Вторая категория – элы, туристская элита. Здесь одержимых не увидишь, для элов Кушкол – это престиж, праздничная атмосфера первоклассного горнолыжного курорта; элы приезжают сюда щегольнуть костюмами и снаряжением, загореть и фотографироваться полуголыми на склоне. В марте – апреле элов большинство, ибо раздобыть путевки в разгар сезона без солидных связей и сверхмощных телефонных звонков – дело фантастически трудное. Эл много спит, на канатку идет только тогда, когда очередь рассосется, и на склонах проводит час-полтора – он не любит уставать, бережет силы на развлечения. Однако среди элов с их великолепием встречаются и вполне симпатичные люди – известные актеры, композиторы, гроссмейстеры. Как правило, чем заслуженнее эл, тем он скромнее; самые требовательные и капризные – деятели из системы бытового обслуживания, с их замашками дореволюционных золотопромышленников. Ибрагим чует их за версту – вон лично побежал встречать, смахивать пыль.
Третья категория – промежуточная; по одежде и снаряжению – ближе к элам, по поведению – к фанам. Это в основном ошалевшие от лабораторий научные сотрудники, иной раз с мировым именем, бывшие чемпионы по разным видам спорта, врачи и даже космонавты. Среди них тоже много одержимых, публика приятная.
Четвертая – случайные, попавшие в Кушкол по воле нелепого случая. Они и в мыслях не имели кувыркаться с горных склонов, но у них по графику отпуск, а завком получил по разнарядке несколько льготных путевок. Случайных легко определить по явно не спортивного кроя одежде и обиженному недоумению, с которым они смотрят на окружающую их действительность: «Куда я попал? Вернусь, скажу завкомовцам парочку ласковых слов!»
– Максим, кофе?
Это Петя Никитенко, инженер из Минска и старый приятель. Он каждый год приезжает сюда в отпуск, в сезон требуется много внештатных инструкторов, с ними заранее списываются и заключают договоры: жилье и катание бесплатное, да еще и зарплата идет. Петя мне нравится, он типичный фан, а к этой разновидности человеческого рода я всегда неравнодушен.
– Как твои цыплята? – спрашиваю.
Петя смеется. Одна девица, едва прибыв, взволнованно спросила, правда ли, что гора Бектау – это вулкан. Петя подтвердил, а через час увидел, что девица тащит чемоданы к автобусу: «Не для того я деньги платила, чтобы под вулкан попадать!» Петя еле ее убедил, что в последний раз Бектау извергался в субботу пять тысяч лет тому назад.
Мы пьем кофе и беседуем. Группой Петя доволен: в основном симпатяги, смотрят в рот и слушаются, как папу. Вот кого бы он охотно передал в другую группу, так это главного инженера автосервиса («Посмотрел бы, как вокруг него вертятся!»), трех сорвиголов-аспирантов и их приятельницу красотку-манекенщицу («Да ты с ней утром на канатке поднимался, пустячок на все сто, правда?»).
– Тобой интересовалась, – смеется Петя. – Я сказал, что по приметам вроде бы тот, кого милиция ищет.
– Молодец, – хвалю я. – А что за тройка барбосов вокруг нее?
– Твой дружок, – тихо шепчет Петя.
Я оглядываюсь. Ого, сам Мурат Хаджиев, начальник управления туризма, собственной персоной. То-то Ибрагим и его братия забегали. Большая честь – Хаджиев подходит ко мне, хлопает по плечу, садится рядом.
– Кофе!
– Получили французский… – На лице Ибрагима преданность и счастье.
– Ко-фе! – чеканит Хаджиев. – Если мне нужен будет коньяк, я скажу – коньяк.
Хаджиев красив, могуч, выхолен и властен, каждый его жест, прищур черных глаз свидетельствуют о том, что он – чрезвычайно значительная фигура. Так оно и есть: хотя в Кушколе существует поселковый совет, значительная доля фактической власти сосредоточена в управлении – турбазы, гостиницы, транспорт, кафе и рестораны.
Мурат Хаджиев – личность незаурядная. Он из породы везунчиков, которым удача так и плывет в руки, отдается без сопротивления. Еще лет десять назад он был призером по слалому и хотя с той поры слегка располнел, но сохранил мощь, красоту и обаяние. На малознакомых людей он производит большое впечатление своей искренностью, добродушием и открытым нравом, то есть именно теми качествами, которых у него давно нет; человек, который ему не нужен, для него не существует. Зато начальство от него в восторге – сказочное гостеприимство, бьющая через край энергия! А когда-то он был душа-парень, мы вместе начинали и считались друзьями, пока наши пути не разошлись. За последние пять лет он сделал головокружительную карьеру, из простого спасателя вырос до крупного шефа и, отдаю ему должное, успешно руководит большим хозяйством – хватка у него железная.
Хаджиев смакует кофе (в который Ибрагим все-таки влил ложечку коньяка) и дружелюбно на меня поглядывает. Вот уже недели две он передаст мне приветы, хвалит за глаза и вообще очень любит: ему до зарезу необходима моя подпись. Он и в кафе наверняка зашел исключительно для того, чтобы, не роняя достоинства, «случайно» меня встретить: много чести для захудалого лавинщика – разыскивать его и звать в свой кабинет.
– Как поживает Анна Федоровна?
Я рассыпаюсь в благодарностях: такой большой человек, такой занятой, а помнит, заботится.
– Почему не заходишь?
Я честно отвечаю, что по той же причине, по какой не захожу на заседания Совета Министров: меня не приглашают.
– Зазнался, зазнался, – упрекает Хаджиев. – Друзья ко мне приходят без приглашения, а ты – из самых старых и верных друзей. Сколько лет… Помнишь Гренобль, как ты отдал мне свои лыжи?
Я изображаю работу мысли.
– Такие вещи не забываются, – проникновенно продолжает Хаджиев, и его черные глаза покрываются мечтательной поволокой. В эту минуту он явно не помнит, что каких-нибудь два месяца назад проехал мимо меня на «Волге», изогнув бровь в знак приветствия и оставив старого верного друга мерзнуть на шоссе в двадцати километрах от Кушкола. – К кому обращаются, когда нужда? К другу. На кого опора в жизни? На друга. И сегодня, Максим, ты мне нужен.
Я радостно удивляюсь: такая мелкая сошка – и нужен самому начальнику управления! Может быть, это шутка?
– Не шутка, – заверяет Хаджиев. – Забюрократился ты, Максим, до сих пор не подписал проект.
Мне стыдно, я сокрушенно развожу руками: да, забюрократился, не подписал.
– Тогда поехали. – Хаджиев встает, роняет вполголоса: – У меня в сейфе для тебя сюрприз, новые «Саломоны».
Это лучшие в мире крепления, моя давняя мечта, они мне не по карману. Нащупал, собака, мое больное место.
– Спасибо, верный друг, – с чувством говорю я, – но импортные крепления не употребляю, мне дороги интересы отечественной промышленности. Ибрагим, еще чашечку!
– Понятно, подписывать не жэлаешь. – Когда Хаджиев злится, у него появляется акцент. – Думаешь, бэз тебя нэ обойдусь, шишка, да?
– Обойдешься, – успокаиваю я, – у тебя одних телефонов четыре штуки. Позвони кому надо, скажи, пусть Уварову намылят холку.
– Позвоню, будь уверен, – на ходу обещает Хаджиев. И, спохватившись, мстительно улыбается. – Чуть не забыл! Привет от Юлии!
– Ты еще забыл заплатить за кофе! – бросаю я ему вслед к ужасу Ибрагима.
С каменным лицом Хаджиев лезет в карман, швыряет на стойку какую-то мелочь и выходит – красивое, уверенное в себе могучее животное.
– Неплохо ты его отделал! – Петя чрезвычайно доволен. – Что там за подпись?
Я рассказываю, что Хаджиев, который живет в непрестижном двухэтажном доме, в непрестижной квартире, задумал строить большой и комфортабельный жилой дом. Проект уже готов, фонды выбиты, даже будущие квартиры уже распределены, но подпись я не даю: проект привязан к лавиноопасному участку. Ну не то чтобы явно опасному, но шансы есть – если седьмая лавина когда-нибудь окажется катастрофической. Правда, местные жители не припомнят, чтобы она так далеко заходила, но это для меня не аргумент: и в Альпах, и у нас отмечены случаи, когда лавины спят по нескольку веков, а потом вдруг просыпаются и безобразничают, позабыв про стыд и совесть. Я Хаджиева и о складе предупреждал, но склад что – пустяки, он построил его без моей подписи, а позапрошлогодняя одиннадцатая не оставила от него камня на камне. Жилой дом совсем другое дело, здесь можно при случае и под суд угодить, без согласия лавинщика строить дом Хаджиев не решится. И этого согласия он не получит.
Насчет Юлии Петя вопросов не задавал – парень он тактичный. К тому же он в Кушколе не первый год и, наверное, эту историю знает.
Я иду домой, размышляя о том, какой пакости следует ожидать от моего старого и верного друга.
Ну, выжить меня из Кушкола ему не удастся – разные ведомства. Что он, конечно, сделает, так это запретит давать мне служебные машины для разъездов: время от времени я осматриваю лавины на трассе Кушкол – райцентр. Не беда, поклонюсь собственникам или, в крайнем случае, прокачусь на рейсовом автобусе. Хуже, если он лишит меня бесплатного проезда на канатке, а это два рубля сорок копеек ежедневно – ощутимый удар по моему бюджету. Пока пошлю телеграмму в центр, а там согласуют, ответят, прикажут – пройдет не меньше месяца, как минимум на полсотни он меня накажет.
Еще что? Пожалуй, все. А может, и обойдется, человек он весьма неглупый и понимает, что с таким винтиком, как я, лучше в эти игры не играть: от лавин бывают большие убытки, а без моей доброй воли он их не спишет. Так что, успокаиваю я себя, придется Мурату Хаджиеву со мною мирно сосуществовать.
А ведь подумать только, что на студенческой олимпиаде в Гренобле я и в самом деле отдал ему свои лыжи – подарил, как говорили ребята, второе место. Перед самым стартом отдал – свои он ухитрился сломать. Как он на меня смотрел! Редко что так портит человека, как успех, такое испытание не всякому под силу, и Мурат его не выдержал. Жаль, задатки у него были хорошие, в сборной его любили.
Ба, легка на помине! Само изящество и очарование: сапожки на высоких каблучках, джинсы, кожаная куртка и большие голубые глаза, которые широко и удивленно расширяются, – театр, она увидела меня несколькими секундами раньше. Неплохо приоделась, раньше она о таких тряпках и не мечтала.