Пробежав послание баронессы, Майкл задумчиво свернул листок.
— Мне кажется, писавшему очень хотелось найти в твоем лице приверженца своей страшной идеи… Не скрою, получив сообщение из Вены, я чувствовал то же самое… Даже написал тебе… И сочинил прощальный реквием…
— Мы словно избавились от колдовских чар, Микки. Твоя музыка расколдовала нас — я шла на ее зов, нет — неслась, летела… И вместо объятий смерти попала в твои… Но все-таки любопытно, кто прислал тебе извещение о моей свадьбе, ведь день еще не был назначен… Здесь, наверно, полно привидений…
— А скорее всего искателей наследства, — заметил Майкл. — Похоже, нас пытались втянуть в какой-то сюжет, подсунув эти письма, как бомбу с часовым механизмом… — Майкл смотрел перед собой невидящими глазами, словно и впрямь увидел призрак. — Нас хотели убить и лишь немного просчитались во времени. Да еще не предусмотрели счастливый эффект: перенесенный шок вернул мне слух…
Оба посмотрели на загадочные послания.
— Эти листки могли бы заинтересовать следователя. Если бы, конечно, писавший достиг цели…
— Майкл, дорогой, лучше поскорее все забыть. Давай избавимся от этой гнусности. — Дикси бросила в огонь письма.
Когда кочерга разметала оставшуюся от бумаг горсточку пепла, им действительно стало легче.
Однажды Дикси рассказала Майклу о Чаке и Але, а также о том, как в качестве «вызова снобам» снималась в весьма откровенных фильмах. Вот только о «фирме» умолчала. Этот эпизод остался единственной запертой дверью ее прошлого — той ненужной, чужой, в сущности, жизни, что прошла без Майкла.
— Ты представлял меня другой? — Рассказав о наркотиках и связи с Вилли, Дикси не могла смотреть в глаза Майклу.
Они сидели у реки на «скамеечке Клавдии», наблюдая, как шныряет в камнях выводок бойких утят.
— Нет, девочка, — печально покачал головой Майкл. — Ты же не виновата, что рядом не было меня… А я мог никогда не найтись.
— Может, так было бы лучше. Лучше для тебя и твоей семьи, Майкл.
— Ничего на свете не может быть лучше того, что у меня есть сейчас. А в семье был совсем другой — плохонький, в общем-то, человечек… Наверно, Наташа достойна лучшего.
— И ты тоже, Майкл. Ух, как хотелось бы сейчас отмыться от всего — от глупостей, легкомыслия, злости, тщеславия, грязи!.. Забыть о Чаке и Але, о гнусных фильмах Эльзы Ли…
— Ни в коем случае, Дикси! Пойми, ты нужна мне такая — и ничего из твоей истории я не решился бы вычеркнуть. Ни твоих мук, ни твоей радости, ни ошибок, ни сожалений. Ты — это ты. Совершенство — это гармония разнообразия, а не чистота дистиллированной воды.
— Ты и вправду не ревнуешь?
— Мне не к кому ревновать, Дикси. Ты — моя. Вместе со своей жизненной школой и нелегкими поисками. Ведь ты искала меня, правда?
— Но слишком часто ошибалась. Иногда — очень приятно, а иногда…
— Детка! Ведь твоя попытка с флакончиком снотворного… Жуть!.. Мы могли никогда не встретиться. — Он посмотрел на сжавшуюся Дикси так, словно видел ее после долгой разлуки. — Иди ко мне и перестань бояться… Грязь — это совсем другое, Дикси… Как тебе объяснить?.. Нравственное чувство — это что-то вроде музыкального слуха. Фальшь есть фальшь. Что бы ты ни играла — Бетховена или детскую песенку… Ты не способна совершить гнусность — у тебя безошибочное чутье к подлинности, Дикси… А твой разврат невинней иного гнусного поцелуя…
По спине Дикси пробежали мурашки — на секунду ей показалось, что Майкл узнал о ее контракте. Но он обнял ее и прижал к груди.
— Эх, одно только нестерпимо жаль — ведь мы могли бы встретиться раньше!..
— Ну, хотя бы всего на полгода, Микки!
Октябрь близился к концу, а значит, истекал срок злополучного контракта. Неужели провидение простило ее, сохранив страшную ошибку в тайне?
Как-то поздно вечером, воспользовавшись минутной отлучкой Майкла, взявшего за привычку собственноручно готовить поздний ужин, Дикси набрала номер Сола.
— Привет, ты где? — прохрипел он с видимым усилием. — Меня совсем залечили. Плюс ко всему — вспышка воспаления легких. Грозят засунуть в больницу. Но я пока сопротивляюсь… Болтают, что свадьба не состоялась. Что так?
— Сол, как-нибудь я навещу тебя, надеюсь, не в больнице, и все расскажу сама. А сейчас, извини, мне надо торопиться. Будь умницей, не хандри…
«Ну, значит, все в прошлом… В чужом, безобразном прошлом», — с облегчением вздохнула Дикси, решив, что про «фирму» и Сола наконец-то можно забыть.
…Попытки Дикси записать на магнитофон его подарок растрогали Михаила.
— Отличный музыкант этот Карно. Я бы взял его в свой оркестр.
Они часто мечтали, что Артемьев соберет виртуозов, забрав кое-кого из России, а главное — Сашку, ставшего отличным пианистом.
Однажды «Прогулки над лунным садом» будут играть в Венской опере. Дикси сядет в ту самую ложу, где они слушали «Травиату», а в финале ей придется подняться на сцену, чтобы забрать часть заваливших сцену букетов. Микки подтолкнет ее вперед — в свет рампы и шквал аплодисментов… Публика устроит овацию, выкрикивая стоя многоголосое «браво!». Оркестр сыграет еще что-нибудь из «Тетради Дикси», и вновь прогремят аплодисменты, а на усах старого капельмейстера блеснет счастливая слеза…
— Ты не знаешь, какой сегодня день? — спрашивала Дикси, ожидая услышать в ответ недовольное рычание Майкла:
— Прекрати! Мы живем в другой системе координат. Когда появится солнце, выйдем на прогулку, лишь проголодаемся — потребуем еду. А Вену навестим по первому снегу, начнется деловой сезон — оформление развода, заключение контракта… Весной состоится свадьба — самая роскошная в этих краях.
— Как же мы узнаем весну?
— Очень просто. Прямо под окнами, как сообщил Рудольф, — газон с крокусами. Они первые пробивают лиловыми и белыми головками снежную крышу. И вместе с ними начнем пробиваться к солнцу мы.
— Ах, Микки, ты специально придумал такой календарь, чтобы отложить дела. Снега здесь вообще, наверно, не бывает. А значит, по-твоему, зимы… Но зато цветов — море.
Хозяева гуляли по своим владениям, держась за руки, одетые как для сцены. Дикси — в голубом песцовом палантине Клавдии, завещанном ей в личное пользование. Майкл — в длинной шинели стального сукна, относящейся к эпохе Австро-Венгерской империи и будто извлеченной из театральной костюмерной. Но Майклу шинель нравилась, он уверял, что чувствует в ней себя русским поэтом Лермонтовым, убитым на дуэли в прошлом столетии.
Действительно, «барон» Артемьев выглядел очень романтично — поднятый воротник, отделанный по краю тускло-серебряным галуном, и длинные, как на бетховенском парике, темно-медные пряди, которыми с издевкой играл ветер. Майкл носил белые лайковые перчатки, согревая свои тонкие, зябнущие от бездействия пальцы.
Дикси недоумевала, почему ей доставляет такое удовольствие просто смотреть на Майкла. Ведь когда-то при первой встрече господин Артемьев произвел на нее удручающее впечатление своей будто нарочитой нелепостью. Да, это была великолепнейшая, неподражаемая, грациознейшая нелепость!
Пошептавшись с Рудольфом, она получила однажды то, что хотела, — новенький «Полароид» с огромным запасом кассет. Теперь можно было ловить мгновения, запасаясь картинками на будущее. Чаще всего Дикси снимала Майкла тайком, так как он продолжал считать себя отвратительно нескладным даже после появления ее фотошедевров. «Наедине с клавесином» — босой Маэстро в накинутой на голое тело шинели сосредоточенно «принюхивается» к извлекаемым звукам крупным внимательным носом. «Пигмалион и Дикси» — склонив голову и слегка прищурив каштановые глаза, он смотрит на возлюбленную с гордым восхищением, словно только что завершил труд по «вылепливанию» лежащего перед ним в позе тициановской Венеры розового тела.
Не хватало «Спящего Маэстро», и наконец случай улыбнулся Дикси. Проснувшись, она тихонько выскользнула из объятий Майкла. Упавшая рука нащупала лежащую всегда рядом скрипку и прижала ее к щеке. Он счастливо улыбался, свернувшись калачиком в обнимку со своим сокровищем. Растопыренные пальцы бережно и жадно обнимали затейливо выгнутые бока «деревянной подружки». Дикси отошла к окну, чтобы точнее «взять» кадр, но тут же ахнула, припав к подоконнику.
— Микки… — не оборачиваясь, позвала она. — Милый…
Он мгновенно проснулся от необычной интонации ее голоса и, подойдя, обнял Дикси за плечи.
— Что же, значит, пора… Сезон борьбы за наше сказочное будущее объявляю открытым!
Перед ними расстилался совсем иной мир — притихший, холодный, тщательно выкрашенный за ночь снежной краской.
После завтрака, выслушав недоумения Рудольфа по поводу неожиданного снегопада, бывшего последний раз в эту пору накануне войны, хозяева поднялись на башню. Холмы, поляны, леса, еще не сбросившие листвы, покорно приняли тяжесть влажного снежного покрывала. Кое-где пробивалась яркая, недогоревшая крона ясеня или клена, пушистые ветки елок серебрила седина. Лужайки и газоны парка, спускавшиеся к свинцово-блестящей реке, светились матовой белизной. Пустота, чистый лист, на котором предстоит начертать свою новую судьбу — прекрасную небывалую мелодию.
— Ну вот, Дикси, мы отправляемся в решительный бой. Победив в нем, я стану по-настоящему сильным и смогу назвать тебя своей женой.
От пронзительных порывов влажного ветра, несущего над их взлохмаченными головами и над всем продрогшим миром рваные клочковатые облака, от страха и восторга, предшествующих всякой праведной битве, они крепко обнялись. И стояли долго, как на перроне у отбывающего поезда. Из-за суконного плеча Майкла Дикси увидела мелькнувший внизу световой зайчик и обмерла, не в силах ни закричать, ни заплакать. Перед глазами мгновенно вспыхнуло чужое, ненужное воспоминание: сплетенные на золотом песке южного острова обнаженные тела, следящий за ними из-за кустов объектив Сола. Зеркальный отблеск, залетевший издалека, шальная пуля, метящая в сердце.
Дикси спрятала лицо в теплый шарф на груди Майкла, пахнущий таким летучим, таким ненадежным счастьем.