После ужина Шакир рассказал мне, что он привел только триста человек вместо восьмисот-девятисот, о которых мы договаривались. Однако это была его война, и он заказывал музыку, так что мы стали торопливо менять планы. Мы не будем брать станцию; мы напугаем их артиллерийской фронтальной атакой, в то время как заминируем рельсы на севере и юге, в надежде поймать в ловушку этот поезд на стоянке. В соответствии с этим мы отобрали отряд обученных Гарландом динамитчиков, которые должны были взорвать северную часть моста на рассвете, чтобы отметить это направление, пока я отправлюсь со взрывчаткой и пулеметом с командой заложить мину на юге станции, в том направлении, откуда турки, вероятно, будут искать или посылать помощь при тревоге.
Мохаммед эль Кади провел нас к заброшенному участку линии прямо перед полночью. Я спешился и прикоснулся к его дрожащим рельсам, в первый раз за войну. Затем после часа работы мы заложили мину, которая работала на спусковом механизме и взрывалась двадцатью фунтами гремучего студня, когда вес локомотива наверху давил на металл. После этого мы разместили пулеметчиков в небольшом русле водораздела, закрытом кустами, на четыреста ярдов в стороне, с полным обстрелом места, где, как мы надеялись, поезд сойдет с рельсов. Они прятались там; тем временем мы продолжали перерезать телеграф, чтобы одиночество убедило Аба эль Наам послать свой поезд за подкреплением, когда мы разовьем главную атаку.
Так мы проехали еще полчаса, и затем свернули к путям, и опять нам повезло попасть на незанятое место. К несчастью, четверо оставшихся джухейна оказались неспособны влезть на телеграфный столб, и мне пришлось делать это самому. Это было все, что я смог сделать после болезни; и когда третий провод был перерезан, шаткий столб затрясся так, что у меня соскользнули руки, и я съехал с высоты шестнадцати футов прямо на крепкие плечи Мохаммеда, который подбежал остановить мое падение и чуть не расшибся сам. Мы несколько минут отдышались, но после этого смогли вновь забраться на верблюдов. В конечном счете, мы прибыли в лагерь как раз в тот момент, когда другие садились в седло, чтобы отправиться вперед.
Наши саперные работы заняли на четыре часа дольше, чем мы планировали, и задержка поставила нас перед дилеммой: или не отдыхать, или оставить основную часть идти без нас. Наконец по воле Шакира мы их отпустили и свалились под деревья, чтобы поспать с час, иначе я чувствовал, что могу сломаться окончательно. Это было время прямо перед рассветом, час, когда стесненный воздух сказывался на деревьях и животных, и заставлял даже спящих людей ворочаться со вздохами. Мохаммед, который хотел увидеть бой, проснулся. Чтобы поднять меня, он подошел и прокричал мне в ухо утренний призыв на молитву, сквозь сон этот хриплый голос напоминал о битве, убийстве и внезапной смерти. Я сел и смахивал песок с воспаленных красных глаз, пока мы горячо спорили о сне и молитве. Он настаивал, что бой бывает не каждый день, и показывал порезы и синяки, оставшиеся с ночи, когда он мне помогал. Сам в синяках и ссадинах, я был способен его понять, и мы выехали догонять армию, отпустив несчастного пастушонка с советом ждать нашего возвращения.
Загрязненная земля среди волн сверкающего, сглаженного водой песка показывала нам путь, и мы прибыли как раз тогда, когда пушки открыли огонь. Они работали отлично и разрушили всю верхушку одного здания, повредили второе, попали в насосную станцию и пробили дыру в резервуаре с водой. Один удачливый снаряд наткнулся на передний вагон поезда в стороне, и вагон занялся огнем. Это встревожило локомотив, он отсоединился и отправился на юг. Мы жадно смотрели на него, когда он приближался к нашей мине, и, когда он дошел до нее, вырвалось мягкое облако пыли, послышался взрыв, и он остановился. Была повреждена передняя часть, так как она перевернулась, и снаряд взорвался поздно; но, когда машинисты выбрались, они подняли передние колеса домкратом и стали их паять. Мы все ждали и ждали, когда пулемет откроет огонь, но напрасно. Позже мы узнали, что пулеметчики, испугавшись одиночества, собрались и пошли к нам, когда мы начали стрельбу. Полчаса спустя отремонтированный состав ушел к Джебель Антар, очень медленно и громко бряцая, но все же на ходу.
Наши арабы подобрались к станции, под прикрытием обстрела, пока мы скрипели зубами на пулеметчиков. Облака дыма из загоревшихся вагонов скрыли передвижение арабов, которые смели один вражеский аванпост и захватили другой. Турки перевели свои уцелевшие отделения на главную позицию и стойко ждали атаки в траншеях, будучи не в лучшем настроении отражать атаку, чем мы — ее предпринять. С нашими преимуществами в позиции это место было бы нам подарком, если бы только у нас было несколько людей Фейсала, чтобы атаковать здания.
Тем временем дерево, палатки и вагоны на станции горели, и дым был слишком плотным для нашей стрельбы, и мы свернули действия. Мы захватили тридцать пленных, лошадь, двух верблюдов и еще несколько овец; убили и ранили семьдесят из гарнизона ценой легкой раны одного из наших. Движение было задержано на три дня для ремонта и расследования. Итак, это был не полный провал.
Глава XXXV
Мы оставили два отряда по соседству, чтобы повредить пути завтра и послезавтра, в то время как сами поехали к лагерю Абдуллы первого апреля. Шакир, по своей великолепной привычке, произвел большой парад при вступлении, и тысячи выстрелов были даны в воздух в честь его частичной победы. Лагерь, легкий на подъем, превратился в карнавал.
Вечером я бродил в роще терновника за палатками, когда увидел сквозь толстые ветви дикий свет от вспышек пламени; сквозь огонь и дым проникал ритм барабанов, в такт ударам в ладоши и низкому реву хора племени. Я тихо выбрался туда и увидел бесконечные костры, окруженные сотнями атейба, сидящих на земле рядом друг с другом, пристально глядя на Шакира, который, прямой и одинокий, в середине исполнял танец под их песню. Он снял свое покрывало и был только в белом головном платке и белых одеждах: мощный огонь костра бросал отсветы на них и на его бледное, неистовое лицо. Когда он пел, то откидывал голову, и в заключение каждой фразы вздымал руки, чтобы рукава по всей длине спадали на его плечи, и тогда он причудливо взмахивал обнаженными руками. Племя вокруг него ритмично било в ладоши или отзывалось припевом по его знаку. Роща деревьев, где я стоял, за пределами круга света, была переполнена арабами чужих племен, которые шептались и смотрели на атбан.
Утром мы решили еще раз навестить железную дорогу, чтобы полнее испытать действие автоматических мин, наполовину потерпевших неудачу в Аба эль Наам. Старый Дахиль-Алла сказал, что сам примет участие в этой прогулке, его искушала перспектива ограбить поезд. С нами пошло около сорока джухейна, которые казались мне крепче воспитанных атейба. Но один из вождей атейба, Султан эль Аббад, хороший друг Абдуллы и Шакира, тоже не хотел оставаться в стороне. Этот человек, с веселым характером, но заячьими мозгами, был шейхом бедной части племени, и под ним было убито лошадей больше, чем под любым другим воином атейби. Ему было около двадцати шести, это был великолепный всадник; острый на язык, любитель розыгрышей, очень шумный; высокий и сильный, с большой квадратной головой, морщинистым лбом и глубоко посаженными ясными глазами. Молодые усики и борода прятали его безжалостную челюсть и широкий, прямой рот, с белыми зубами, сверкающими и сжатыми, как у волка.
Мы взяли пулемет и его команду из тринадцати солдат, чтобы поставить против нашего поезда, когда сможем его засечь. Шакир, с его церемонной любезностью к гостям эмира, провожал нас первые полчаса. Это время мы держались в вади Аис почти до ее соединения с Хамдом, найдя ее очень зеленой и полной пастбищ, поскольку она орошалась уже дважды этой зимой. Наконец мы перешли вправо через канаву на твердую поверхность, и там уснули в песке, довольно раздраженные ливнем, посылавшим по земле ручьи около полуночи; но следующее утро было ясным и жарким, и мы выехали на огромную равнину, где три великих долины, Тубья, Аис и Джизиль, сливались и соединялись с Хамдом. Русло главного потока заросло кустами асла, прямо как в Абу Зерейбат, с таким же руслом, распухшим холмистыми песчаными пузырями: но заросли были только в двести ярдов шириной, и за их пределами равнина с ее зернистой путаницей мелких долин тянулась еще на мили дальше. В полдень мы остановились в месте, похожем на дикий сад, по пояс в сочной траве и цветах, на которых наши счастливые верблюды пировали целый час, и, наконец, уселись, сытые и изумленные.
День, казалось, становился жарче и жарче: солнце подбиралось ближе и жарило нас так, что воздух не мешал ему. Чистая песчаная почва так пропеклась, что мои босые ноги не могли ее выдерживать, и мне пришлось идти в сандалиях, к удивлению джухейн, толстые подошвы на ногах которых могли устоять даже против медленного огня. Пока день проходил, свет стал тусклым, но жара неуклонно росла, вместе с духотой, заставшей меня врасплох. Я все время вертел головой, глядя, нет ли позади меня какой-то массы, закрывающей доступ воздуха.
Все утро в горах слышались долгие раскаты грома, и два пика, Серд и Джасим, были обернуты складками темно-синих и желтых испарений, которые выглядели недвижными и вещественными. Наконец, я увидел, что часть желтого облака с Серда медленно идет против ветра по направлению к нам, поднимая неисчислимые пыльные вихри у ее подножия.
Облако было почти с гору величиной. Пока оно приближалось, два столба пыли, твердые и симметричные, продвигались перед ним, один справа, другой слева. Дахиль-Алла, как человек ответственный, поискал спереди и по сторонам убежища, но не увидел. Он предупредил меня, что буря будет сильная.
Когда она подошла, ветер, жаривший наши лица, горячий и душный, внезапно переменился; и, подождав минуту, подул в наши спины, став горьким, холодным и сырым. Его скорость сильно увеличилась, и в это же время солнце исчезло за пятнами толстых клочьев желтого воздуха над нашими головами. Мы стояли в ужасном освещении, прерывистом, цвета охры. Коричневая стена облаков с гор была теперь очень близко и неуклонно неслась на нас с громким звуком, похожим на шум жерновов. Три минуты спустя она ударила, закутывая нас в пыль, как в одеяло, и жалила сквозь пыль, извиваясь