Поэтому мы шли день и другой за Гатти, где вода в скудном колодце была почти пресной. Когда мы подошли к Аджейле, то увидели, что она была заполнена многочисленными палатками, отряд из них как раз вышел нам навстречу. Это были Ауда абу Тайи, успешно вернувшийся от Нури Шаалана, с одноглазым Дарзи ибн Дагми, нашим старым гостем в Веджхе. Его присутствие доказывало благосклонность Нури, так же как и сильный эскорт из конных руалла; они, с непокрытой головой, вопя, приветствовали нас в пустом доме Нури, устроив большое представление с потрясанием копьями и дикими выстрелами из винтовок и револьверов на полном скаку сквозь пыль.
В этом скромном поместье было несколько плодоносных пальм, скученных вместе, а у сада была разбита месопотамская палатка из белого полотна. Также здесь стояла палатка Ауды, огромный зал, на семь столбов в длину и три — в ширину; и палатка Заала была рядом, и много других; и в течение дня мы принимали канонаду почестей, посольств и даров — страусиных яиц, дамасских лакомств, верблюдов, тощих лошадей, в то время как воздух был наполнен криками добровольцев Ауды, требующих для себя службы, немедленной службы против турок.
Дела, казалось, идут хорошо, и мы поставили троих людей готовить кофе посетителям, которые приходили к Насиру один за другим или группа за группой, клянясь в верности Фейсалу и Арабскому Движению, по формуле Веджха; и обещая повиноваться Насиру и следовать за ним со своим контингентом. Кроме официальных подарков, каждая новая партия оставляла на нашем ковре скрытый случайный дар в виде вшей, и задолго до заката Насир и я были в лихорадке, в постоянных вспышках раздражения. У Ауды не гнулась рука из-за старой раны в локтевом суставе, и он не мог чесаться сам; но опыт научил его засовывать палку с набалдашником за левый рукав и скрести ей по ребрам, чем он облегчал зуд себе, казалось, даже легче, чем наши когти облегчали нам.
Глава XLVIII
Небк, наша следующая остановка, был богат водой и имел какое-то пастбище. Ауда назначил его местом сбора, из-за удобной близости к Блайдат, «соляным деревушкам». Там они с шерифом Насиром целыми днями сидели и принимали новобранцев, а также подготавливали дорогу, по которой мы пойдем, приближая к нам племена и шейхов, живших поблизости. Несибу, Зеки и мне оставался досуг. Как обычно, неустойчивые суждения сирийцев, неспособные устоять на узкой точке добродетели, шатались по всей окружности. В бурной атмосфере первоначального энтузиазма они не обращали внимания на Акабу и презирали ту цель, что привела их сюда. Несиб знал шаалан и друзов. Он мысленно уже вербовал их, а не ховейтат; наносил удар по Дераа, а не по Маану; захватывал Дамаск, а не Акабу. Он указывал, что все турки не подготовлены; что мы одержим уверенную победу над первым же объектом просто из-за внезапности; и что поэтому наш объект должен быть наибольшим. На Дамаск указывал перст неизбежной судьбы.
Я напрасно возражал ему, что Фейсал еще в Веджхе, что британцы еще не с той стороны Газы, что новая турецкая армия сосредоточивается в Алеппо, чтобы вернуть Месопотамию. Я рисовал картину, как в Дамаске мы останемся без поддержки: без ресурсов или организаций: без базы: даже без линии связи с нашими друзьями. Но Несиб был выше какой-то там географии или тактики, и только грязными средствами можно было его утихомирить. Поэтому я пришел к Ауде и сказал, что со сменой объекта деньги и добыча уйдут Нури Шаалану, а не ему; я пришел к Насиру и воспользовался своим влиянием и нашим взаимным расположением, чтобы сохранить его в моем плане, раздувая слишком легко раздуваемое соперничество между шерифом и жителем Дамаска, между подлинным шиитом, потомком Али и мученика Хуссейна, и потомком «предка» Абу Бекр с очень сомнительной репутацией.
Для нашего движения это был вопрос жизни и смерти. Я был уверен, что если мы возьмем Дамаск, то не удержим его и шести недель, так как Мюррей не может мгновенно атаковать турок, не будет и пригодного водного транспорта, чтобы сразу же высадить британскую армию в Бейруте; а, потеряв Дамаск, мы потеряем наших сторонников (только первая их вспышка полезна; восстание, которое стоит на месте или откатывается назад, уже проиграно), не приобретая Акабы, которая остается последней базой в спокойных водах, и, по моему мнению, единственной дверью, кроме Среднего Евфрата, которую мы можем отпереть для верного выхода в Сирию.
Особенно ценной для турок Акаба была из-за того, что они могли в любой момент создать угрозу на правом фланге Британской армии. В конце 1914 года турецкое высшее командование думало сделать ее главным путем к Каналу: но перед ними встали серьезные трудности с пищей и водой, и они приняли маршрут Беершебы. Теперь, однако, британцы оставили позиции на Канале и сделали бросок на Газу и Беершебу. Это упростило продовольственное снабжение турецкой армии, укорачивая линию. Следовательно, у турок появился лишний транспорт. К тому же Акаба имела большую, чем прежде, географическую ценность, поскольку она лежала теперь позади британского правого фланга, и малочисленные силы оттуда могли эффективно угрожать и Эль Аришу, и Суэцу.
Арабам нужна была Акаба, во-первых, чтобы расширить свой фронт, ведь это был их тактический принцип, и, во-вторых, чтобы соединиться с британцами. Если бы они взяли ее, это дало бы им Синай, и устойчивое соединение между ними и сэром Арчибальдом Мюрреем. Так, действительно став полезными, они приобрели бы материальную поддержку. Человеческая слабость штаба Мюррея была такова, что лишь физическое соприкосновение с нашим успехом могло убедить их в нашей значимости. Мюррей был расположен к нам; но, если бы мы стали его правым крылом, он снабжал бы нас как положено, причем почти без напоминаний. Соответственно, для арабов слово «Акаба» означало изобилие пищи, денег, пушек, инструкторов. Я хотел соединиться с британцами, выступить на правом крыле союзников в завоевании Палестины и Сирии и осуществить стремление арабских народов к свободе и самоуправлению в пустыне, которого они были достойны. На мой взгляд, если восстание не дойдет до главного поля боя с Турцией, ему придется признать свое поражение и остаться вставным эпизодом вставного номера. Я внушал Фейсалу с первой встречи, что свободу берут, а не дают.
И Насир, и Ауда успешно отреагировали на мои нашептывания, и после взаимных обвинений Несиб покинул нас и выехал с Зеки к горам Друз, чтобы провести предварительную работу, необходимую для запуска его великого дамасского плана. Я знал его творческое бессилие, но не собирался допускать там даже полусырого восстания, чтобы не испортить там наш будущий материал. Поэтому я позаботился вырвать ему зубы, прежде чем он начал, отобрав у него большую часть денег, выделенных ему Фейсалом. Глупец облегчил мне задачу, так как знал, что у него все равно нет столько, сколько он хотел, и, измеряя мораль Англии своей собственной мелкой мерой, пришел взять с меня обещание дать больше, если он поднимет сирийское движение независимо от Фейсала, под собственным руководством. У меня не было причин опасаться подобного чуда, и, вместо того, чтобы назвать его предателем, я охотно пообещал помощь в будущем, если в настоящем он оставит меня в покое, чтобы мы пришли в Акабу, где я найду средства, пригодные для общих нужд. Он неохотно сдался на моих условиях, и Насир был восхищен, неожиданно получив два мешка денег.
И все же оптимизм Несиба повлиял на меня, хотя по-прежнему я считал освобождение Сирии постепенным, и Акаба была в нем необходимой первой ступенью. Я видел, как эти ступени приближаются; и, как только Несиб ушел с дороги, собрался сам предпринять, почти что в его духе, длинный путь по северу страны. Я чувствовал, что еще один взгляд на Сирию выправит стратегические идеи, сообщенные мне крестоносцами и первыми завоеваниями арабов, приспособив их к двум новым факторам — железной дороге и Мюррею в Синае.
К тому же это безумное приключение отвечало моему необузданному духу. Это было бы счастьем — стать свободным, как воздух, жить и идти своей собственной тропой, но знание о том камне, что я носил за пазухой, разрушало всю мою уверенность.
Арабское восстание началось на ложных претензиях. Чтобы добиться помощи шерифа, наш Кабинет предложил через сэра Генри Мак-Магона поддержать учреждение народных правительств в Сирии и Месопотамии, «учитывая интересы нашего союзника, Франции». Этот скромный последний пункт скрывал за собой соглашение (которое держали, слишком долго, в секрете от Мак-Магона и поэтому — от шерифа), по которому Франция, Англия и Россия договорились аннексировать некоторые из этих обещанных территорий и соответственно установить сферы влияния над всем остальным.
Слухи об обмане достигли ушей арабов через Турцию. На Востоке личностям доверяют больше, чем учреждениям. Поэтому арабы, испытав мою дружественность и искренность под огнем, просили меня как свободного агента подтвердить обещания британского правительства. Я не знал и не догадывался о клятвах Мак-Магона и соглашении Сайкса-Пико, которые оформляла служба военного времени, созданная в Министерстве иностранных дел. Но, не будучи круглым дураком, я понимал, что если мы выиграем войну, обещания арабам станут пустой бумагой. Будь я надежным советчиком, я послал бы своих людей по домам и не позволил бы им рисковать жизнью за такую чепуху. Но вдохновение арабов было главным инструментом победы в войне на Востоке. Поэтому я уверил их, что Англия выполнит букву и дух своих обещаний. Успокоенные, они сделали много прекрасных вещей, но, конечно, вместо того, чтобы гордиться, я чувствовал постоянный и горький стыд.
Ясное понимание моего положения пришло ко мне однажды ночью, когда старый Нури Шаалан принес в свою палатку кипу документов и спросил, каким из британских обещаний надлежит верить. Судя по его настроению, от моего ответа зависела победа или поражение Фейсала. Ответом моим, произнесенным в какой-то умственной агонии, было, что среди противоречивых обещаний доверять надо последнему по времени. Этот неостроумный ответ выдвинул меня на позицию главного доверенного лица в течение шести месяцев. В Хиджазе шерифы были всем, и я успокаивал мою совесть, рассказ