Этим же днем они залатали машины и в темноте заснули под их крыльями. На рассвете они еще раз вылетели, теперь втроем, в Аба эль Лиссан, где от зрелища огромного лагеря у Стента просто слюнки потекли. Они разбомбили конюшни и обратили животных в паническое бегство, навестили палатки и рассеяли турок. Как и прошлым днем, они летели низко и были побиты, но не смертельно. Задолго до полудня они были снова в Кунтилле.
Стент осмотрел остатки бензина и бомб, после чего решил, что хватит еще на один раз. Поэтому он дал каждому указание искать батарею, которая тревожила их поутру. Они вылетели в полуденную жару. Они были так нагружены, что не могли набрать высоту, и поэтому чуть не наткнулись на гребень за Аба эль Лиссан, пролетая над долиной на высоте около трехсот футов. Турки, вечно сонные в полдень, были совершенно застигнуты врасплох. Было сброшено тридцать бомб: одна заставила замолчать батарею, другие убивали дюжинами людей и животных. Затем машины налегке поднялись и полетели обратно в Эль Ариш. Арабы воспряли духом: турки были серьезно встревожены. Бехйет-паша поставил своих людей рыть бомбоубежища, и, когда его самолеты починили, он предусмотрительно разместил их по плато для обороны лагеря.
С воздуха мы беспокоили турок: навязчивыми вылазками мы толкали их к ложному объекту. Нашей третьей возможностью, чтобы подорвать их наступательную силу, была угроза железной дороге, нужды которой заставят их раздроблять свою ударную силу ради обороны. Соответственно, мы произвели много разрушений в середине сентября.
Также я решил оживить старую идею о минировании поездов. Появилось нечто более сильное и надежное, чем автоматические мины, и я представлял себе прямое зажигание с помощью электричества, когда заряд помещается под локомотивом. Британские саперы поощряли мои попытки, особенно генерал Райт, главный инженер в Египте, который со своим опытом находил спортивный интерес в моей беспорядочности. Он послал мне рекомендованные инструменты: взрыватель и немного изолированного кабеля. С ними я взошел на борт военного корабля Его Величества «Хамбер», нашего нового сторожевого корабля, и представился капитану Снэггу, его командиру.
Снэггу повезло с кораблем, который был построен для Бразилии и оборудован значительно удобнее, чем британские мониторы; а нам повезло еще и с капитаном, так как он был преисполнен духом гостеприимства. Его пытливая натура интересовалась делами на берегу и видела комическую сторону даже в наших мелких несчастьях. Рассказать ему историю провала — значило посмеяться над ней; и всегда за хороший рассказ он одарял меня горячей ванной, а также чаем со всеми атрибутами цивилизации, без опасения, что в чашке окажется песок. Его доброта и его помощь заменяли нам визиты в Египет на ремонт, и позволяли нам молотить турок месяц за месяцем, повергая их в бессильное разочарование.
Взрыватель был закрытым белым ящиком внушительных размеров, очень тяжелым. Мы раскрыли его, нашли рукоятку и нажали ее, так, чтобы не повредить корабль. Провод представлял собой тяжелый кабель с резиновой изоляцией. Мы разрезали его пополам, укрепили концы, чтобы привинтить клеммы в ящике, и для пробы подсоединили их друг к другу. Сработало.
Я достал детонаторы. Мы свели свободные концы кабеля вместе и качнули рукоятку: никаких последствий. Мы пробовали снова и снова, безрезультатно, и горевали. Наконец Снэгг позвонил в колокольчик мичману-артиллеристу, который знал все об электрических цепях. Он предположил, что нужны специальные электрические детонаторы. На корабле их было шесть, и нам выделили три из них. Мы соединили один с нашим ящиком, и, когда опустили рукоятку, раздался великолепный хлопок. Итак, я решил, что теперь знаю все об этом, и обратился к разработке деталей вылазки.
Из объектов самым многообещающим и легкодоступным казалась Мудоввара, станция водоснабжения в десяти милях к югу от Маана. Если там будет разбит поезд, это смутит врага. Что до людей, со мной будут испытанные ховейтат; и в то же время экспедиция будет проверкой для трех крестьян-хауранов, которых я добавил к моим личным спутникам. Ввиду нового значения Хаурана нужно было изучить его диалект, структуру его кланов и дрязги между ними, его географические названия и дороги. Эти трое, Рахейль, Ассаф и Хемейд, сами того не замечая, ввели бы меня в курс своих домашних дел, пока мы ехали бы и переговаривались.
Чтобы воспользоваться остановкой поезда, требовались пушки и пулеметы. В качестве первых — почему бы не минометы? В качестве вторых — почему бы не пулеметы «льюис»? Следовательно, в Египте выбрали двух сильных сержантов-инструкторов из армейской школы в Зейтуне, чтобы обучить эскадроны арабов в Акабе, как обращаться с такими штуками. Снэгг дал им квартиру на своем корабле, поскольку мы до сих пор не имели подходящего английского лагеря на берегу.
Их фамилии были, кажется, Йеллс и Брук, но они превратились в Льюиса и Стокса, в честь своих излюбленных орудий. Льюис был австралиец, длинный, худой и жилистый, с невоенными изгибами податливой фигуры. Его суровое лицо, выгнутые брови и выступающий нос говорили об особом австралийском духе беспокойной готовности и способности действовать очень быстро. Стокс был из английского добровольческого корпуса, коренастый, умелый и молчаливый, всегда ждущий приказа, чтобы подчиняться ему.
Льюис, полный идей, разражался взрывами восхищения всегда, когда видел, что дело делается хорошо. Стокс никогда не предлагал своих мнений, только после того, как дело сделано, и тогда он задумчиво мял свою шапку и кропотливо подсчитывал ошибки, которых в следующий раз ему следовало избежать. Оба были достойны восхищения. За месяц, не владея языком и не имея переводчика, они вошли в контакт со своими учениками и выучили обращению со своим оружием в пределах разумного. Большего и не требовалось: ведь эмпирические навыки больше отвечали духу наших вылазок наудачу, чем полные научные знания.
Пока мы работали над организацией вылазки, наши аппетиты росли. Станция Мудоввара казалась уязвимой. Триста человек могли взять ее врасплох. Это было бы достижением, так как ее глубокий колодец был единственным в сухом секторе под Мааном. Без этой воды обслуживание поездов стало бы расточительным.
Глава LXI
Льюис, австралиец, в этот решительный момент сказал, что они со Стоксом хотели бы быть в моем отряде. Идея была новой и привлекательной. С ними мы будем уверены в нашей технической части во время атаки на гарнизон. К тому же сержанты горели жаждой деятельности, и их хорошая работа заслуживала награды. Их предупредили, что в данный момент их впечатления вряд ли будут приятными. Правил здесь нет, и внутри страны им не будет поблажек в дороге, в пище и в бою. Если они отправятся с нами, то потеряют удобства и привилегии Британской армии, чтобы снова и снова делить с арабами все, кроме добычи, и переносить в точности все, что переносят они, в вопросах питания и дисциплины. Случись что со мной, они, не владея арабским, окажутся в уязвимом положении.
Льюис ответил, что он ищет именно такой необычной жизни. Стокс полагал, что если мы это сделаем, то и он сможет. Поэтому им выделили двух моих лучших верблюдов (с седельными сумками, набитыми тушенкой и печеньем), и седьмого сентября мы вместе вышли в вади Итм собирать наших ховейтат от Ауды в Гувейре.
Ради сержантов, чтобы закалять их постепенно, дела мои были лучше, чем слова. Мы шли в тот день очень легко, пока были сами себе хозяевами. Ни один из них раньше не садился на верблюда, и был риск, что страшная жара среди голых стен гранита в Итме может выбить их из седла прежде, чем поездка успеет как следует начаться. Сентябрь был плохим месяцем. За несколько дней до того, в тени пальмовых садов Акабы, термометр показывал сто двадцать градусов[94]. Поэтому мы остановились в полдень под скалой, и вечером проехали только десять миль, разбив лагерь на ночь.
У нас были удобства в виде канистр с горячим чаем, риса и мяса. Скрытым удовольствием было наблюдать за столкновением двух людей с их окружением. Реакции каждого были характерными.
Австралиец с самого начала чувствовал себя, как дома, и вел себя свободно по отношению к арабам. Когда они поддались его настрою и ответили таким же панибратством, он был изумлен, почти обижен: он никогда не думал, что его доброта настолько обманет их, что они забудут разницу между белым и черным.
Юмора в эту ситуацию добавляло то, что он был куда смуглее, чем мои новые последователи, младший из которых интересовал меня больше всего. Он, Рахейль, был еще молод: ладно скроенный, крепкий парень, слишком полнокровный для той жизни, которую мы вели, но зато более терпеливый к тяготам. У него было румяное лицо, щеки очень полные и низко опущенные, почти вислые. Рот у него был развитый, и маленький подбородок — очень острый. В сочетании с высокими густыми бровями и расширенными от сурьмы глазами это придавало ему неестественный и в то же время раздражительный вид утомленного терпения, покоящегося на гордости. Он говорил невнятно, жуя арабские слова, на вульгарном диалекте, был прямым и неучтивым в словах. Дух его был не таким сильным, как его тело, но всегда подвижным как ртуть; он всегда провоцировал и выставлялся, беспокойный и нервный. Мои спутники, Мохаммед и Ахмад, а также Рашид и Ассаф, новички на испытательном сроке, позволяли Рахейлю много поблажек в поведении, отчасти из-за его животной притягательности и тенденции выставлять себя напоказ. Его приходилось одергивать раз или два за вольности с сержантами.
Стокса, англичанина, арабы стимулировали своей непохожестью быть еще больше самим собой, еще более островным. Его застенчивая вежливость напоминала моим людям при каждом движении, что он не похож на них, он англичанин. Такая щепетильность вызывала ответное уважение. Для них он был «сержант», тогда как Льюис — «длинный».
Это были типические черты, которые проявлялись в своей степени. Унизительно было видеть, что, несмотря на наши книжные познания обо всех странах и эпохах, мы оставались полны предубеждений, как прачки, только, в отличие от них, не могли войти в словесное общение с иностранцами. Англичане на Востоке делились на два класса. Класс первый, тонкий и проницательный, схватывал черты людей вокруг него, их речь, условия их мышления, почти что их манеры. Он управлял людьми тайно, вел их, как хотел. В этом навыке влиять, не вызывая трений, его собственная натура скрывала