есо первого паровоза было над миной, и взрыв произошел ужасающий. Земля брызнула черным мне в лицо, и меня завертело, я вдруг оказался на земле, рубаха моя была разорвана до плеча, и кровь капала с длинных неровных царапин на левой руке. Между коленями у меня лежал взрыватель — расплющенный и перекрученный кусок железа, покрытый сажей. Передо мной лежала ошпаренная, дымящаяся верхняя половина человека. Когда я пригляделся сквозь пыль и дым от взрыва, весь бойлер первого паровоза, казалось, отсутствовал.
Я тупо подумал, что пора уходить в укрытие; но, когда я двинулся, то ощутил сильную боль в правой ноге, из-за которой мог только хромать, мотая головой от потрясения. Двигаясь, я начал разбираться в этом смятении, пока ковылял к верхней долине, откуда арабы теперь быстро стреляли в переполненные вагоны. У меня кружилась голова, и я поддерживал свои силы, повторяя вслух по-английски: «Лучше бы этого не случалось».
Когда враг стал отвечать на наш огонь, я оказался между двумя сторонами. Али увидел, что я падаю, и, думая, что я тяжело ранен, выбежал вместе с Турки и еще двадцатью людьми бени-сахр и своих слуг мне на помощь. Турки заметили их и настигли выстрелами семерых в несколько секунд. Остальные одним броском оказались рядом со мной — в своем движении готовые модели для скульптора. Одежды из белого хлопка вздулись колоколом вокруг их стройных талий и лодыжек, безволосых загорелых тел; и кудряшки, заплетенные в длинные рожки над каждым виском, придавали им сходство с русскими танцорами.
Мы вместе вскарабкались в укрытие, и там я незаметно ощупал себя, обнаружив, что ни разу не был серьезно ранен; хотя, помимо синяков, царапин от обломков бойлера и сломанного пальца на ноге, у меня было пять разных следов от пуль (некоторые, как назло, глубокие), а одежда разорвана в клочья.
От водораздела мы могли оглядеться. Взрыв разрушил арку — вершину кульверта, и рама первого паровоза лежала за ней у ближнего подножия насыпи, по которой он скатился. Второй паровоз рухнул в провал и лежал поперек разрушенного тендера первого. Его станина была изогнута. Я оценил оба как не подлежащие ремонту. Второй тендер исчез с другой стороны, и первые три вагона, сложившись, врезались друг в друга, раскуроченные в куски.
Остальная часть поезда заметно сошла с рельсов, с покосившимися вагонами, врезавшимися друг в друга под всевозможными углами зигзагом вдоль путей. Один из них был салоном, украшенным флагами. В нем пребывал Мехмед Джемаль-паша, командующий войсками Восьмой Армии, спешивший защищать Иерусалим против Алленби. Его боевые лошади были в первом вагоне, его автомобиль — в хвосте поезда, и мы обстреляли его. Среди его штаба мы заметили упитанное духовное лицо и заключили, что это Ассад Шукаир, имам Ахмеда Джемаль-паши, отъявленный сводник, стоящий за турок. Так что мы палили в него, пока он не упал.
Но было ясно, что у нас мало шансов довершить разрушение. В поезде было около четырехсот человек, и выжившие, теперь оправившись от потрясения, были под прикрытием и повели плотную стрельбу против нас. В первую минуту наш отряд на северной шпоре горы закрылся и чуть не выиграл игру. Мифлех на своей лошади загнал офицеров из салона в нижнюю канаву. Он был слишком взбудоражен, чтобы остановиться и стрелять, и они убрались невредимыми. Арабы, что последовали за ним, обернулись, чтобы поднять кое-какие винтовки и медали, валявшиеся на земле, а затем — подобрать сумки и коробки с поезда. Будь у нас пулемет на позиции для обстрела дальней стороны — согласно моей практике минирования, ни один турок бы не скрылся.
Мифлех и Адхуб присоединились к нам на холме и спросили о Фахаде. Один из серахин сказал, что он повел первый бросок, пока я лежал, оглушенный, рядом со взрывателем, и был убит около него. Они показали его пояс и винтовку в доказательство, что он мертв, и что они пытались его спасти. Адхуб не сказал ни слова, но выскочил из оврага и побежал вниз по холму. Мы затаили дыхание до боли в легких, наблюдая за ним; но турки, казалось, его не видели. Через минуту он тащил тело из-за левого берега.
Мифлех вернулся к своей лошади, вскочил на нее и направил ее за шпору. Вместе они подняли недвижную фигуру на палках и вернулись. Пуля прошла через лицо Фахада, выбив четыре зуба и прострелив язык. Он потерял сознание, но пришел в себя, как раз перед тем, как Адхуб добрался до него, и пытался уползти на четвереньках, ослепленный кровью. Теперь он собрался с силами настолько, чтобы цепляться за седло. Итак, его посадили на первого найденного верблюда и увели сразу же.
Турки, видя, что мы так затихли, начали атаковать склон. Мы подпустили их на полпути, и затем выдали поток очередей, которые убили около двадцати и отбросили остальных назад. Земля вокруг поезда была усеяна мертвыми, и разбитые вагоны были переполнены; но они сражались на глазах у своего командующего войсками и неустрашимо начали пробираться вокруг шпоры, чтобы зажать нас с флангов.
Нас теперь осталось всего около сорока, и, очевидно, мы не могли ничего с ними поделать. И вот мы побежали группами вверх по небольшому руслу, сворачивая на каждом защищенном углу, задерживая их выстрелами наудачу. Малыш Турки сильно отличился своей быстротой и спокойствием, хотя его турецкий кавалерийский карабин с прямым стволом заставлял его высовываться так, что четыре пули пролетели сквозь его головной платок. Али злился на меня за медлительность. На самом деле свежие раны заставляли меня хромать, но, чтобы скрыть это от него, я притворялся, что просто любопытствую и изучаю турок. Такие последовательные передышки, когда я собирал силы для нового продвижения, оставляли его и Турки далеко позади остальных.
Наконец мы достигли вершины холма. Там каждый вскочил на ближайшего верблюда и рванул на полной скорости к востоку, в пустыню. Через час в безопасности мы разобрали наших животных. Великолепный Рахейль, несмотря на всеобщий переполох, увез с собой, привязав к луке седла, огромный горб верблюда, зарезанного, когда пришел поезд. Он дал нам повод для надлежащего привала в пяти милях оттуда, когда маленький отряд из четырех верблюдов появился в нашем направлении. Это был наш спутник, Матар, возвращавшийся из родной деревни в Азрак с грузом изюма и деревенских деликатесов.
Так что мы сразу остановились под большой скалой в вади Дулейль, где было бесплодное фиговое дерево, и приготовили первую еду за три дня. Там мы также перевязали Фахада, в сонной апатии от тяжелой раны. Адхуб, видя его слабость, взял один из новых ковров Матара, сложил его пополам, перекинув через верблюжье седло, связал концы, как крупные карманы, в один положили Фахада, а Адхуб заполз в другой в качестве противовеса, и верблюда повели на юг, к палаткам их племени.
В то же время увидели других раненых. Мифлех привел самых молодых парней в отряде и заставил их промыть раны своей мочой, как грубым антисептиком. Тем временем мы, уцелевшие, прохлаждались. Я купил еще одного чесоточного верблюда для дополнительного мяса, выплатил награды, компенсации родственникам убитых и раздал призовые деньги за шестьдесят-семьдесят винтовок, которые мы взяли. Это была небольшая добыча, но ей не следовало пренебрегать. Некоторые серахин, что пошли на дело без винтовок, способные только швырять бесполезные камни, имели теперь по две винтовки на каждого. На следующий день мы двинулись в Азрак, встретив там великолепный прием и хвастаясь — да простит нам Бог — что вышли победителями.
Глава LXXIX
Дождь зарядил надолго, и вся местность промокла. Эта погода не благоприятствовала Алленби, и крупной атаки в этом году быть не могло. Тем не менее, чтобы закрепить наш прогресс, мы решили держаться в Азраке. Отчасти это была бы база для пропаганды, откуда распространится наше движение на Север: отчасти — центр разведки: отчасти — заграждение между Нури Шааланом и турками. Он не спешил заявить о себе только из-за своих сирийских богатств и возможного ущерба его соплеменникам, если они будут лишены своего естественного рынка. Пока мы жили бы в одном из его главных поместий, чувство стыда преграждало бы ему путь к врагу. Азрак располагался благоприятно для нас, и старая крепость была бы удобным штабом, если бы мы придали ей жилой вид, как бы сурова ни была зима.
Так я обосновался в ее южной башне у ворот и отрядил шесть моих ребят из Хаурана (которые не считали ручной труд бесчестием для себя) покрыть кустарником, пальмовыми ветками и глиной древние разбитые каменные балки, стоявшие под открытым небом. Али устроил себе квартиру в юго-восточной угловой башне, изготовив плотную крышу. Индийцы защитили от погоды свои комнаты на северо-западе. Припасы мы сложили на первом этаже западной башни, у небольших ворот, так как это было лучше всего уцелевшее и самое сухое место. Биаша выбрали место жительства подо мной у южных ворот. Итак, мы блокировали этот вход и сделали из него зал. Затем мы открыли крупную арку со двора в пальмовый сад и сделали скат, чтобы наши верблюды могли заходить внутрь каждый вечер.
Хассан Шаха мы назначили сенешалем. Как добрый мусульманин, первым делом он позаботился о небольшой мечети на площади. У нее не было половины крыши, и арабы загоняли овец в ее стены. Он послал двадцать своих людей, чтобы разгрести отбросы и вымыть полы дочиста. Тогда мечеть стала очень привлекательным местом для молений, местом, которое раньше было закрыто, посвященное одному Богу, но Время открыло его Мимолетности и ее служителям — ветрам, дождям и солнцу; их участие в почитании учило почитателей, как два превращаются в одно.
Следующим делом нашего предусмотрительного джемадара было приготовить позиции для пулеметов в верхних башнях, с вершин которых подступы были отданы на нашу милость. Затем он разместил часовых в правильном порядке (знаменательное и диковинное событие для Аравии), и их главной обязанностью стало закрывать задние ворота на заходе солнца. Дверь была уравновешенной глыбой базальта в фут толщиной, которая поворачивалась на собственной точке опоры, во впадине преддверия и на перемычках. Сдвинуть ее с места стоило больших усилий, а закрывалась она с таким ля