— Лицо мы не делали — ведь камера будет сзади, — объяснила гримерша зашедшему за Дикси Герту.
Алан, задумчиво посмотрев на подкашивающиеся ноги Дуси в туфлях на толстых каблуках, в белых хлопчатобумажных носочках, скомандовал: «Пора!» Он заметил, что Дикси на взводе, ведь недаром опытный Ал подбросил ей фразу о неудавшейся актерской карьере — теперь она либо взорвется, либо впадет в столбняк.
Дикси огляделась — на платформе все готово для съемок. Тележка с камерой стоит у среднего вагона, а рельсы от нее бегут вдоль всего состава — значит, придется бежать. Подозвав «Сергея», Алан представил его Дикси. Тот изумленно посмотрел на Ала.
— Ты не ослышался, Джон, — мадемуазель Девизо, француженка. Я же говорил, что у меня не бывает безвыходных ситуаций. Мы давно работаем с Дикси, она отлично справится… Значит, так: эпизод без текста, будет идти под фонограмму вокзальных шумов — гудки, крики беженцев — война. Немцы наступают. Вон там написано по-русски (он кивнул на фанерную выгородку, изображающую вокзальное строение), что это город Киев. Сергей уезжает на фронт. Вы много страдали и совсем недавно поженились. Два не очень молодых человека наконец нашли друг друга и теперь должны расстаться. Он шепчет: «Я вернусь, я обязательно вернусь». Но она знает, что видит его в последний раз. Чутье любящего сердца… Поезд гудит, трогается, они не могут оторваться друг от друга, просто стоят, держатся за руки и смотрят. Женщина медленно снимает с шеи вот этот платок (первый подарок мужа) и отдает ему. Поезд набирает скорость — они медленно расходятся, как льдины в океане, пальцы придерживают платок, потом уже концы платка… Мгновение — и связь рвется. Понимаете, здесь перекличка символов: те разводящиеся мосты в Питере, ваши руки, уходящий состав, уходящая жизнь… Дуся остается с вытянутой рукой. Сергей вспрыгивает на подножку последнего вагона, зажав в кулаке ее платок. Ты, Дикси, еще ковыляешь за поездом и остаешься одна. Все… Понятно?
— Может, прогоним без камеры? — предложил «Сергей».
— Некогда, ребята, у меня до вечера три ответственных эпизода. Давайте сосредоточимся, соберемся! Вы же профессионалы… Да посмотрите друг на друга! Вспомните своих возлюбленных! Сейчас, на этом месте, война убьет вашу любовь! — Алан хлопнул по спине «Сергея» и зашагал к камере.
Джона выбрали на роль русского офицера в соответствии с представлением о славянской типажности: широкое, добродушное, чуть курносое лицо из породы «славный малый». Он ободряюще подмигнул Дикси: «С такой женой я бы ни за что не расстался. Скорее стал бы дезертиром».
Актеры стали в меловой круг, отмечавший исходное положение.
— Начали! — Хлопушка, фонограмма. Сзади рванулась массовка, с воплями осаждая поезд, басом взвыл паровоз, Сергей и Дуся взялись за руки.
— Стоп! Все на место! — крикнул в мегафон Алан. — Массовка, вы должны их толкать, сметать, а не обходить за метр, как английскую королеву. Ясно? Тогда вперед!
И снова все рванулись к поезду, теперь уже так и норовя затолкать героев под колеса. Они с ужасом вцепились друг в друга. Сергей прикрывал телом Дусю от «беженцев», но их сорвало с места и понесло вместе с толпой, волокущей тюки и чемоданы, яростно осаждающей переполненный состав. Ревели бабы, бородатые мужики пытались втиснуть в окна какие-то сундуки. Посыпалось разбитое стекло. Заплакал ребенок. Дикси прижалась к партнеру, пряча лицо на его груди. Капитанская фуражка «Сергея» напомнила вдруг ту, московскую, продававшуюся у пацанов на Ленгорах, а это прощальное объятие вернуло ее в Шереметьево, где никакого объятия не было, а лишь остался стоять, опустив ослабевшие руки, брошенный ею навсегда Микки.
— Не уезжай! — взмолилась Дикси в жесткий погон. — Мне кажется, я сумела полюбить тебя…
Паровоз снова истошно взвыл, заглушая ее голос. С лязгом дернувшись, поползли мимо вагоны. «Сергей» оторвал от своего кителя руки жены, и его торопливые жадные поцелуи покрыли запрокинутое лицо женщины.
— Не уезжай! Ведь это судьба… Ты — моя судьба, Микки!
«Сергей» пятился, боясь отстать от поезда и не в силах выпустить руки жены. Они двигались вместе, не отрывая друг от друга испуганных глаз… Предпоследний вагон, последний… Сорвав с шеи косынку, Дикси вложила ее в ладонь «русского офицера». Она чувствовала, что задыхается, тонет, и этот синий шелк, этот прощальный взгляд «Сергея» — последняя ниточка, связывающая ее с жизнью…
И вот она порвалась — пальцы Дикси выпустили кончик платка. Догнав последний вагон, офицер вскочил на ступеньку. Дикси рванулась вслед, пробиваясь среди вопящих людей, а поезд набирал ход, унося любимого. Она не могла больше сделать и шага, сжатая со всех сторон обезумевшей толпой, а над головами, над криками, над ужасом этой смятенной войной жизни, мелькал поднятый «Сергеем» платочек — маленький флажок цвета ее глаз.
По щекам Дикси катились слезы, она утирала их тыльной стороной ладони, не отрывая взгляда от удаляющейся синей точки, и продолжала беззвучно молить: не уезжай…
Софиты погасли, и только тут она увидела уставившуюся ей в лицо камеру, а за ней счастливого Ала.
— Потрясающие слезы! Целые виноградины — молодчина! — Он кинул Дикси смятый носовой платок. — И на кой я только связался с русскими, надо было сразу приглашать тебя. — Переснимать не будем! — категорически объявил Алан столпившейся кинобратии. — Массовка свободна. Готовьте эпизод «в штабе». — Он посмотрел на часы. — Через сорок минут я вернусь.
— Ну, Дикси, ты заслуживаешь хороший завтрак. Давай заскочим в кафе, а потом я завезу тебя домой, — предложил Ал.
— Не могу пить кофе в такую рань. Буду отсыпаться. — Дикси вытащила шпильки и, тряхнув головой, откинулась на сиденье. — Устала…
Алан косо посмотрел на спутницу и положил на ее колени огромную горячую руку.
— Я позвоню вечером, как освобожусь, детка. Надо отметить эту встречу. Чертовски рад — ты сделала мне огромный подарок… И знаешь, Дикси, я, оказывается, впервые видел, как ты плачешь… Это что-то особенное.
— Посему я и занимаюсь этим делом чрезвычайно редко. Спецномер, сугубо для избранных лиц. — Чмокнув Ала в щеку, Дикси нырнула в свой подъезд.
Она здорово поработала, а день только начинался.
Записки Д. Д.
Мою лазурную спальню заливало яркое утреннее солнце. Я задернула шторы и с удовольствием погрузилась в голубой полумрак. Топать босиком по ковру было приятно, не менее приятно сбросить на него костюм, белье и открыть краны в заново отреставрированной ванной. Вода шипела, взбивая пену с моим любимым запахом орхидеи. Я уже занесла ногу над бушующим морем, но спохватилась, набрав номер телефона ближайшего магазина цветов: «Будьте добры, букет васильков. Нет, пожалуйста, только васильков… Поищите… Да, очень большой. Оставьте под дверью и запишите на мое имя — Дикси Девизо».
Я заслужила эти цветы. И, наверно, еще многое. Сегодня я доказала кое-что человеку, которого когда-то считала единственным мужчиной на свете. Сегодня Алан Герт — «славный ковбой» понял, что Дикси Девизо осталась актрисой. Несмотря ни на что. Актрисой и женщиной. Разве сыграет бесполая ледышка такую любовную сцену!
Чудесное утро! Я с наслаждением погрузилась в горячую, благоухающую ванну, не отгоняя сладкую дрему. Поступать так крайне опрометчиво. Но я отключилась, видимо, ненадолго. А проснувшись, заметила четкую линию покраснения, проходящую по верхушкам грудей и на предплечьях, возвышавшихся над водой. Это оказалось даже красиво — ритуальная раскраска индусских новобрачных. Я еще понежилась в ванне, вспоминая проказы с Аланом. Ну и отчаянным малым он был! Обезоруживающе естественным. Наверно, поэтому на нас не покусились кобры — он был для них своим, как Маугли. Но скорее всего змеями нас просто пугали, завидуя страсти, которой мы безоглядно предавались.
Предстоящее свидание меня радовало. Я старательно растерла тело массажным кремом, сделала витаминную маску, а когда сняла полотенце с влажных волос, заговорщически подмигнула своему изображению — кудри так и вились, прямо как у маленького Микки. Черт, опять он! Я категорически запретила своим мыслям натыкаться на территорию господина Артемьева. Завтра же оформлю документы по наследованию во французском отделении Международной коллегии и постараюсь выкорчевать из разгулявшегося воображения ростки интереса к русскому Паганини.
Реанимировав свою красоту до двадцатипяти-, ну максимум тридцатилетней отметины, я забрала ждавший меня на лестничной клетке букет и завалилась спать под его кустистой сенью. Увы или, наоборот, — к счастью, — эти васильки были так же похожи на московские, как Алан на Майкла. Огромные, крепкие, заботливо вскормленные удобрениями в теплице, они властно раскинули полуметровые стебли над моей подушкой. А пахли почему-то резедой! Да ведь этих бездыханных бедняг, конечно, спрыснули одеколоном… Я уснула, раздумывая о том, по какому принципу подбирают запахи для непахучих тепличных цветов…
Алан заехал за мной в полдесятого. Он постарался привести себя в форму, но было заметно, что, в отличие от меня, ему не удалось не только вздремнуть, но и основательно перекусить. Постарел, но хорош. Даже морщины на смуглой коже в сочетании с выгоревшими бровями и небрежно взлохмаченными ржаными патлами смотрелись очень мужественно. А зоркие, какие-то по-птичьи внимательные голубые глаза казались совсем светлыми и очень опасными. Да, Алан был обречен на пожизненную роль ковбоя. Он прямо тащил за собой атмосферу вестернов — лихой скачки с перестрелкой, благородных подвигов, а сильное жилистое тело так и просилось в упаковку из грубой рыжеватой кожи, широченных поясов и мешковатых клетчатых рубах.
На Алане был вечерний костюм, и он даже попытался причесаться. Я протянула руку и взлохматила эти очень жесткие, словно шерсть медведя, когда-то так любимые мной патлы.
— Жутко покрасили в этот раз, но я не стал скандалить. Отрастут, — поморщился он.
— Боже! Мне и в голову не приходило! Была уверена, что ты стопроцентный выгоревший обветренный «ковбой».