Тогда-то впервые и понял Кулебякин, что худшего наказания для него нет… Дослужил как во сне, демобилизовался, по счастливому случаю устроился в полярную авиацию, прослышал об Антарктиде и стал зарабатывать себе характеристику, чтобы пробиться через конкуренцию и туда попасть.
Заработал на свою беду…
Озлившись на всех, потеряв веру в людей – хоть бы один за него вступился, предложил взять на поруки, – никто! – Кулебякин глушил себя работой: всю дорогу прокопался в двигателях двух Ил-14, хорошо полетавших в Антарктиде и отправленных в ремонт. Перебрал все детали, отладил, что мог, перетянул тросы рулей управления, навел порядок в отсеках – с утра до ночи работал, мысленно прощался с дорогим его сердцу миром. Из авиации его, конечно, погонят, в двадцать пять лет нужно начинать жизнь заново – в этом он не сомневался, знал, какая телега идет на него в управление…
Не знал он только того, что все сорок дней дороги его пристально изучает один человек.
– Где собираешься грехи отрабатывать? – спросил Анисимов, когда корабль пришел в Ленинград.
– Не ваша забота, – огрызнулся Кулебякин. – Страна большая, не везде людьми швыряются… Или боитесь, что от алиментов за трактор сбегу?
– Ах да, ты ведь обиженный, – с насмешкой сказал Анисимов. – Недооценили.
Сверстнику или постороннему за такое можно было бы законно врезать.
– Пошел ты… – сдерживая себя, Кулебякин отвернулся и услышал резкий голос:
– Не валяй дурака. Хочешь в мой экипаж?
С тех пор и не было для Кулебякина человека дороже, чем Илья Матвеич Анисимов. Служил верой и правдой, как пес, ненавязчиво оберегал, следил за питанием и сушил обувь, самолет к полетам готовил – зря на проверку время тратили.
И его, Матвеича, подвел под монастырь, втянул в беду!
Можно было бы обратить вспять время, вернуть на Диксон самолет, подготовить его, как он это делал всегда – дал бы живьем содрать с себя кожу.
Поздно.
С наступлением сумерек Кулебякин разжег печурку, и люди просыпались в тепле. Залеживаться Анна Григорьевна никому не давала, ей не терпелось навести в избушке порядок, и распорядилась она так: Кулебякин с Кисловым будут заготавливать дрова, остальные мужчины пойдут осматривать остров, а женщины займутся собой и приборкой. Завтрак – потом. Солдатов предупредил, что по утрам он предпочитает сосиски с капустой, за что получил от Анны Григорьевны легкий подзатыльник и напутствие: «Нагуляй аппетит, сынок, поземкой насытишься».
К концу октября сумерки в этих местах стояли всего лишь часа два, но этого времени для обхода должно было хватить: островок был игрушечный, километра два с половиной по периметру. Сначала шли вдоль берега против ветра, бочком, пряча лицо; снежная пелена значительно превышала рост человека, и Белухин велел держаться кучно, чтобы не заблудиться. Неба не было видно, но, когда люди поднимались на более возвышенное место, оказывалось, что они стоят по грудь в пелене, а головы – сами по себе, торчат независимо от туловища. «Вот это фокус, – восхищался Солдатов, – расскажу в таксопарке ребятам, не поверят!»
Идти, однако, было тяжело, снег в лицо будто швыряло совковой лопатой, и ни у кого, кроме новичка Солдатова, поземка восхищения не вызывала. Даже Игорь Чистяков, весь полярный опыт которого был накоплен в преддипломной практике, понимал, что эта экзотика и является главным врагом. А когда люди забрались на одну из тех скал, которые еще с борта самолета заметил Анисимов, то без лишних слов стало ясно, что остров, укутанный поземкой, с воздуха не может быть виден. То есть, зная его координаты и кружась над ним, летчик различит скалы и верхушки двух-трех холмов, но и только. Признаков проживания на острове человека никакой даже самый опытный летчик в этом хаосе не обнаружит.
В укрытой от ветра естественной нише перевели дух, осмотрелись.
– А искры, дым из трубы? – высказал предположение Чистяков.
– Дохлое дело, – сказал Белухин. – Как думаешь, Илья?
– Дохлое, – согласился Анисимов. – Костер бы разжечь…
– Идея разумная, – поддержал Белухин. – С подветренной стороны уложить дровишки посуше, щепок… Эх, бензинчику бы канистру… Дома, однако, обговорим, что и как.
– А чего обговаривать? – Солдатов пожал плечами. – Подумаешь, хитрость, костер разжечь.
– Тебе хорошо, – позавидовал Белухин, – тебе все ясно. А вот я тугодум, пока что не соображу. Если разрешишь…
– Излагай, дед, – великодушно разрешил Солдатов. – По пунктам.
– Во-первых, костер нужен не для того, чтобы Арктику греть, а чтоб его в определенный момент с самолета увидели; во-вторых, попробуй, разожги его без горючки в этот самый момент; в-третьих, люди должны здесь дежурить, чтоб самолет не прозевать. А дежурить-то холодно, и меняться в ночь небезопасно, однако.
– Медведи, что ли? – ухмыльнулся Солдатов. – Слышал я эти сказки, в детском саду пугали.
– Может, и сказки, – согласился Белухин. – Только, паря, не такие, как ты, с полными штанами от тех сказок бегали.
– Вот именно! – подхватил Чистяков. – У нас на станции, где я проходил практику…
– Был ты на своей станции без году неделя, – отмахнулся Солдатов. – Нет, в самом деле медведи?
– Растолкуй ему, Михаил Иваныч, по-научному, – предложил Белухин.
– Какая там наука, – улыбнулся Зозуля, – старое, как мир, наблюдение охотников. У западной оконечности острова имеется множество разводий, следовательно, возможна нерпа и, как следствие из следствия, ее спутник и лучший друг – медведь. Но это теоретически, практически же медведи в данном районе маловероятны, так как, по многочисленным свидетельствам, в это время года они уходят на юг, к проливу Вилькицкого.
– «Медвежьим трактом», – кивнул Белухин, – по южной оконечности острова Большевик.
– Вы там были? – уважительно спросил Зозуля. – Именно туда я и мечтаю попасть, после Урванцева вопросами миграции по «Медвежьему тракту» практически никто не занимался.
– А кто занимался, медведь сожрал, – пробормотал Белухин, присматриваясь к каменным глыбам. – Вот здесь, Илья, его можно и соорудить, костер твой.
– У троих имеются бензиновые зажигалки, – припомнил Анисимов. – Если ими щелкнуть одновременно, щепки займутся.
– Разумно, – одобрительно сказал Белухин. – Ну, потопали, что ли, чего бесплатно мерзнуть.
Обратный путь был намного легче, ветер дул в спину, да и шли не вслепую, а по своим следам. На подходе к избушке Белухин пропустил товарищей вперед, задержал Зозулю и отвел его в сторону.
– Значит, ушли на юг медведи?
– Уходят, – поправил Зозуля, пытливо глядя на Белухина, будто ожидая подвоха. – Иные, правда, остаются надолго и пасутся у разводий, но здесь, я думаю…
– А ты протри очки!
От тригонометрической вышки к морю уходили огромные, размером с тарелку, следы.
В тамбуре отряхнулись, сбили друг с друга снег.
– Ух ты, свеклочка, – приветствовала Лиза Чистякова. – Нам бы такой румянец, а, Зоя?
– Сомнительный комплимент для мужчины, – смутился Игорь.
– Смотри, он еще нецелованный, – предупредил Кислов, – в обморок упадет от избытка чувств.
– «Только нецелованных не трогай, только не горевших не мани», – под дружный смех проявил свою эрудицию Гриша. – Разве я неправильно запомнил? – растерянно спросил он.
– Не обращай на них внимания, – дружелюбно сказал Седых. – Присаживайся ко мне, я тоже Есенина люблю.
Вошли Белухин и Зозуля.
– С пустой сумой, добытчики? – спросила Анна Григорьевна.
– Хрен чего увидишь, – садясь, проворчал Белухин. – Надера.
– Что? – не поняла Невская.
– Поземка, – пояснил Зозуля. – Так здесь ее называют.
– Это и есть пурга? – уточнила Невская.
– Разновидность. Внизу, у поверхности, трехметровый слой взметенной снежной пыли, а вверху ясно, и если вы из любопытства подниметесь на крышу…
– Верю вам на слово, – поежилась Невская.
– Другое дело, – продолжал Зозуля, снимая унты и подставляя их поближе к печке, – когда низкие слоистые облака со снежными иглами опускаются до поверхности и смешиваются с поземкой. Ад! Тогда и в двух метрах ничего не увидишь – так называемая темная пурга. К счастью, нам это как будто не угрожает.
– Накаркаешь, – Кислов постучал по столу.
– Вряд ли, – сказал Белухин. – Сегодня облака повыше, чем вчера, – похоже, будут рассеиваться. Ну а поземка длится недолго.
– Сколько? – спросила Невская. – Час, два?
– Да нет, дочка. Суток трое.
– Значит, нас трое суток могут не найти?
– Свободное дело, – кивнул Белухин. – Сверху ничего не видать. Матвеич, однако, придумал костер разжечь.
– Вы думаете, это поможет? – обратилась к Анисимову Невская.
– Надеюсь.
– До чего есть хочется! – вздохнула Лиза.
– Ты сама сдобная булка с изюмом, – пошутил Солдатов, как бы случайно кладя ей на колено руку.
– Не по твоим зубам. – Лиза сбросила руку.
– А по чьим?
– Мой мужчина должен быть скромный, положительный и обязательно в очках. Как Михаил Иваныч.
– Елизавета Петровна… – пробормотал Зозуля. – Я, конечно, польщен, но…
– Николай Георгиевич, – выручил Зозулю Чистяков, – допустим, что поземка действительно продлится трое суток. А если костер не удастся разжечь или его не увидят? Неужели мы будем пассивно ждать?
– Предлагай, – сказал Белухин.
– Ты, Игорек, можешь активно, – сказал Солдатов. – Танцуй, разучивай песни. Хочешь, научу? – И заверещал: «Арлекино, Арлекино…»
Чистяков поморщился.
– У тебя, Слава, молчание лучше получается.
– Точно, как мой директор парка, – удивился Солдатов. – Он меня и в эту чертову командировку втравил, чтоб я на собраниях не возникал, не мутил воду. Тузиков его фамилия, случаем, не родственники?
– Пассивно мы ждать не будем, – сказал Анисимов. – Ого, на завтрак какао?
– Шоколад – харч особый. – Анна Григорьевна раскрошила на тряпочке полплитки шоколада и ссыпала в кипяток. – Просто так, в натуре его есть не следует, от горячего какао больше сытости будет.