Не думаю, что когда-нибудь забуду момент, когда «Конкорд», огромный и ослепительно белый, в окружении выстроившихся клином крошечных истребителей пилотажной группы рассек голубое небо над моим правым плечом и развернулся в сторону Центрального Лондона. Это было абсолютное совершенство, от которого на глазах ненароком наворачиваются слезы. Я смотрел, как они отдаляются, становясь все меньше и меньше, с невероятной скоростью, пока истребители полностью не исчезли, а «Конкорд» не превратился в едва различимую точку. Я продолжал смотреть на небо. Были ли они там на самом деле? Правда ли я все это видел? Я знал, что пройдет не меньше недели, прежде чем волнение утихнет. И я дал себе зарок как можно скорее самому очутиться в самолете.
По дороге домой я заскочил к Саймону.
— Как же здорово было! — воскликнул я, как только он открыл дверь.
Саймон посмотрел на меня равнодушным отстраненным взглядом, который появился у него в последнее время.
— Что? — переспросил он.
Я смотрел на него с недоумением.
— Ах да, — сказал он, пожав плечами. — Я забыл посмотреть.
Не верилось, что передо мной был мой друг Саймон. Его голос был лишен эмоций, чувствовалось полное отсутствие интереса к миру вокруг. Откуда это взялось? В глубине души я не удивился, когда он провалил выпускные экзамены. Ему больше ни до чего не было дела.
Большинство из нас не получили оценок, на которые рассчитывали. Вне всякого сомнения, все потому, что мы слишком много страдали по девушкам в обнимку с транзисторным приемником у себя в комнате. Я старался не нарушать вечную тишину нашего дома, надевая огромные наушники с длиннющим проводом. Радио «Кэролайн». Радио «Лондон». Кенни Эверетт[21]. Дэйв Кэш[22]. У себя в комнате мы сбегали от BBC и слушали, упиваясь каждым словом, нотой, объявлением. Это было в конце 1960-х, и мы знали, что становимся свидетелями культурной революции. Это была музыкальная свобода! Это было невероятно. Уравнения и химические формулы валялись без дела на столе.
Что касается отношений, мобильных телефонов тогда, разумеется, еще не было, и в нашем доме на полке в прихожей, как и во многих других, был лишь черный бакелитовый телефон с коричневым плетеным проводом. Когда у меня появилась девушка, не было никаких шансов на то, чтобы весь вечер спокойно шептать ей всякие нежности: уже спустя две минуты в коридоре появлялся отец и спрашивал, кто будет платить за звонок. Кажется, я в итоге привел ее домой, чтобы познакомить с отцом и Джойс. Как бы то ни было, моя девушка была частью моей другой жизни — уличной. У Саймона тоже появилась другая жизнь, но проходила она в четырех стенах дома его родителей — точнее, в его собственной голове.
Лишь годы спустя до меня дошло, что Саймон, должно быть, пребывал в сильнейшей депрессии. А также то, что я ошибочно винил во всем Фиону, в то время как на самом деле она была не причиной, а лишь триггером, спровоцировавшим уже давно назревавший внутри Саймона взрыв. В то время про подростковую депрессию особо не говорили — даже диагноза такого толком не существовало. Мы все еще жили в послевоенное во многих смыслах время, и все от него ожидали, что он будет держать свои эмоции при себе, даже его крайне успешные родители. Им казалось, что он их подвел, и хоть они и были очень хорошими людьми, этого было не скрыть.
Только теперь я понимаю, что именно депрессией, должно быть, объяснялся его отсутствующий вид на уроках, пьянство втихую, которое вышло далеко за рамки экспериментов школьника, а также то, почему мой когда-то уверенный в себе друг практически перестал как-либо взаимодействовать с окружающим миром.
Результаты моих собственных выпускных экзаменов оказались далеко не блестящими — для поступления на медицинский этих отметок было недостаточно.
Прошло несколько напряженных дней, пока меня все-таки приняли по дополнительному набору в Университетский колледж Лондона. Я надеялся, что не занял место, освобожденное Саймоном. Мне было грустно и жаль его, но в то же время в душе я радовался, что не провалил выпускные экзамены. Одному богу известно, как отреагировал бы на это отец. И я уж точно ожидал праведного гнева из-за своих весьма посредственных результатов, но, к облегчению, он очень меня поддержал, когда я договаривался о зачислении по дополнительному набору.
Итак, я уехал учиться в Университетский колледж, чтобы начать долгую медицинскую подготовку. Пережив период как минимум крайнего несчастья, а то и вовсе психического кризиса, Саймон в итоге все-таки тоже поступил в Университетский колледж Лондона. Он больше не был прежним и едва справлялся. Как с эмоциями, так и с учебой. Как-то мы стояли вместе в студенческом баре, и до меня не сразу дошло, что он был там сразу с двумя компаниями, расположившимися в разных концах бара, и поочередно выпивал с каждой.
Я стал сильно беспокоиться о нем. Наконец я пошел к одному очень уважаемому профессору, чтобы поделиться своими переживаниями о друге. Он кивнул. Оказалось, что как-то раз Саймон заявился пьяным на одну из его потрясающих лекций, поэтому он был в курсе проблемы.
— Не переживай, — сказал мне позже профессор. — Я поговорил с ним, и теперь все под контролем. Я обещал ему бутылку виски, если он сдаст экзамены.
Он был профессором, и я не осмелился оспаривать его логику.
Юноша, чье тело лежало передо мной, вполне мог быть очередным Саймоном. Человеком, потерявшим себя в столь непростом возрасте. Может, девушка в палатке была очередной Фионой?
Мы покинули секционную, дав возможность сотрудникам морга привести Джея в порядок и тщательно прибрать в ней, прежде чем закатить из смотровой Амелию. Ее родители приехали на опознание, пока мы были заняты Джеем. Мы замолчали, услышав рыдания, разносящиеся эхом далеко по коридору. Когда работники морга закончили и пришли на перерыв и чашку чая, мы направились переодеться в чистые медицинские костюмы, после чего вернулись в секционную.
Амелия выглядела до боли молодой и прелестной. Прежде мне уже доводилось сталкиваться с беременностью у девушек младше двенадцати лет, и я предположил — возможно, ошибочно, — что сексуальные отношения между Амелией и Джеем были весьма вероятны. Мы осторожно сняли с нее совсем не сексуальную фланелевую пижаму с вышитыми на ней плюшевыми мишками. Было не по сезону холодно, и даже если у них и были планы на секс в палатке, скорее всего, они оказались сорванными. Или же, укутавшись в эту пижаму, она, возможно, давала понять, что не настроена на близость.
Обнаженная, она выглядела еще младше: маленькая грудь, узкая талия, почти без волос на теле. По ее худенькому детскому телу уже пошло трупное окоченение, но кожа еще сохранила розовый оттенок дешевой куклы или жертвы отравления угарным газом. Когда я провел вскрытие, внутри она оказалась не менее розовой. Не было никаких сомнений, что уровень насыщения крови угарным газом окажется высоким — даже взятый мной на токсикологический анализ образец крови был не типичного темно-красного цвета, а неестественного ярко-розового.
Чтобы убедиться в отсутствии каких-либо скрытых проблем, я тщательно исследовал, как обычно, все системы ее организма и внутренние органы. Взяв образец мочи из мочевого пузыря, я осмотрел ее матку.
Инспектор наклонился вперед. Он рассчитывал на беременность, которая, как он считал — не совсем понятно, почему, — еще больше подкрепила бы его теорию по поводу этих двух смертей.
У матки серебристо-коричневый цвет — прямо как у двустворчатых моллюсков, которыми облеплены прибрежные скалы.
Она гораздо компактнее такого моллюска — я мог бы обхватить ее большим и указательным пальцами, сложенными в кольцо, — и треугольной формой напоминает их раковину. На этом, правда, аналогия заканчивается, поскольку по твердости матка ничего общего с моллюсками не имеет, хоть и плотная. Плотнее, чем все мышцы ног, даже у самых больших любителей бега.
Вытянутый треугольник матки в организме перевернут. Его вершина, смотрящая вниз, — шейка матки. У рожавшей женщины ее длина может достигать трех сантиметров. Она связывает матку с влагалищем.
На первый взгляд полость внутри матки выглядит как узкая щель. Кажется, будто она окружена стенками из плотных мышц, но на самом деле выстлана слоем очень специфических клеток — эндометрием. Эти клетки растут и утолщаются в течение первой части менструального цикла, образуя мягкое мясистое ложе, пронизанное кровеносными сосудами, на случай, если там приземлится оплодотворенная яйцеклетка. Если же этого не произойдет, уровень гормонов упадет, оболочка разрушится, и наступит менструация.
Мышцы стенки матки играют очевидную роль во время родов, но на протяжении предшествующих девяти месяцев им приходится растягиваться и расслабляться. Это позволяет увеличивать размер полости, чтобы в ней помещался растущий плод, который в итоге превратится в младенца. Как же маленькая раковина может так легко стать баскетбольным мячом? А затем, после родов, вернуться, пусть и не совсем к прежнему размеру, но уж точно стать не больше теннисного мяча? Это лишь одно из многочисленных чудес беременности.
Другое чудо состоит в том, что организм матери допускает вторжение растущего эмбриона — по сути, инородное тело. В любых других обстоятельствах, если вы просто пересадите ткань от одного человека другому, иммунная система организма атакует и уничтожает ее. Вот почему хирургическая пересадка органов оказывается успешна лишь благодаря искусственному подавлению иммунитета путем приема специальных препаратов. Мне кажется удивительным, что организм матери почти никогда не отвергает эмбрион. Правда, к сожалению, бывают и исключения.
В верхней части матки фаллопиевы трубы выходят из центральной полости и устремляются к яичникам, но не по прямой линии, а по изящной кривой, словно повторяющей плавные изгибы скрипки. Эти трубки на самом деле не соединяются с яичниками. На их конце расположено множество маленьких отростков — окружая, они нависают над яичниками и, едва касаясь, словно поглаживают их. Изнутри фаллопиевы трубы и их отростки покрыты крошечными ресничками, которые перемещают яйцеклетку, высвобожденную яичниками, в фаллопиевы трубы. Вся эта система может показаться не особо надежной, но количество рождаемых ежегодно детей указывает на то, что чаще всего она успешно справляется со своей задачей. Впрочем, не всегда. Высвобожденные яйцеклетки могут так и не попасть в фаллопиеву трубу и угодить в брюшную полость, где они, подобно неиспользованным сперматозоидом, усваиваются и перерабатываются организмом.