Сейчас поднимется Забаров. Вот, уже собирается... Забаров сейчас возьмет слово.
— Дай мне, — говорю я Романцову.
Он буднично кивает и спохватывается: нарушена торжественность момента. Романцов перестраивается и говорит:
— Слово имеет начальник экспедиции, член партийного бюро товарищ Перелыгин.
Он представляет меня так, будто мы на митинге, а не на заседании бюро, где все должно быть деловито и кратко, без лишней мишуры, без ритуалов.
Молчу — одно мгновение. Романцов пользуется им.
— Кстати, — говорит он. — Мы тут посоветовалисв кое с кем предварительно. Случай с Локтионовым — неприятный, конечно, факт. Но было бы неправильно перечеркивать им всю работу коллектива и лично товарища Перелыгина. Это я к сведению. Итак, прошу, Дмитрий Ильич.
— Полагаю, — говорю я, — что нам самим вообще нескромно выступать инициаторами присуждения премии.
— Ну, это брось, товарищ Перелыгин, — говорит Романцов успокоительно. — Лишняя скромность тоже ни к чему. И кроме того, с руководством треста вопрос нами согласован.
Он смотрит на Батыева, и тот чуть заметно кивает.
— Прошу по существу, — говорит Романцов.
— Хорошо, — отвечаю я и смотрю на Забарова. Он отводит глаза. Ему неловко за меня. Стыдно.
— Я не понимаю, — говорю я, — какое отношение к открытию месторождения имеет товарищ Батыев? С равным основанием тогда можно представить на премию начальника республиканского главка. Министра геологии СССР. Они тоже руководители.
Романцов уже не торжествен. И не улыбается. Он сейчас прервет меня — здесь не планерка, заседание партийного бюро, здесь ведет заседание Романцов, и он может меня прервать. И он скажет: «А какое отношение имеешь ты? Тоже ведь не ползал по степи. Конкретными изыскательскими работами не занимался. Однако насчет себя не протестуешь...»
— То же самое должен сказать относительно другой кандидатуры, — говорю я. — Относительно кандидатуры Перелыгина. Предлагаю обе фамилии вычеркнуть из списка, если уж мы решаем ходатайствовать.
Я говорю так, и мне делается легко. Снова чувствую себя уверенным и отнюдь не жалким, каким чувствовал минуту назад, когда я колебался и заискивающе — да, конечно, заискивающе — посматривал на Забарова.
Сажусь. Опять наступает молчание.
— Что касается себя, то здесь Перелыгин, по-моему, перемудрил, — говорит Забаров. — Работа велась, насколько мне известно, под его непосредственным руководством и, что в данном случае особенно важно, при личном его участии. Насчет товарища Батыева — правильно, поддерживаю мнение Перелыгина.
Батыев молчит. Смотрит куда-то в сторону. Молодец, ничего не скажешь. Впрочем, а что ему остается — кричать, настаивать, пробивать свою кандидатуру? Любой, кроме последнего болвана, молчал бы на его месте.
— Кто еще просит слова? — спрашивает Романцов. Обращается он фактически к Норину, и все видят это.
Никогда еще, кажется, Норин таким не был — он бледный, прямо чуть не белый. И пальцы барабанят, барабанят по столу — неслышно и быстро. Норин вскакивает, Романцов кивает ему: сиди, мол. Однако Норин говорит стоя:
— Вношу предложение — список утвердить полностью.
— Рекомендовать партийному собранию, — поправляет Романцов. — Мы не решаем. Только рекомендуем.
— Предлагаю рекомендовать партийному собранию список в полном составе, — послушно повторяет Норин и не садится.
— Еще что-то хотите сказать? — осведомляется Романцов.
— Да, — говорит Норин. — Нет, — поправляется он тотчас. — У меня все.
И садится, выбивая пальцами неслышную дробь.
— Итак, — подытоживает Романцов, — поступило три предложения. Первое: вынести на обсуждение партийного собрания представленный список, согласованный с руководством треста. Второе: исключить из списка две кандидатуры — товарищей Перелыгина и Батыева. Третье: исключить одну кандидатуру — товарища Батыева. Других предложений нет? Ставлю на голосование. Кто за то, чтобы рекомендовать партийному собранию список в полном варианте, прошу поднять руки. Голосуют только члены партийного бюро, — напоминает Романцов. Это пояснение относится к Батыеву. Секретарь бюро строго придерживается процедурных норм.
— Извините, — говорит Батыев. — Я отлучусь на минутку. Не возражаете?
И, не дожидаясь разрешения, поднимается, идет к к выходу. У него оскорбленный затылок. И уверенная твердая походка. Ему безразлично, что решат, — так, видимо, надо понимать уход Батыева.
Романцов ждет, пока дверь прикроется. И повторяет:
— Итак, прошу поднять руки — кто за первое предложение? Один, два, три...
Ивашнев. После собрания
— Знаешь, — сказал Забаров, — идем-ка на собрание. Тебе пригодится. Правда, Романцов особого восторга не испытает. И Батыев тоже. Но и противиться в открытую не будут — ведь ты представитель прессы, попробуй не пусти.
Записей на собрании я не вел: некогда было, запоминал так.
Все перемешалось с первых же минут: оба пункта — о ходе выполнения плана и о премии — решили обсуждать разом. С докладом выступил Романцов.
Выступал, надо сказать, умело, и мне, человеку в здешних делах не сведущему, доклад показался интересным и содержательным. Правда, слишком отточеными были, на мой взгляд, некоторые положения. Чересчур отредактированными. Не хватало живой заинтересованности, что ли.
Когда Романцов говорил о выдвижении на премию, в зале было совсем тихо, а народу собралось немало: собрание открытое. Тишина сменилась одобрительным гулом. И снова сделалось тихо, когда Романцов сообщил: при обсуждении вопроса на заседании партийного бюро голоса разделились таким образом, что согласованного решения не смогли принять, за каждый вариант голосовали по трое. Правда, прибавил Романцов скромно, в таких случаях голос председательствующего по традиции обретает решающее значение, однако ему, Романцову, не хотелось бы, чтобы это обстоятельство принимали во внимание, пусть коммунисты и весь коллектив решают сами, независимо от мнения членов партийного бюро.
Неожиданным для меня — и, должно быть, для остальных — было то, что Перелыгин взял слово первым, а не в конце собрания, как это водится.
Он сказал, что не будет, естественно, участвовать в обсуждении собственной кандидатуры, — комментарии в данном случае, видимо, излишни. Что же касается Батыева, то при всей щекотливости положения он, Перелыгин, продолжает отстаивать мнение, высказанное на партийном бюро: выдвижение Батыева на республиканскую премию считает неоправданным, необоснованным и явным проявлением беспринципности, чтобы не сказать подхалимства, со стороны товарища Романцова. Кстати, добавил Перелыгин, товарищ Романцов предварительно с членами бюро по этому поводу не советовался.
И наконец, сказал Перелыгин, он пользуется случаем, чтобы внести предложение об освобождении товарища Романцова от обязанностей секретаря партийного бюро. Эту часть выступления Перелыгина я запомнил почти дословно.
— Может ли немой учить пению, безрукий — преподавать бокс, безногий — тренировать бегунов, слепой — наставлять живописцев, а глухой суфлировать? — спрашивал Перелыгин. — Может ли человек бездарный и бесплодный стоять во главе партийной организации молодого и талантливого — да, в целом талантливого — коллектива? Конечно, у нас есть партийное бюро как орган коллективного руководства. Но и личность секретаря бюро совсем не безразлична для каждого из нас. Нет спору — конечно, Романцов не бездельник. Больше того — труженик. Но почему применительно к партийному работнику мы так редко употребляем определение — талантливый или, напротив, бездарный? А ведь это существенно, это важно. Из товарища Романцова получится — да и получался, насколько мне известно, — хороший, может быть даже отличный работник в канцелярии. Он исполнителен. Трудолюбив. Аккуратен. Добросовестен. И все-таки одних этих качеств мало для теперешней должности. Думаю, ясно каждому: Романцов — не для партийной работы. Или, если угодно, можно сказать наоборот: партийная работа — не для Романцова. Не для романцовых. Не для тех, чье главное достоинство — безвредность, а главный недостаток — бесполезность. Впрочем, сегодняшний факт с представлением на премию товарища Батыева свидетельствует и о том, что Романцов не так уж безвреден, пока он занимает пост секретаря партийного бюро, ведь угодничество и подхалимаж сродни карьеризму и незаметно переходят в него, тем более что до сего времени товарищ Батыев не высказал прямо, как подобает коммунисту, своего личного отношения к происходящему.
Здесь Перелыгина прервали, кто-то сказал в зале:
— А сам-то Дмитрий Ильич тоже о себе помалкивает.
— Я сказал на партийном бюро, — резко возразил Перелыгин.
— А мы не слыхали, — ответил тот же голос.
— Хорошо, — сказал Перелыгин. — Я повторю здесь.
Он чуть помедлил.
— Я скажу, — проговорил Перелыгин. — Считаю, что проявляем нескромность. Предлагаю снять вопрос вообще. Есть главк. Есть партком промышленной зоны. Есть вышестоящие партийные органы. Печать. Сочтут необходимым — выдвинут. Не сочтут — не ради премии старались. По-моему, так. Что касается Романцова — на своем настаиваю решительно.
Батыев сидел в президиуме, я смотрел и думал: что предпримет он?
— А неохота было Перелыгину отказываться, — шепнул Забаров, он улыбался едва заметно.
— Кому ж охота, — шепнул я. — Тебе охота было бы?
— Молодец, в общем, — сказал Забаров тихонько. — Интересно, что сейчас Батый совершит?
Батыев тоже не стал ждать, пока развернутся споры, Он попросил слова и сказал, что просит снять его кандидатуру, относительно же товарища Перелыгина руководство треста придерживается единого мнения: премии заслужил, обидеть человека было бы грешно и несправедливо.
Он сказал это кратко и внушительно, и снова в зале загудели.
— Гляди, пожалуйста, — шепнул я Забарову. — Вон у вас он какой.
— Такой, — сказал Забаров. — Еще бы не такой. Знает, что ходатайство пойдет в главк, и надеется, что там его фамилию снова запишут. Вот и демонстрирует, а что ты думал...