— Будто вы и сами не подниметесь!..
— Спасибо на добром слове, наверное, поднимусь. Но для начальника этого мало. Прозимуем, съедим пуд соли вместе — сам поймешь.
— Андрей Иваныч…
— Что?
— А почему Сергей Николаич так на меня смотрит, будто рентген делает?
— Смешной ты, Веня… Он человек суровый, его завоевать надо.
— Был бы он девочкой, — ухмыльнулся Филатов. — А мужиков завоевывать я не умею. У Женьки Дугина спросить, что ли? А вообще мне на это положить, я тоже, если захочу, могу волком смотреть!
Они еще о чем-то говорили, Гаранин смеялся, но Семенов не слушал, а думал про себя, что Филатов не так однозначен, как ему казалось. И еще о том, не о нем ли сказано: «…добиваются только того, что их боятся»? Невольно подслушанный разговор взволновал его, никогда еще Андрей не затрагивал этой щепетильной темы и вдруг раскрылся перед мальчишкой…
Дверь кабины распахнулась, в салон заглянул Крутилин.
— Эй, лежебоки, Восток проспите!
Филатов даже был разочарован: несколько сбитых в один щитовых домиков да еще два домика в стороне — вот тебе и вся станция Восток. Взглянуть не на что — так, вроде турбазы средней руки, покажешь фото приятелю — пожмет плечами. С надрывом говорили, чуть глаза не закатывали: «Восток! Ледяной купол! Полюс холода!» — а здесь и купола никакого не видно — заснеженная гладь, да и мороз пока что градусов сорок пять, не больше.
— Ощущаешь? — Бармин похлопал Филатова по плечу. — Никаких резких движений, Веня, дыши через подшлемник. Восток, брат!
Филатов смолчал. Он ощущал небольшую одышку, и голова слегка болела, но ожидал он куда худшего и подумал, что док занимался психотерапией, когда расписывал ужасы акклиматизации. Правды ради, тот же док говорил, что иной раз Восток принимает новичка сразу, но это редкое исключение делается для человека с феноменальными физическими данными, для хорошо тренированного альпиниста например. Филатов же, когда проходил обязательные для восточников испытания в барокамере (где его «поднимали» на пятикилометровую высоту — в атмосфере Востока кислорода примерно столько же), заслужил самые лестные отзывы врачей: абсолютно здоров, к зимовке на куполе стопроцентно годен. Почему бы ему и не стать тем самым новичком, который быстро переходит с Востоком на «ты»? А что? Гаранин уже анальгин принял, у Семенова губы как в чернилах, а он…
Филатов чутко к себе прислушался. Вместе с Барминым он подтаскивал к самолету небольшую, размером с двухспальную кровать, алюминиевую волокушу. Снег под ногами был крепко сбитый, на нем почти не оставалось следов, и волокуша скользила плохо, как по песку. Такого странного снега Филатов еще не видел… Да, рот совсем сухой и шершавый, слюна, что ли, не вырабатывается, и, пожалуй, сердцебиение, вроде и нагрузки никакой, а стучит быстро. Вспомнил, как два года назад прилетел на Льдину и разгружал самолет: подставлял плечи под мешок с углем, чуть не вприпрыжку тащил метров за двести и спешил обратно — без всякого сердцебиения, с улыбкой. Здесь бы такой фокус не прошел, точно… Филатов покосился на Бармина, не наблюдает ли, уловил его взгляд, кивнул: все в порядке, док.
В самолете Семенов, Гаранин и Дугин подтаскивали вещи к грузовому люку, Семенов посмотрел в иллюминатор: Крутилин стрекотал кинокамерой, а летчики позировали, окружив столб с указательными стрелками. Крутилин заходил с разных сторон, раздвигал людей, чтобы в объектив попали стрелки с надписями: «ПАРИЖ — 15 050 км», «ВОЛГОГРАД — 14 747 км» и другие, в этом ценность будущего фильма. Не так уж много людей на свете могут попасть в такой кадр, будет чем похвастаться.
Столб — реликвия для туристов, подумал Семенов, запечатлеешь его, и всем понятно, где ты был. Лучше бы ты, Ваня, отснял эту пару гнедых, Бармина и Филатова: богатыри, кровь с молоком, а плетутся, как пенсионеры, будто на унты по двухпудовой гире навешено. Эх, не было в первую зимовку кинолюбителей, и нет фильма о том, как восточники рыли шурф, магнитный павильон в толще снега. Вон он, шурф, который чуть не стал могилой начальника станции… А там стояли сани с наваренной железной решеткой из труб; механик Покровский ударил кувалдой по решетке, а она хрустнула, будто фарфоровая. Тогда и узнали, что железо при восьмидесяти градусах — вещь хрупкая, с которой следует обращаться деликатно. Отснял бы ты, Ваня, этот кадр — цены бы ему не было… Или Сашу Бармина, который под восемьдесят пять градусов выходил гулять на полосу, чтобы доказать маловерам и самому себе, что прогулка под луной в любую погоду исключительно важна для организма.
— Волокуша на подходе, — сообщил Дугин.
— Идите сюда! — донесся голос Белова. — Запечатлеемся вместе, для истории!
— Нам для истории не надо, — ухмыльнулся Дугин. — Идите, груз пустяковый, мы с Веней свободно справимся.
Семенов, Гаранин и Бармин пошли к летчикам. Филатов забрался в самолет.
— С чего начнем, Женя?
— С перекура, — предложил Дугин, присаживаясь. — Или не хочется?
— Не очень, — признался Филатов.
— Нормальная вещь, скоро и про девочек забудешь, — пообещал Дугин. — До конца зимовки.
— Врешь, — недоверчиво сказал Филатов. — Нет, в самом деле?
— Шучу. — Дугин подмигнул. — Но во сне раньше чем через месяц не увидишь. И то без душевного волнения.
— Ну, это еще терпимо. А то чуть не до смерти напугал, даже слабость в ногах почувствовал.
— А вообще как? Шарики в глазах не прыгают?
— Еще нет. Но и в футбол играть не хочется.
— И не захочется. У нас только док психованный, в пинг-понг напарников искать будет. Силы девать некуда, с гирей зарядку делает.
— Саша — мужик что надо, — возразил Филатов. — На Льдине, сам знаешь, лучшим грузчиком был. А ты чего на него хвост поднял?
— Некультурно выражаешься, Веня. Мне с твоим Сашей делить нечего, разные учебные заведения кончали. Я в его клистирных трубках не разбираюсь, а он в моих дизелях.
— Что-то я тебя не пойму, Женька. Ласковый такой, в глаза всем улыбаешься, а в кармане фигу показываешь.
— Грубый ты человек, Филатов. — Дугин поднялся. — Кончай перекур. Я вниз спущусь, принимать буду. Носом дыши, слышишь? И нагибайся так, будто пузо у тебя выросло, медленно, понял?
— Проинструктировали, — отмахнулся Филатов. — Ну, принимай.
Аккумуляторы были тяжелые, двухпудовые. Первый из них Дугин принял на руки, как ребенка: прижал к груди, осторожно нагнулся и положил на волокушу. С непривычки даже кровь в голову хлынула, с трудом отдышался.
— Может, подождем со вторым? — предложил Филатов.
— А чего ждать, давай.
Дугин, чтобы стать повыше, влез на связку спальных мешков и только принял второй аккумулятор, как мешки вдруг поехали из-под ног. Дугин покачнулся, аккумулятор выскользнул и с грохотом упал на волокушу.
— Цел? — испугался Филатов.
— Что с ним сделается? — Дугин укутал аккумуляторы спальными мешками. — Все, что ли?
— Ящик еще с бифштексами. Да ты разверни, посмотри.
— Бифштексы?
— Какие там бифштексы, я про аккумулятор.
— Никуда он не денется, подавай ящик.
— Держи.
— А теперь все сюда. — Белов подошел к флагштоку. — Ваня, камеру отогрел? Снимешь церемонию подъема флага. Зови свою кодлу, Сергей!
— Только побыстрее. — Бортмеханик Самохин взглянул на часы. — Сорок минут стоим, моторы застынут, Николай Кузьмич!
— Быстрее не выйдет, — сказал Семенов. — Рановато, Коля, флаг поднимать.
— Почему это? — с деланным удивлением спросил Крутилин.
— Будто не знаешь, Ваня. Станция оживет, выйдет в эфир — тогда и поднимем.
— Бюрократ же ты, Серега! — возмутился Белов. — Не разводи канитель, поднимай флаг, чинуша!
— Это я чинуша? — засмеялся Семенов. — Не проси, Коля, не стану традицию нарушать.
— Даже ради друга? — забросил удочку Белов. — Который, не щадя своей драгоценной жизни, приволок тебя в эту чертову дыру?
— Именно так, — подтвердил Семенов. — Голый перед тобой разденусь — снимай, а флаг поднимем, когда отобью первую морзянку.
— Тьфу! — Белов под общий смех сдернул подшлемник, вытер слюну. — Такого кадра лишил, собака!
— А где Волосан? — спохватился Бармин.
— Дрыхнет на моем кресле, — сообщил Крутилин.
— Оставайся с нами, пусть летит вторым пилотом, — предложил Бармин. — За тебя вполне сработает!
— Моторы, Николай Кузьмич, — напомнил Самохин.
— Все, братва, летим! — Белов знаком успокоил бортмеханика. — Ну, Серега, ну, бюрократ! Давай обнимемся, что ли? Снимай, Ваня, все-таки тоже кадр не из последних!
— Ради кадра? — с притворным негодованием спросил Семенов. — А вот и Волосан, с ним и обнимайся.
Летчики помогли подтащить волокушу к дому, стали прощаться.
— С завтрашнего дня, Сергей, начинаем рейсы двумя бортами, — пообещал Белов. — Так оставить тебе на денек охотника за пингвинами?
— Конечно, веселее открывать зимовку.
— С одним условием: без меня флаг не поднимать! Нету еще такого кадра в моей коллекции, понял?
— Попутного ветра, Коля!
— Лучше никакого. Ну, до связи!
— До связи, дружище!
Нигде в другом обитаемом месте Земли нет такого обилия света, как на Востоке в полярный день.
Удивительная вещь! Солнце почти что в зените, оно заливает купол таким нестерпимым светом, что без темных очков и шагу не сделаешь; прозрачнейший воздух весь пронизан пляшущими лучами, и эта ясно видимая веселая пляска создает столь убедительную иллюзию тепла, что так и хочется раздеться, позагорать. Только не верь этому ощущению, оно сплошной обман. Слишком белый, самый девственный на Земле снег, возгордившись своей несравненной чистотой, отказывается принимать губительное тепло: солнечные лучи отражаются от поверхности и отлетают прочь, как стрелы, пущенные в стальную стену.
Так уже было миллионы раз: каждый год полярным летом солнце штурмует ледяной купол мощными потоками радиации, а тот, укутанный в защитную белую одежду, успешно отбивается от этих атак. В Центральной Антарктиде солнце с его испепеляющим жаром унижено и оскорблено: в титанической борьбе лед побеждает пламень.