[92]. А мы властвовали над пустыней. Отряды на верблюдах, самодостаточные, как корабли, могли спокойно бороздить пространства вражеского фронта, уверенные в беспрепятственном отступлении в свою стихию, пустыню, куда турки не могли проникнуть.
Знание того, в какую точку противника ударить, придет к нам с военным опытом. У нас будет тактика «бей и беги»: не наступления, а удары. Мы никогда не будем пытаться добиться преимущества. Мы должны использовать самые малые отряды за самое короткое время и в самых удаленных местах.
Необходимую скорость и дальность для такой войны на расстоянии мы приобретем благодаря выносливости людей пустыни и их мастерству в управлении верблюдами. Верблюд, сложное и одаренное творение природы, в опытных руках дает значительную отдачу. На верблюдах мы независимы от снабжения в течение шести недель, если у каждого человека приторочено к седлу полмешка муки весом в сорок пять фунтов.
Воды же нам хватит по пинте на каждого. Верблюды должны пить, и нечего давать нам большие поблажки, чем тем, на ком мы ездим. Некоторые из нас совсем не пили между колодцами, но это были стойкие: большинство напивалось до отвала у каждого колодца и запасало воду на промежуточный день. Летом верблюды делали после водопоя около двухсот пятидесяти миль: три дня энергичного шага. Легкий переход составлял пятьдесят миль, хороший — восемьдесят; при крайней необходимости мы могли проехать сто десять миль за двадцать четыре часа; дважды Газала, лучшая из наших верблюдиц, проделывала вместе со мной сто сорок три мили в одиночестве. Колодцы редко были расположены дальше ста миль друг от друга, так что пинты было вполне достаточно.
Наша пища на шесть недель давала нам возможность проделать путь в тысячу миль туда-обратно. Выносливость наших верблюдов делала возможным (для меня, новичка в верблюжьих войсках, лучше было бы сказать «трудным») проехать пятнадцать сотен миль за тридцать дней без риска оголодать; потому что даже если бы мы превысили время, каждый из нас сидел на двух сотнях фунтов потенциального мяса, и при необходимости, если станет верблюдом меньше, два человека могут тандемом ехать на одном.
Снабжение боевых отрядов должно стремиться к простоте и, тем не менее, к техническому превосходству над турками на критическом отрезке. Я запросил из Египта огромное количество легких автоматов Хочкиса или Льюиса, чтобы их использовали снайперы. Людей, обученных нами, намеренно не знакомили с их механизмом, чтобы они не отвлекались на ремонт. Наши бои были минутными, на скорости восемнадцать миль в час. Если пушка заедала, ее надо было отбросить и обходиться винтовкой. Еще одной выдающейся чертой могла быть взрывчатка. Мы выработали особые методы работы с динамитом, и к концу войны были способны стереть с лица земли любое количество путей и мостов экономично и безопасно. Алленби не скупился на взрывчатку. Только пушек мы не получили до последнего месяца — и как же было жаль! В маневренной войне одна дальнобойная пушка стоила девяноста девяти пушек ближнего боя.
Распределение боевых отрядов было неортодоксальным. Мы не могли смешивать племена или объединять их, ведь они не доверяли друг другу: не могли мы и использовать их на чужих территориях. Вместо этого мы стремились к наибольшему рассеянию сил, и мы добавили к скорости текучесть, используя в понедельник один округ, во вторник — другой, а в среду — третий. Так природная подвижность была усилена. По мере преследования наши ряды пополнялись свежими людьми с каждым новым племенем, что сохраняло первоначальную энергию. Действительно, чем больше было у нас беспорядка, тем надежнее было наше равновесие.
Внутренняя экономия наших боевых отрядов стремилась к нерегулярности и крайнему сочленению. В каждом случае обстоятельства были не похожи друг на друга, и ни одна система не могла быть применена дважды; и наша изменчивость сбивала со следа вражескую разведку. Информация строилась на идентичных батальонах и дивизиях, пока за три кампании войска не могли быть обозначены. Наши силы зависели от прихоти.
Мы служили общему идеалу, племена не соперничали между собой, и поэтому мы не могли надеяться на esprit de corps[93]. Обычные солдаты становились кастой либо с помощью крупных наград — оплаты, одежды и привилегий, либо — будучи отрезаны от жизни презрением. Мы же не могли настолько привязывать человека к человеку, ведь наши племена были армией добровольной. Многие армии набирают добровольцев, но в немногих добровольно служат. Любой из наших арабов мог безнаказанно уйти домой, как только убеждения изменят ему: единственным контрактом была его честь.
По этой причине у нас не было дисциплины в смысле строгости, подавления индивидуальности, приведения к общему знаменателю. В мирное время дисциплина в армии означала поиск не среднего, но абсолютного, стопроцентный стандарт, в котором девяносто девять процентов подтягивались к уровню самого слабого на параде. Целью этого было формирование из отряда единого целого, из человека — типа, с тем, чтобы их усилия могли быть просчитаны, и коллективный выпуск был единообразным в целом и по частям. Чем тверже была дисциплина, тем ниже индивидуальное превосходство, и тем вернее результат.
При этом, когда верная работа заменяла возможный шедевр, военная наука намеренно жертвовала способностями с целью уменьшить непредсказуемый элемент, биономический фактор среди набранной в армию части человечества. Необходимым дополнением к дисциплине была структура, или социальный состав войны — форма, в которой боец был продуктом множественных применений длинной иерархии, от мастерской до отдела снабжения, что делало его активным в полевых условиях.
Война арабов была направлена как раз против этого, она была упрощенной и индивидуальной. Каждый, кто поступил к нам на службу, должен служить на линии боя и обходиться сам, как сможет. Эффективность наших войск была личной эффективностью каждого человека. По моему мнению, в нашей шарнирной войне сумма, составленная из отдельных людей, будет, по меньшей мере, равна продукту объединенной системы того же объема.
На практике мы не могли занять на линии огня великое множество людей, которых простая система теоретически давала нам в распоряжение, иначе наша атака (так отличавшаяся от тех, с кем мы сражались) стала бы слишком растянутой. Моральное напряжение борьбы в одиночку делало «простую» войну очень тяжелой для солдата, требуя от него особой инициативы, выдержки, энтузиазма. Иррегулярная война была куда более интеллектуальной, чем штыковой бой, куда более изнурительной, чем служба в удобном подражательном послушании упорядоченной армии. Партизанам необходимо было вдоволь места для работы; если двое были рядом, один из них был лишний. В идеале мы должны были превратить наши бои в серии одиноких схваток, наши рядовые стали бы счастливым содружеством мобильных главнокомандующих.
Глава LX
Пароходы шли по заливу к Акабе. Высадился Фейсал, а с ним Джаафар, его штаб, и Джойс, наша фея-крестная. Пришли бронемашины, Гослетт, египетские рабочие и многотысячные войска. Чтобы возместить шестинедельное перемирие, к туркам в качестве советника был призван Фалькенхейм, и его отточенный интеллект сделал из них более достойных противников. Маан был под особым командованием Бехйета, старого генерала из Синая. У него было шесть тысяч пехоты, полк кавалерии и верховой пехоты, и он укреплял Маан, пока тот не стал неуязвим по стандартам маневренной войны. Отряд самолетов проводил там операции каждый день. Была собрана огромная груда припасов.
К этому времени турецкие приготовления были завершены; они начали движение, раскрыв, что их объектом была Гувейра, лучший путь к Акабе. Две тысячи пехоты двинулись к Аба эль Лиссан и укрепили ее. Кавалерия держала окраины, чтобы противостоять возможному контрудару арабов со стороны вади Муса.
Это беспокойство было подсказкой для нас. Мы должны были сыграть с ними в эту игру и спровоцировать идти на нас в вади Муса, где природные препятствия были такими значительными, что человеческий фактор обороны мог быть сколь угодно плох, и все же место можно было удержать против атаки.
Чтобы закинуть удочку, были использованы люди из соседнего Делага. Воодушевленные турки предприняли контрудар и сильно пострадали. Мы твердили крестьянству вади Муса о богатой добыче, которой теперь наслаждались их соперники из Делага. Мавлюд, старый боевой конь, пришел со своим полком на мулах и расположился среди знаменитых руин Петры. Подбодренный клан лиатена, под началом одноглазого шейха Халила, начали делать набеги на плато и захватывать по двое-трое турецких верховых или вьючных животных вместе с винтовками их случайной охраны. Это продолжалось неделями, и раздраженные турки кипятились все больше и больше.
Мы также могли наносить им булавочные уколы, когда попросили у генерала Сальмонда обещанного воздушного налета на Маан. Так как это было сложно, Сальмонд выбрал Стента и других испытанных пилотов из Рабега или Веджха и приказал им сделать все возможное. У них был опыт вынужденных посадок в пустыне, и они могли выбирать неизвестное направление среди гор, не обозначенных на карте: Стент в совершенстве владел арабским. В полете следовало держаться высоко, но командир был переполнен находчивостью и хвастливостью — пучок нервов, из тех, кто, чтобы испытать себя, делают неслыханные вещи. В этом случае он приказал лететь низко, чтобы цель была верной; и преуспел, приблизившись к Маану и сбросив тридцать две бомбы на неподготовленную станцию и вокруг нее. Две бомбы, попавшие в бараки, убили тридцать пять человек и ранили пятьдесят. Восемь ударили в паровозное депо, сильно повредив оборудование и состав. Бомба, попавшая в кухню генерала, лишила его и повара, и завтрака. Четыре упали на аэродром. Несмотря на шрапнель, наши пилоты и машины успешно вернулись на свою временную стоянку у Кунтиллы под Акабой.