несколько аджейлей, и мы поспешили в Йенбо; в самом деле, я добрался туда за три часа, оставив свой раздраженный эскорт (не собиравшийся изнурять ни верблюдов, ни свои седалища ради меня и моей спешки) на полпути сзади — на той дороге через равнину, которая была уже знакома мне до боли. Солнце, которое было восхитительно над горами, т