Потрепав меня за ухо, она высвобождается и танцующей походкой идет к вестибюлю. Черт меня побери! Пункт проката не самое идеальное место, но погадать Катюше по руке я готов, кажется, на лавиносборе четвертой лавины.
Петю Никитенко, усталого и злого, я нахожу в вестибюле. Он возглавляет группу инструкторов, охраняющих входы и выходы из гостиницы, вторые сутки не спит и проклинает тот час, когда променял свой любимый Минск на этот «сумасшедший дом». Нужны лавинные зонды? На, бери ключ, потом вернешь. Я почесываю ключом подбородок и подмигиваю Катюше, которая шлет мне воздушный поцелуй из-за Петиной спины. Теперь нужно ключ передать, но Петя меня не отпускает, требует честно обрисовать ему лавинную ситуацию. Я обрисовываю, а взамен Петя доверительно сообщает, что по агентурным данным несколько групп отчаянных туристов замышляют побег, одну уже изловили при попытке взломать двери в пункт проката, где хранятся отобранные у туристов лыжи. «Заводилы – те самые твои барбосы с их красоткой стюардессой, она еще за манекенщицу себя выдавала, помнишь? Ребята не промах, так что нужно глядеть в оба».
Ощутимо чувствуя, как хмель выветривается из головы, я вновь подмигиваю Катюше и возвращаю Пете ключ: «Пожалуй, мне своих лавинных зондов хватит». Катюша разочарованно показывает мне язык и убегает – видимо, докладывать барбосам о крахе остроумно задуманного плана. До новых встреч, ненаглядная!
По гостиничной трансляции разносится: «Слушайте сообщение дирекции! Всех туристов, проживающих в четных номерах, просим срочно подняться к себе. Повторяю: всех туристов…»
– Что бу-дет… – стонет Петя. – И на кой черт я сюда…
– Прикрой меня, – тихо прошу я, но уже поздно.
– Максим Васильевич, дорогой!
Хотя я прячусь за Петю, горблюсь и корчу гримасу, мадама меня узнает. Со времени нашего чудесного спасения у шлагбаума я ее не видел и констатирую, что выглядит она на тройку (еще бы, женщины вообще трудно переносят разлуку с любимым мужем); что же касается Вадима Сергеича, то он спал с лица, небрит, брюки помяты – не выдающийся композитор, а лабух в поисках трешки на опохмелку. Видимо, роль нового патрона и утешителя мадамы сильно его утомляет.
– Что происходит? – набрасываются они. – Вы в курсе дела?
– Точно не знаю, – громким шепотом отвечаю я. – Вроде бы из четных номеров будут переселять в отдельные комнаты. Не всех, конечно, а кто успеет.
Мадама хватает Вадима Сергеича за руку и волочит к лифту, за ними устремляются другие, и я, пожелав Пете удачи, торопливо покидаю место диверсии.
Непостижимо, но слух об отдельных комнатах достигает библиотеки раньше, чем я туда вхожу, – очередь к маме редеет, разваливается на части, и книголюбы, давясь в дверях, бегут к лифтам. «Оставьте книги!» – кричит им вослед мама, но куда там! Представляю, сколько анонимных прохвостов будет она проклинать после инвентаризации. Меня мама понимает с полуслова. Не задавая лишних вопросов, она вешает на дверь табличку «Закрыто на обед», звонит дежурной по третьему этажу, просит срочно позвать Введенского из 324-го и передает мне трубку. Я приветствую Алексея Игоревича и предлагаю ему спокойно, не суетясь собрать вещи и спуститься в библиотеку. Через несколько минут он приходит, без всяких реверансов и церемоний принимает наше предложение, и мы уходим домой.
Густой чад на лестничной клетке вызывает у меня смутную догадку, что вместо обеда мы будем щелкать зубами. Но я ошибаюсь: за столом сидит вся свора, поедая какое-то варево и кроя Гвоздя на чем свет стоит. Олег вводит нас в обстановку: Гвоздь, одолжив у соседки двухведерный казан, вбухал в него две пачки риса, две банки свиной тушенки, посолил, лихо поперчил и сварганил блюдо под издевательским названием плов. Снизу лжеплов сгорел, сверху остался сырым, а серединой, помоляся Господу нашему и махнув рукой на здоровье, можно попытаться набить брюхо.
Гвоздь отряхивается от ругани, как выскочившая из реки собака от воды.
– Зажрались, тунеядцы, – поясняет он Алексею Игоревичу, которому эта сцена доставляет большое удовольствие. – Настоящему едоку что нужно? Количество, в данном случае тарелка с верхом на рыло. А если едок при этом еще и остался в живых, значит он получил и качество.
– Повесить его, что ли? – задумчиво спрашивает Олег. – Кажись, ничего другого не остается.
– Мало, – возражает Осман. – Слишком легкий наказание.
– Не забывайте, что я профорг, – высокомерно говорит Гвоздь. – Без санкции общего собрания меня вешать не положено. Анна Федоровна, с этого края сырой, пусть Рома лопает, а вы берите отсюда. Ну как?
– Степушка, ты превзошел самого себя, – хвалит мама, – не откажи записать мне рецепт.
– Я не склонен, Степан, делать вам комплименты, – говорит Алексей Игоревич, – но в нашей гостиничной столовой…
– Зовите меня Гвоздь, – просит Гвоздь, – я привык.
– Охотно. Так я не склонен… гм… может быть, лучше товарищ Гвоздь? А то как-то неловко выборное лицо, профорга, называть просто Гвоздь.
– Товарищ – это звучит, – важничает Гвоздь. – Будто сидишь в президиуме.
– Так ваш плов, – продолжает Алексей Игоревич, – в нашей столовой, как говорится, съели бы в облизку.
– Слышите, собаки? – торжествует Гвоздь. – Я еще и не такое могу, Алексей Игоревич. Если меня не вешать, а подойти ко мне с лаской, я могу…
– …из здорового человека сделать язвенника, – как бы про себя говорит Олег.
– …изготовить карпа в сметане, – не моргнув глазом, продолжает Гвоздь, – духовое мясо в горшочке, вырезку с луком, пельмени и шаньги, грибы жареные, шашлыки и цып…
– Пять минут холодного душа! – не выдерживает Рома.
От расправы Гвоздя спасает приход Нади.
– В «Актау», – садясь за стол, докладывает Надя, – великое переселение туристов, в нечетных номерах уже столько раскладушек, что невозможно пройти. Максим, тебе шлет пламенный привет Вадим Сергеич. Его сунули в такую переполненную комнату, что он, как лошадь, будет спать стоя. Впрочем, от желающих выразить тебе признательность нет отбоя. Когда я уходила из гостиницы, – Надя смеется, – кто-то крикнул: «Его жена, держите ее!» – и я еле унесла ноги. Немного странного вкуса, но вполне съедобная каша.
– Плов, – оскорбленно поправляет Гвоздь.
– Разумеется, плов, – соглашается Надя. – Алексей Игоревич, поскольку вы улетаете, позвоните, пожалуйста, моему шефу, – она пишет на листке номер, – и разъясните, почему я могу задержаться.
– Улетаю? – удивился Алексей Игоревич.
– Разве вам не звонили? Пять минут назад Мурат просил меня вас предупредить, чтобы вы были готовы. За вами выслали вертолет.
– Какая нелепость! – Алексей Игоревич неприятно поражен. – Вы уверены, что речь шла обо мне?
– Абсолютно.
– Поразительная нелепость… – Барабанная дробь пальцами по столу. – Отправьте-ка лучше своих героев в гипсе.
– Если бы за мной послали вертолет… – мечтает Гвоздь.
– …с милицией, – тихо подсказывает Рома.
Телефонный звонок.
– Меня нет! – предупреждает Алексей Игоревич.
– Академик у тебя? – Это Мурат.
– С чего ты взял?
– Не валяй дурака, он выходил из «Актау» с тобой и Анной Федоровной.
– Он просто клянчил у мамы свою любимую книгу.
– Какую там, к черту, книгу?
– «Капитана Сорвиголову», в академической библиотеке она вечно на руках. Убежал куда-то читать.
– Я прошу…
– Только после него, неудобно забирать, академик все-таки.
– Убью! – рычит Мурат. – За ним спецрейс, важное заседание из-за него откладывают, государственный человек, понял? Чтобы через пятнадцать минут был на вертолетной площадке как штык!
– Мурат, я десять раз тебя просил, чтобы никаких вертолетов в Кушкол не посылали, лавины слишком…
– Приказ сверху – сверху! – соображаешь? Не празднуй труса, летит сам Захаров, я его предупредил, чтоб держался южных склонов. Так через пятнадцать минут!
– На этом заседании, – жалуется Алексей Игоревич, – я нужен просто как голосующая единица, один начальничек защищает докторскую, это теперь очень модно. Между тем мне крайне любопытно проследить за вашими лавинами, в последние дни я почитал кое-какую литературу и прикинул, как к их изучению подключить лазеры и даже спутники. Кстати говоря, небольшую группу я готов для начала организовать при своем институте, при своем – потому, что легче будет обойти бюрократические рогатки.
– Но ведь это замечательная идея! – пылко восклицает мама. – Лавиноведение сделает гигантский шаг вперед!
– Я не закончил, с одним условием, – улыбаясь, говорит Алексей Игоревич. – Я и в самом деле с удовольствием перечитаю «Капитана Сорвиголову», у меня его лет сорок назад отобрал на уроке учитель физики.
Мама, как всегда, права, идея замечательная: со спутников можно будет получать информацию о формировании лавин по всему Кавказу! О такой удаче я и мечтать боялся. Уловив на лице ребенка живейший интерес, мама со свойственной ей энергией берет быка за рога.
– Считайте, что книга ваша, – великодушно обещает она. – А не будет ли у вас затруднений со штатами?
– Во-первых, – веско говорит Алексей Игоревич, – у каждого уважающего себя директора института имеется «заначка», и, во-вторых, у меня накоплен бесценный опыт борьбы с финансовыми органами. Знаете ли вы, что увеличить штат на пять-шесть человек иной раз бывает куда проще, чем уволить одного бездельника? Я допускаю, что вы не имеете представления о моих научных работах, но об «эффекте Введенского» должны знать. Когда несколько лет назад я принял институт, то обратил внимание, что во дворе, на прилегающих тротуарах скопилась вековая грязь. Между тем зарплату по сто двадцать рублей в месяц получали два дворника. Присмотревшись, я вызвал одного из них, дядю Колю, поговорил по душам, уволил второго и установил дяде Коле оклад двести двадцать рублей. Ого, как он замахал метлой! Финорганы с полгода бомбили меня параграфами и постановлениями, а я бил их фактами: идеальной чистотой и сэкономленными для бюджета двадцатью рублями. И я победил! И теперь, когда президенту коллеги жалуются на нехватку обслуживающего персонала, он ссылается на «эффект Введенского» и заставляет изучать мой опыт. Что же касается будущей группы…