Должен заметить, что у виллизиева круга, как правило, кругов немного больше, чем обычно. И чтобы понять, почему это хитросплетение сосудов столь подвержено образованию опасных аневризм, давайте поговорим о первых реактивных пассажирских самолетах. Никто не мог понять, почему прежде считавшиеся безопасными «Кометы» вдруг стали внезапно разбиваться в 1950-х. В них были квадратные иллюминаторы (в конце концов, в домах ведь тоже окна квадратные, так чем самолеты хуже?), и когда самолеты налетали достаточно часов, чтобы проявиться износу, острые углы иллюминаторов оказывались самыми уязвимыми местами. В результате в фюзеляже появлялись трещины. Вот почему в современных самолетах иллюминаторы овальные. К сожалению, нам вряд ли удастся переделать человеческий организм, сократив количество имеющихся в нем острых углов.
Эндрю же умер от кровотечения между паутинной и твердой оболочками. Такие кровоизлияния почти всегда вызваны травмой.
Твердая оболочка расположена прямо под черепом, настолько близко к кости, что чуть ли не прилипает к ней. Чтобы отделить ее от внутренней поверхности черепа, бывает, нужно потратить немало времени и сил, а судмедэксперт может начать сыпать ругательствами. Эта оболочка белесого цвета, по плотности напоминает брезент, хоть и куда тоньше его. Кроме того, она почти не сдвигается с места. Когда ее наконец удается отделить от черепа, это сопровождается характерным звуком рвущейся ткани.
Эндрю умер почти сразу, и кровь не успела покинуть его маленькие, густо расположенные вены, заполняющие пространство под твердой оболочкой и теперь разорванные. Гематома была толщиной с сантиметр и простиралась по поверхности мозга на пять сантиметров. Существует сомнительная медицинская традиция, зародившаяся еще в XVII веке, описывать организм, болезни и патологии в кулинарных терминах. Рискуя ее увековечить, я сказал бы, что больше всего эта гематома напоминала большой шарик желе из красной смородины.
Его убило не кровотечение из крошечных разорванных вен, окружавших поверхность мозга под твердой оболочкой. Он скончался от травмы самой мозговой ткани. Если прокрутить в замедленном воспроизведении падение человека на голову, можно увидеть, как она деформируется и выворачивается, прежде чем отскочить, словно теннисный мяч на Центральном корте. Человеческий глаз видит этот отскок, но упускает самую важную часть, потому что именно эти деформация и вращение и есть убийцы.
Мозг разделен на множество секторов, у каждого из которых свой уровень устойчивости к травмам. Шарики мороженого, помещенные в один рожок, каждый со своим вкусом и консистенцией, отделятся друг от друга, если его хорошенько потрясти. Именно это и происходит с мозгом во время травмы: его отдельные участки, различающиеся по плотности и текстуре, движутся в разные стороны и с разной скоростью. Аксоны нервных клеток, проходящие через эти области или между ними, рвутся на части. Причем с каждой микросекундой вращения вероятность разрыва значительно увеличивается.
После полученной травмы мозговая ткань, подобно любой другой травмированной ткани, начинает отекать.
Только вот череп, как вы понимаете, не способен растягиваться. Ограниченному прочной черепной коробкой разбухающему мозгу попросту некуда деваться.
Следы случившегося у Эндрю кровоизлияния были отчетливо видны, в отличие от разрывов и деформации тканей. Не считая гематомы, а также небольших кровоподтеков вокруг обломков кости, его мозг выглядел безупречно. Держа его, плотный и воистину прекрасный, в руках, я восхищался, как всегда, этому удивительному чуду человеческой анатомии.
С юности и до начала его атрофии в старости внешний вид мозга особо не меняется. Внешний слой коры головного мозга покрывает сеть маленьких кровеносных сосудов, повторяющих невероятный ландшафт мозговых извилин, подобно наблюдаемым с высоты птичьего полета мульим тропам, извивающимся по альпийским долинам. Если сбросить высоту, можно разглядеть у каждой из них собственную обширную сеть крошечных капилляров. Если внимательно всмотреться, в этой рациональной сосудистой системе скрывается настоящее произведение искусства. Что-то в духе творчества Ван Гога, с его чувством чего-то органического и эмоционального, перерастающего и пересиливающего банальную практичность.
Расположение артерий, питающих мозг кровью, и вен, по которым она, пройдя по нему, уходит, уникально для этого органа. Порой я думаю, что замысловатая красота крошечных сосудов, придающих мозгу величественный вид, словно намекает на обилие протекающих внутри процессов: произвольные и непроизвольные действия, рациональные и иррациональные мысли, способность обучаться, вспоминать, создавать и делать многое другое. Ни один другой орган не сравнится с ним по сложности и загадочности, как внутри, так и снаружи. И ни один другой не несет в себе больше потенциала для добра или зла, не сравнится с ним по красоте. Как внутри, так и снаружи.
На вскрытии мы извлекаем и взвешиваем все органы, чтобы убедиться, насколько нормальное у них состояние, и мозг не исключение. Для своего размера у молодых здоровых людей он довольно тяжелый — словно увесистый пакет сахара. Он не похож ни на что другое. Даже после взрыва бомбы, когда повсюду разбросаны куски плоти и внутренних органов, по консистенции и цвету среди них запросто можно разглядеть обрывки мозговой ткани взрослого человека. Осознание этого глубоко вгрызается в твой собственный мозг. Чувство, возникающее следом, лучше всего можно описать как эмпатию в ее самом остром проявлении.
Мозг запросто можно повредить, если обращаться с ним недостаточно аккуратно. Вместе с тем он не настолько хрупок, чтобы потерять форму, оказавшись снаружи черепа. Твердая оболочка, покрывающая его, черепная коробка, в которой он надежно защищен от внешних воздействий, — все это настоящий дар природы. Но даже без этой коробки с оберткой мозг сам по себе достаточно плотный, чтобы сохранять форму.
Подняв мозг Эндрю, чтобы взвесить, я ощутил руками его уникальное сочетание мягкости и твердости. Можно ли сравнить его с густым, застывшим йогуртом? Нет, он совершенно не жидкий. С желе? Ни в коем случае — он так не трясется. С рисовым пудингом? Вряд ли, ведь он сохраняет форму, даже если взять его руками, поставить и перевернуть. С мягким сыром? Возможно. Ну или можно просто оставить его в покое, ведь его консистенция по-своему уникальна и не поддается сравнению.
Вы могли бы предположить, что, раз Эндрю упал прямо на макушку, именно здесь он и получил максимальные повреждения. На самом же деле ударная волна прошла через кость сверху и по бокам и встретилась сама с собой внизу, вызвав перелом вокруг основания черепа. Ушло какое-то время, чтобы все это осмотреть и сфотографировать, и, когда я закончил, полицейским явно не терпелось уйти домой, в бар, ну или куда угодно, лишь бы подальше от секционной.
— Так что в итоге? Вы все-таки не сможете сказать нам, толкнули ли его? — устало вздохнув, спросил инспектор.
Но я понимал, что это далеко не конец и нам предстоит долгий путь. Я снова посмотрел на ноги Эндрю. Пришла пора разобраться с тем чувством, что с самого начала не давало мне покоя. Никакого пива, телевизора или чая. Во всяком случае, пока.
Глава 8
— Вы вроде говорили, что он много играл в футбол? — спросил я.
Инспектор выглядел нетерпеливым.
— Какое отношение это имеет к его травме головы, док?
Я не ответил, поскольку не был уверен.
Сержант сказал:
— Он играл в футбол по выходным. Но вчера вечером брат, видимо с ликованием в голосе, сказал всем, что его исключили из команды. Эндрю сказал, что он сам решил уйти, чтобы проводить время дома с ребенком. И тогда брат назвал его… — Он всматривался в свой блокнот. — … конченой тряпкой.
— А брат сказал, почему его выгнали? — спросил я.
— А именно это, судя по всему, и спровоцировало перепалку. — Последовала долгая пауза, во время которой сержант листал свой блокнот. Наконец он нашел нужную страницу. — Ага. Значит, брат стал поносить игру, которую Эндрю показывал в последнее время. Он все повторял, что тот потерял хватку и падал на мяч[25] каждый раз, когда тот оказывался рядом.
— Здесь кто-нибудь играет в футбол? — спросил я.
Повисла тишина. Наконец заговорил констебль.
— Раньше я много играл, но потом перешел на сквош.
— И что он сделал с твоими ногами?
Констебль недоуменно уставился на меня:
— Да ничего такого.
— Были ли у тебя очень развитые икры?
Он явно задумался.
— Моя мама говорила, что по моим ляжкам можно было подумать, будто я играю в регби. Про икры ничего такого не припомню.
Теперь уже все пристально смотрели на ноги Эндрю.
— Кто-нибудь что-то заметил? — спросил я.
— Левая больше правой, — сказала наконец помощник коронера.
— Но только ниже колена, — заметил сержант. — И правда, вот сейчас смотрю, действительно выглядит странно.
— Это прямо огромная икра! — согласился констебль.
— Просто большая, — поправил его инспектор.
Я поочередно обмотал их измерительной лентой.
— Обе икры большие, просто левая больше.
Инспектор бросил взгляд на часы.
— Но какое отношение это имеет к травме головы? — снова спросил он.
— Я не уверен, — признался я.
У меня были подозрения по поводу левой ноги, но и правой тоже. Увеличенные икры могут указывать на тромбоз глубоких вен (ТГВ), и я должен был сначала проверить его наличие. Было бы очень странно обнаружить ТГВ у молодого спортивного человека.
Тромбы в ногах образуются по разным причинам, но в основном из-за медленного кровотока, который частенько становится следствием длительного отсутствия активности — например, после операции.
Может, Эндрю часами напролет сидел без движения за своим компьютером на новой работе.
— Я всегда надеваю эти специальные обтягивающие чулки, когда летаю в Америку повидаться с дочерью, — сказала помощник коронера. — Чтобы избежать ТГВ.