оим карманным пистолетом. Ховейтат были очень ожесточены, ведь резня их женщин за день до того была новой ужасной стороной военного дела, внезапно открывшейся им. Поэтому мы взяли только сто шестьдесят пленных, многие из них были ранены; триста убитых и умирающих были разбросаны по открытым долинам.
Мало кто из турок ушел от нас — команда артиллеристов, несколько верховых и офицеров с проводниками из джази. Мохаммед эль Дейлан преследовал их три мили до Мрейи, бросаясь оскорблениями на скаку, чтобы они узнали его и держались подальше от его пути. Кровная месть Ауды и его двоюродных братьев никогда не была близка Мохаммеду, человеку политического ума, который выказывал дружбу ко всем людям своего племени, даже если больше так не делал никто. Среди беглецов был Даиф-Алла, который оказал нам большую услугу с Королевским колодцем в Джефере.
Ауда шел, шатаясь, его глаза горели в упоении битвой, и несвязные слова срывались с его губ: «дело, дело, где же слова, дело, пули, абу-тайи»; и он держал разбитый полевой бинокль, порванную кобуру пистолета и кожаные ножны меча, раскромсанные в лоскуты. Его обстреляли целой очередью, и под ним убило лошадь, но шесть пуль, пролетев сквозь его одежды, оставили его невредимым.
Позже он рассказал мне под строгим секретом, что за тринадцать лет до того он купил амулет — Коран за сто двадцать фунтов — и с тех пор не бывал ранен. Поистине, сама Смерть избегала его вида и подло убивала вокруг него братьев, сыновей и приближенных. Книга эта была отпечатана в Глазго и стоила восемнадцать пенсов; но серьезность Ауды не позволяла смеяться над его суеверием.
Он получил дикое удовольствие от боя, прежде всего потому, что произвел впечатление на меня и показал, на что способно его племя. Мохаммед ругал нас парой дураков, крича, что я еще хуже Ауды, поскольку я оскорблял его, швыряя слова, как камешки, чтобы спровоцировать безумие, которое чуть не погубило нас всех: хотя погубило оно только двоих из нас — одного руэли и одного шерари.
Конечно, было жаль терять любого из наших людей, но время было важнее всего, и такой настоятельной была потребность овладеть Мааном, принудив маленькие турецкие гарнизоны между нами и морем к сдаче, что я мог бы потерять и больше, чем двоих. В подобных случаях Смерть оправдывала себя и стоила дешево.
Я расспросил пленных о них самих и о войсках в Маане; но нервный срыв был слишком тяжелым для них. Одни разевали рты на меня, а другие бессвязно бормотали, некоторые с беспомощным плачем обнимали мои колени, и на каждое наше слово только уверяли, что они мусульмане, как и мы, и мои братья по вере.
Наконец я рассердился, отвел одного из них в сторону и был груб с ним, добиваясь, чтобы от новых страданий он пришел в себя; наконец он ответил достаточно внятно и обнадеживающе, что их батальон был единственным подкреплением, большей частью резервным; двух отрядов Маана не хватит, чтобы оборонять его границы.
Это значило, что мы могли взять его легко, и ховейтат требовали, чтобы их вели туда, распаленные мечтой о несметной добыче, хотя то, что мы взяли здесь, было богатой наградой. Однако Насир, а затем и Ауда помогли мне удержать их. У нас не было ни поддержки, ни регулярных войск, ни пушек, ни базы ближе Веджха, ни связи, ни даже денег, так как наше золото иссякло, и мы выпускали собственные денежные знаки — обязательства выплатить за текущие расходы «по взятии Акабы». Кроме того, не стоило менять стратегический план ради тактического успеха. Мы должны проталкиваться к берегу и снова открыть связь по морю с Суэцем.
Но было бы хорошо тревожить Маан и дальше; и вот мы послали верховых в Мрейю, и взяли ее; и послали в Вахейду, и взяли ее. Вести об этой атаке, о потере верблюдов на дороге Шобек, о разрушении Эль Хаджа и о разгроме батальона подкрепления пришли в Маан одновременно и вызвали подобающую панику. Военный штаб слал телеграммы, прося о помощи, гражданские власти паковали свои официальные архивы на грузовики и спешно уезжали в Дамаск.
Глава LIV
Тем временем наши арабы грабили турок, их грузовой поезд и лагерь; и, вскоре после восхода луны, Ауда пришел к нам и сказал, что мы должны двигаться. Это рассердило Насира и меня. Этой ночью дул влажный западный ветер, и в Аба эль Лиссан, на четырех тысячах футов, после жары и пылающей страсти дня; его сырая прохлада резко ударила по нашим ранам и синякам. Сам источник был похож на нить серебристой воды в русле из камешков, лежащем на прекрасном дерне, зеленом и мягком, на котором мы лежали, закутавшись в покрывала и спрашивая себя, стоит ли готовить что-нибудь поесть; так как в эту минуту мы были охвачены физическим стыдом от победы, реакцией на победу, когда стало ясно, что ничего не стоило делать, и что ничего достойного не было сделано.
Ауда настаивал. Отчасти это был предрассудок — его пугали мертвецы вокруг нас; отчасти — потому что турки могли вернуться с подкреплением; отчасти — как бы остальные кланы ховейтат не застали нас здесь спящими и усталыми. Некоторые были его кровными врагами, а другие могли сказать, что пришли нам на подмогу и в темноте приняли нас за турок, стреляя вслепую. Итак, мы поднялись и согнали в шеренгу печальных пленных.
Большинству пришлось идти пешком. Около двадцати верблюдов умерли или умирали от ран, полученных в бою, другие были слишком слабы для двойной ноши. На остальных село по одному арабу и одному турку, но некоторые из турок были ранены слишком тяжело, чтобы держаться на крупе. Наконец, нам пришлось оставить около двадцати на густой траве около ручья, где, по крайней мере, они не умерли бы от жажды, хотя у них было мало надежды на жизнь или спасение.
Насир заставил себя просить одеял для этих брошенных людей, которые были полураздеты; и, пока арабы грузились, я сошел в долину, где проходил бой, посмотреть, можно ли снять одежду с мертвых. Но бедуины побывали там раньше меня, и раздели их до нитки. Для них это был вопрос чести.
Для араба существенной частью победного триумфа было надеть одежду врага; и на следующий день наша армия преобразилась в турецкую (по крайней мере, до пояса), каждый в солдатском мундире, потому что этот батальон был отправлен сюда прямо из дома, очень хорошо обеспечен и в новой форме.
Мертвецы выглядели на удивление красиво. Ночь была освещена нежным светом, придавая их телам оттенок слоновой кости. Их кожа была белой там, где ее раньше закрывала одежда, намного белее, чем у арабов; и эти солдаты были очень молоды. Поблизости их окружала темная полынь, сейчас усыпанная росой, над которой лунные лучи сверкали, как в морских брызгах. Тела казались так жалко брошенными на земле, сваленные в кучи как попало. Конечно, они должны были обрести наконец покой, если бы их уложили как следует. И вот я сложил их по порядку, одного за другим, очень устав и желая быть одним из тех, кто упокоился, а не одним из этой беспокойной, шумной, страдающей толпы наверху, в долине, что ссорились из-за добычи, хвастались своей скоростью и силой выносить Бог знает сколько трудов и горестей; а смерть ждала всех нас в конце истории, победим мы или проиграем.
Наконец наша маленькая армия была готова и медленно потянулась в гору и во впадину, закрытую от ветра; и там, пока усталые люди спали, мы продиктовали письма к шейхам побережных ховейтат, рассказывая им о победе, и о том, что они могут вызвать на бой ближайших турок и сдерживать их, пока мы не подойдем. Мы были добры к одному из пленных офицеров — полицейскому, которого презирали его коллеги из регулярных войск, и его мы убедили написать по-турецки к коменданту Гувейры, Кетеры и Хадры, трех постов между нами и Акабой, сообщая им, что, если мы не разгорячены, то берем пленных, и что быстрая сдача обеспечит им хорошее отношение и безопасную доставку в Египет.
Это продолжалось до рассвета, а затем Ауда выстроил нас в дорогу и провел последнюю милю по мягкой пустой долине между закругленными холмами. Она была укромной и домашней до последнего зеленого берега, и вдруг мы осознали, что это — последняя долина, и за ее пределами нет ничего, кроме чистого воздуха. Эта чудесная перемена потрясла меня, и затем, как бы часто мы ни приходили, всегда так и хотелось двинуть верблюда вперед и выпрямиться, чтобы снова увидеть через гребень открытое пространство.
Склон горы Штар лежал под нами на тысячи и тысячи футов, извилистый, подобный бастиону, о который разбивались летние утренние облака, и с подножия которого открывалась новая земля — равнина Гувейра. Круглые известковые стены Аба эль Лиссан были покрыты почвой и вереском, зеленые, хорошо орошаемые. Гувейра была словно карта из розового песка, расчерченного струями воды, в обрамлении кустарника; и вокруг, окаймляя ее, высились островки и скалы пылающего песчаника, искривленного ветром и изборожденного дождями, в божественных красках раннего солнца.
Для нас, после дней путешествия по плато, заточенных в долинах, оказаться на этом пороге свободы было наградой, как будто окном в стене жизни. Мы прошли пешком всю извилистую тропу Штар, чтобы ощутить ее красоту, так как верблюды слишком быстро укачивали нас, чтобы мы осмелились что-нибудь разглядывать. На дне животные нашли ковер из колючек, которые задали работу их челюстям, впереди мы сделали привал, скатились на песок, мягкий, как ложе, и, не ограничивая себя, заснули.
Пришел Ауда. Мы упрашивали его сжалиться хотя бы над нашими разбитыми пленными. Он ответил, что если мы поедем, они могут умереть от истощения, но если мы будем тянуть время, то и мы умрем с ними: и правда, теперь было мало воды и совсем не было пищи. Однако мы не удержались и остановились этой ночью всего в пятнадцати милях за Гувейрой. В Гувейре находился шейх ибн Джад, балансирующий, чтобы принять сторону сильного; сегодня мы были в силе, и старый лис был наш. Он встретил нас медоточивыми речами. Сто двадцать турок гарнизона были у него в плену; мы договорились отправить их, к его успокоению и их облегчению, в Акабу.
Было четвертое июля. Время поджимало, ведь мы были голодны, а Акаба — еще далеко впереди, за двумя постами обороны. Ближайший пост, Кетира, упрямо отказывался вести переговоры. Их скала возвышалась над долиной — сильное место, взятие которого могло стоить дорого. Мы с насмешкой предоставили эту честь ибн Джаду и его неутомленным людям, советуя попробовать это после наступления темноты. Он уклонялся, приводил отговорки, ссылался на полнолуние; но мы оборвали его, обещая, что этой ночью луны временно не будет. По моим расчетам, намечалось затмение. Оно, как п