его лицо бесконтрольно дергалось, и он взрывался припадком трясущейся страсти, которую могло смягчить только убийство: в это время он был диким зверем, и люди избегали его присутствия. Ничто не могло заставить его передумать или повиноваться приказу, чтобы сделать малейшую вещь, которую он не одобрял, и он не внимал чувствам людей, когда в чем-то был убежден.
Жизнь была для него сагой. Все события в ней были значительными: все персонажи, вступающие с ним в контакт — героическими. Его ум был наполнен стихами о старых набегах и эпическими сказаниями о битвах, и он изливал их ближайшему слушателю. Если слушателей не было, он, видимо, пел их сам себе своим потрясающим голосом, низким, звучным и громким. Он был несдержан на язык, поэтому ужасно вредил своим интересам и постоянно ранил своих друзей. Он говорил о себе в третьем лице и был так уверен в своей славе, что любил рассказывать при всех истории, направленные против самого себя. По временам, казалось, он был одержим проказливым бесом, и в общем собрании мог придумывать ужасающие истории о личной жизни своих хозяев и гостей, уверяя в их правдивости; и при всем этом он был скромным, простым, как дитя, прямым, честным, добродушным, и его горячо любили даже те, кого он смущал больше всего — его друзья.
Джойс жил рядом с берегом, около широких линий египетских войск, выставленных в боевом порядке больших и маленьких палаток, и мы обговорили то, что было сделано, и то, что предстояло сделать. Все усилия были пока что направлены против железной дороги. Ньюкомб и Гарланд были под Муадамом с шерифом Шаррафом и Мавлюдом. У них было много билли, пехота на мулах, и пушки, и пулеметы, и надежда взять там форт и железнодорожную станцию. Затем Ньюкомб собирался двинуть всех людей Фейсала вперед, ближе к Медаин Салих, и, взяв и удержав часть путей, отрезать Медину и приговорить ее к быстрой сдаче. Вильсон подходил на помощь своей операции, а Дэвенпорт взял бы столько египетских войск, сколько мог перевезти, в подкрепление для атаки арабов.
Всю эту программу я считал необходимой для дальнейшего прогресса Арабского Восстания, когда мы взяли Веджх. Кое-что из нее я распланировал и оформил сам. Но теперь, с тех пор, как по счастливой случайности горячка и дизентерия в лагере Абдуллы дали мне досуг поразмыслить над стратегией и тактикой иррегулярной войны, казалось, что не только детали, но вся суть этого плана неверна. Вследствие этого моим делом стало объяснить свои изменившиеся идеи и, если возможно, убедить моих начальников последовать за мной в новой теории.
Итак, я начал с трех положений. Во-первых, иррегулярные войска не будут атаковать местность, и поэтому остаются неспособными форсировать решение. Во-вторых, они неспособны защищать отрезок или пункт так же, как неспособны их атаковать. В-третьих, их добродетель лежит в глубине, а не на поверхности.
Арабская война — это война географическая, а турецкая армия — случайная помеха. Наша цель — искать слабейшее материальное звено врага и давить только на него, пока время не заставит цепь распасться по всей длине. Бедуины — крупнейший ресурс, на котором должна строиться наша война — непривычны к регулярным операциям, но зато обладают подвижностью, выносливостью, уверенностью в себе, знанием страны, разумной храбростью. Их рассредоточенность — это для нас плюс. Следовательно, мы должны максимально растянуть наш фронт, чтобы вынудить турок к наиболее растянутой пассивной обороне, поскольку с материальной точки зрения такая война для них — самая дорогостоящая.
Наш долг — добиться цели с величайшей экономией жизней, поскольку жизни для нас драгоценнее, чем деньги и время. Если бы мы были терпеливы и имели нечеловеческое мастерство, мы могли бы последовать руководству Морица Саксонского и достичь победы без боя, упирая на наши математические и психологические преимущества. К счастью, наша физическая слабость не такова, чтобы этого требовать. Мы богаче турок транспортом, пулеметами, машинами, взрывчаткой. Мы можем развить высокомобильную, хорошо экипированную ударную силу минимального размера и с успехом ее использовать в разрозненных точках турецкой линии, чтобы заставить их усиливать свои посты превыше оборонительного минимума в двадцать человек. Это будет короткий путь к успеху.
Мы не должны брать Медину. Турки там безвредны. В египетской тюрьме они будет стоить нам расходов на пищу и охрану. Мы хотим, чтобы как можно больше турок оставалось в Медине и в любых других отдаленных местах. Наш идеал — чтобы железная работа едва-едва работала, но именно едва-едва, с максимальными потерями и неудобствами. Продовольственный фактор привяжет врага к железной дороге, но его ждут с распростертыми объятиями на Хиджазской железной дороге, и на Трансиорданской железной дороге, и на Палестинской, и на Сирийской дорогах в продолжение всей войны, пока он оставляет нам остальные девятьсот девяносто девять тысячных арабского мира. Если он слишком быстро решит эвакуироваться, чтобы сосредоточить свои силы на малой территории, где его численность даст ему превосходство, нам придется восстанавливать его доверие, сокращая наши предприятия против него. Нашим союзником будет его глупость, так как он хотел бы удерживать, или думать, что удерживает, как можно больше своих старых провинций. Эта гордость своим имперским наследием будет держать его в теперешней нелепой позиции — повсюду фланги и нигде нет фронта.
Я в деталях критиковал господствующую схему. Занимать срединный пункт железной дороги будет накладно, так как для удерживающей его силы будет угроза с каждой стороны. Смешение египетских войск с кочевниками ослабит моральный дух обоих. В присутствии профессиональных солдат бедуины будут стоять в сторонке и глядеть, как они работают, радуясь, что избавлены от ведущей роли. В результате мы получим зависть, а вдобавок к ней неэффективность. Далее, местность племени билли очень сухая, и снабжать крупные войска рядом с железной дорогой технически трудно.
Однако ни мои общие доводы, ни частные возражения не обладали большим весом. Планы были составлены, и приготовления продолжались. Каждый был слишком занят своей собственной работой, чтобы давать мне исключительное право пустить в ход мой план. Все, чего я добился — меня выслушали и с профессиональной точки зрения согласились допустить, что мое контрнаступление может быть полезным отвлекающим маневром. Я разрабатывал с Аудой абу Тайи план похода ховейтат на весенние пастбища Сирийской пустыни. Оттуда мы могли поднять мобильный верблюжий отряд и броситься на Акабу с востока без пушек и пулеметов.
Восточная сторона была неохраняемой, линией наименьшего сопротивления, простейшей для нас. Наш поход был бы крайним примером обходного маневра, поскольку вовлекал нас в путешествие по пустыне на шесть сотен миль, чтобы взять траншеи, лежащие в пределах досягаемости пушек наших судов; но приемлемой альтернативы не было, и этот план был настолько в духе моих постельных раздумий, что его исход мог бы быть счастливым и определенно был бы поучительным. Ауда считал, что с динамитом и деньгами все возможно, и что меньшие кланы вокруг Акабы присоединятся к нам. Фейсал, который уже вышел с ними на связь, тоже считал, что они помогут, если мы прежде достигнем успеха при Маане и затем двинем войско против порта. Пока мы размышляли, флот совершил на этот порт нападение, и пленные турки дали нам такую полезную информацию, что я жаждал отправиться сразу же.
Путь по пустыне до Акабы был таким долгим и таким трудным, что мы не могли брать ни пушек, ни пулеметов, ни припасов, ни солдат регулярной армии. Следовательно, единственным элементом, который мне пришлось бы оторвать от железнодорожного плана, была моя собственная персона; учитывая обстоятельства, этой потерей можно было и пренебречь, поскольку я был так сильно настроен против этого плана, что моя помощь не шла бы от души. Так что я решил идти своим путем, по приказу или без него. Я написал Клейтону письмо, полное извинений, доказывая, что у меня самые благие намерения; и вышел в путь.
Книга IV. Расширение до Акабы
Порт Акаба обладал такой естественной силой, что его можно было взять только врасплох с суши; но тот счастливый случай, что Ауда абу Тайи внял Фейсалу, вселил в нас надежду завербовать на побережье достаточное число кочевников восточной пустыни для такого нападения.
Насир, Ауда и я выступили вместе в долгий поход. До тех пор Фейсал был народным вождем; но то, что он оставался в Веджхе, сбросило неблагодарную ношу этой северной экспедиции на мои плечи; я принял ее и связанный с ним бесчестный подтекст как единственные средства к нашей победе. Мы обманули турок и успешно вступили в Акабу.
Глава XXXIX
К девятому мая все было готово, и в полуденном сиянии мы покинули палатку Фейсала, его напутствия звучали нам вслед с вершины горы, пока мы уходили. Вел нас шериф Насир; его лучезарная доброта, которая вызывала ответную преданность даже в развращенных душах, сделала его единственным (и благословенным) вождем для рискованных предприятий. Когда мы выложили ему наши нужды, он немного повздыхал, потому что его тело было изнурено месяцами службы в авангарде, и ум его был изнурен тоже — проходили годы его беспечной юности. Он страшился растущей в нем зрелости с ее созреванием мысли, с ее мастерством, завершенностью, но лишенной той поэзии отрочества, когда жизнь сама по себе и есть смысл жизни. Физически он был еще молод, но его изменчивая смертная душа старилась быстрее, чем его тело — собираясь умереть прежде тела, как у большинства из нас.
Наш короткий переход заканчивался фортом Себейль, на внутренней территории Веджха, где египетские паломники останавливались напиться. Мы разбили лагерь у крупного кирпичного резервуара, в тени крепостной стены или пальм, и привели в порядок все, в чем этот первый переход обнаружил слабые стороны. С нами был Ауда и его сородичи; а также Несиб эль Бекри, дипломатичный уроженец Дамаска, представляющий Фейсала среди поселян Сирии. Несиб обладал умом, положением и опытом предыдущего успешного путешествия по пустыне. Его бодрая выносливость перед лицом прик