м приходилось вести себя очень осторожно, чтобы контролировать животных, поскольку, если бы хоть одно из них взревело или захрапело, это привлекло бы внимание врага. Вчерашний день длился долго: сегодняшний — еще дольше: мы не могли есть, так как нашу воду следовало ревностно беречь, ведь до завтра ее было в обрез. Само сознание этого внушало нам жажду.
Али и я работали над последними приготовлениями к нашей поездке. Мы были прикованы к этому месту до заката; и должны были добраться до Телль эль Шехаба, взорвать мост и отправиться назад, на восток железной дороги, до рассвета. Это означало поездку по меньшей мере на восемьдесят миль за тринадцать часов, в темноте, включая подготовительные подрывные работы. Такое представление было превыше возможностей большинства индийцев. Они не были хорошими всадниками и утомили своих верблюдов в походе из Акабы. Любой араб, щадя свое животное, мог привести его домой в неплохом состоянии после тяжелой работы. Индийцы сделали все, что могли; но дисциплина их кавалерийской тренировки утомила их и животных в наших легких переходах.
Поэтому мы собрали шесть лучших всадников и посадили их на шесть лучших верблюдов с Хассан Шахом, их офицером, великодушнейшим человеком, чтобы вести их. Он решил, что этот маленький отряд лучше всего вооружить лишь одним пулеметом «виккерс». Это было очень серьезным уменьшением нашей наступательной силы. Чем больше я думал, тем меньше шансов, казалось мне, было у этого нашего ярмукского плана.
Бени-сахр были боевыми людьми, но мы не доверяли серахин. Поэтому Али и я решили сделать бени-сахр под началом Фахада нашим штурмовым отрядом. Мы оставили несколько серахин стеречь верблюдов, пока остальные потащат гремучий студень для нашего пешего нападения на мост. Чтобы провести поспешную доставку взрывчатки по крутым склонам холмов в темноте, мы распределили ее на тридцатифунтовые куски, которые положили для видимости каждый в собственный белый пакет. Вуд взял на себя перемещение студня и испытал редкостную головную боль, как все, кто обращался с ним. Это помогло скоротать время.
Мою охрану следовало тщательно распределить. По одному хорошему всаднику было прикомандировано к менее опытным местным людям, достоинством которых было знание местности; пары, составленные таким образом, были приставлены к тому или другому из моих иностранных подопечных, с инструкциями держаться рядом всю ночь. Али ибн эль Хуссейн взял шестерых из своих слуг, и отряд довершили двадцать бенисахр и сорок серахин. Мы оставили хромых и слабых верблюдов позади в Абьяде, на попечении оставшихся людей, с указанием возвращаться в Абу Савана до завтрашнего рассвета и ждать там наших новостей. Двое из моих людей подхватили внезапную болезнь, которая лишила их способности ехать с нами. Я освободил их на всю ночь, а впоследствии — и совсем освободил от всяких обязанностей.
Глава LXXVI
Прямо на закате мы распрощались с ними и вышли по нашей долине, чувствуя постыдное побуждение не выходить вовсе. Темнота сгущалась, когда мы ехали через первый хребет и свернули к западу, на покинутую дорогу паломников, борозды которой служили нам лучшими проводниками. Мы зашли в неровную холмистую местность, когда люди перед нами внезапно рванулись вперед. Мы последовали за ними и увидели, как они обступили испуганного разносчика с двумя женами и двумя ослами, нагруженными изюмом, мукой и покрывалами. Они шли в Мафрак, на станцию прямо за нами. Это было неудобством, и, наконец, мы приказали доставить их в лагерь и отрядили одного сирхани проследить, чтобы они не сбежали; он должен был отпустить их на рассвете и скрыться за железной дорогой в Абу Савана.
Мы шли рысью по местности, теперь в абсолютной темноте, пока не увидели блеск белых борозд на дороге паломников. Это была та самая дорога, по которой арабы ехали со мной из Рабега, в мою первую ночь в Аравии. С тех пор за двенадцать месяцев мы отвоевали около двенадцати сотен ее километров, вдоль Медины и Хедии, Дизада, Мудоввары и Маана. Оставалось немного до ее начала в Дамаске, где наше вооруженное паломничество должно было закончиться.
Но мы были настороже той ночью; наши нервы были потрясены бегством Абд эль Кадера, единственного предателя на нашей памяти. Если бы мы рассчитывали справедливо, мы бы поняли, что у нас был шанс, несмотря на это; но у нас не было настроения для бесстрастных суждений, и мы, наполовину отчаявшиеся, думали, что Арабское движение никогда не войдет в свою последнюю стадию, но останется еще одним примером, караваном, который пламенно выступил к заоблачной цели и умирал по одному в пустыне, не достигнув и тени своей цели.
Какой-то пастух, а может, и не пастух, рассеял эти мысли, выстрелив из винтовки по нашему каравану, тихо приблизившись, неразличимый во тьме. Он сильно промазал, но начал кричать во весь голос, в крайнем ужасе, и, убегая, стрелял раз за разом в нашу коричневую массу.
Мифлех эль Гомаан, который вел нас, сильно отклонился от дороги и слепой рысью провел нашу извилистую колонну вниз по склону, над крутым обрывом вокруг выступа холма. Там мы провели еще одну мирную непотревоженную ночь, и двинулись вперед в стройном порядке под звездами. В следующий раз тревогу принесла собака, лающая слева, а затем — верблюд, неожиданно выросший на дороге. Он, однако, заблудился и был без седока. Мы двинулись снова.
Мифлех заставил меня ехать рядом с ним, называя «арабом», чтобы мое знаменитое имя не выдало меня незнакомцам во тьме. Мы сходили в очень плотную впадину, когда почуяли запах пепла, и смутная фигура женщины выскочила из кустов у дороги и с визгом бросилась прочь. Видимо, это была цыганка, так как ничего не последовало. Мы пришли к холму. На вершинах была деревня, которая манила нас, когда мы были еще далеко. Мифлех отклонился вправо, через широкую полосу пашни; мы пробирались по ней медленно, скрипя седлами. На краю гребня мы остановились.
Вдали, к северу, под нами были несколько сверкающих скоплений огней. Это были вспышки станции Дераа, освещенной для движения армии; и мы почувствовали нечто успокаивающее, но немного нахальное в этом неведении турок о нас. (В отместку мы сделали эту их иллюминацию последней, так как станция Дераа со следующего дня погрузилась во тьму на целый год, пока не пала). Тесной группой мы подъехали влево по верху, и по длинной долине — на равнину Ремте, в деревне на которой горел случайный красный огонек, в темноте, на северо-востоке. Дорога стала ровной; но это была наполовину вспаханная земля, очень мягкая, с лабиринтом борозд, и наши верблюды погружались в нее по щетки и шли с большим трудом. Тем не менее, нам пришлось ускорить шаг, поскольку происшествия и тяжелый путь заставили нас задержаться. Мифлех принудил своего упирающегося верблюда перейти на рысь.
Я был на лучшем животном, чем большинство, на рыжей верблюдице, что вела нашу процессию в Бейду. Это было высокое животное, загребающее ногами, с огромным шагом, похожим на движения поршня, который было трудно выдерживать: мерный, но не полностью машинальный, потому что она ободрялась в постоянных усилиях, приводивших ее к главе линии. Там, перегнав всех соперников, она умеряла свои амбиции и шла солидным шагом, длиннее нормального на несколько дюймов, но не отличаясь от других животных, кроме того, что ее походка внушала уверенное чувство бесконечного запаса сил и выносливости. Я отъехал назад к рядам и приказал им идти вперед быстрее. Индийцы, с деревянной посадкой, как на лошадях, делали все, что могли, как и большинство из нас; но земля была такой плохой, что величайшие усилия приносили мало пользы, и, пока шли часы, отставал то один всадник, а за ним и другой. Потому я выбрал тыловую позицию, вместе с Али ибн эль Хусейном, что ехал на редкостной старой верховой верблюдице. Ей было, наверное, лет четырнадцать, но она не сникла и не дрогнула на протяжении всей ночи. Опустив голову, она шаркала быстрой поступью Неджда, выбрасывая колени, что было так легко для всадника. Наша скорость и палки портили жизнь людям и верблюдам, которые плелись в хвосте.
Вскоре после девяти мы выбрались с пашни. Дорога должна была улучшиться, но начал накрапывать дождь, и заросшая травой поверхность стала скользкой. Верблюд одного сирхани упал. Всадник сразу же поднял его и рысью бросился вперед. Один из бени-сахр свалился. Он тоже не получил повреждений и спешно вернулся в седло. Затем мы нашли одного из слуг Али, стоящего рядом с застывшим верблюдом. Али зашипел на него, и когда парень забормотал извинения, со всей силы ударил его по голове своей тростью. Верблюд в ужасе рванулся вперед, и раб, вцепившись в заднюю луку седла, смог броситься в седло. Али преследовал его градом ударов. Мустафа, из моих людей, неопытный ездок, падал дважды. Авад, его товарищ, каждый раз ловил его повода и помогал ему взобраться снова, прежде чем мы настигали их.
Дождь прекратился, и мы пошли быстрее. Теперь вниз по холму. Внезапно Мифлех, поднявшись в седле, ударил палкой по воздуху над головой. Острый металлический звук в ночи показал, что мы были под телеграфной линией в Мезериб. Затем серый горизонт перед нами стал отдаляться. Мы, казалось, ехали по изгибу земляной арки, с нарастающей тьмой по сторонам и спереди. До наших ушей дошел слабый вздох, как будто ветер в деревьях, очень далекий, но продолжительный и медленно нарастающий. Это, видимо, был большой водопад под Телль эль Шехабом, и мы уверенно двинулись вперед.
Через несколько минут Мифлех натянул поводья своей верблюдицы и очень мягко ударил ее по шее, чтобы она опустилась на колени. Он соскочил, пока мы остановились рядом с ней на этой платформе, заросшей травой, около беспорядочной пирамиды камней. Позади нас из черноты поднимался громкий рев реки, который долго шумел в ушах. Это был край горловины Ярмука, а мост лежал прямо справа под нами.
Мы помогли индийцам спуститься со своих нагруженных верблюдов, чтобы ни один звук не выдал нас посторонним ушам, затем собрались, перешептываясь, на клейкой траве. Луна еще не была над Хермоном, но ночь была лишь наполовину темной, обещая рассвет, в причудливых клочьях изорванных облаков, плывущих по синеватому небу. Я приготовил взрывчатку для пятнадцати носильщиков, и мы вышли. Бени-сахр под началом Адхуба потонули в темноте на скл