Брусчатка, базальт с Альбанских гор, большей частью сохранилась, хотя движение и в античную пору было значительным. На это указывают также crepidines[771] — боковые полосы для пешеходов. После упадка империи дорогой долгое время не пользовались, пока Пий VI, папа, который также начал осушение болот, не велел снова ее открыть.
Римляне обрамляли свои дороги могилами, так протекала жизнь между безвременными берегами. Из семьи Цецилиев вышли консулы, диктаторы и полководцы, что отличились еще в Пунических войнах. Цецилия была дочерью того Метелла, который завоевал Крит, и невесткой триумвира Красса, павшего в схватке с парфянами. Я впервые вступил на ее курган. Какое счастье, что Сикст V не осуществил свой план снести его. В переднем дворике огромного творения выставлены найденные предметы, отчасти из лежащей напротив, давно уже разрушенной церкви Сан-Никола. На могильных стелах все снова и снова читается sibi et suis[772] древнего pater familias[773]. Крыша башни проломлена; над нею листва инжирных кустов, прилепившихся к каменной кладке, образовывала зеленый потолок.
Немного поодаль паломническая церковь San Sebastiano alle Catacombe над местом, на котором был погребен святой или где хотели найти его мощи. Пронзенное тремя стрелами тело «просветлилось», как можно видеть по иконографии. Себастьян является покровителем братства стрелков, ему также многим обязаны художники, писавшие обнаженную натуру. Напротив него романский Христос, подробностей о котором я узнать не смог, пожалуй, самое значительное произведение в этом святилище. Тут же рядом странная реликвия: следы ног, которые, как считается, оставил Христос при встрече с убегающим из Рима Петром.
РИМ, 18 МАЯ 1968 ГОДА
В Колизее. Мы поднялись на самый высокий из доступных уровней. С высоты птичьего полета игры производили не такое ужасное впечатление — вероятно, даже не столь грубое, как наши прямые трансляции. Здесь тоже кресты: тому, кто целует их, дается отпущение грехов на год. С вещами, которые ничего не стоят да еще приносят проценты, можно быть щедрым. Часто темный акис, грезящий на полу, животное, которое любит арены.
Затем к остаткам Золотого дома Нерона, сводчатому лабиринту устрашающих размеров. Тем лучше чувствуешь себя после этого наверху в садах среди развалин различных терм, которые, как термы Траяна, отчасти возведены над дворцом Нерона.
В Санта-Кроче в Иерусалимском храме хранится гвоздь и кусочек креста рядом с другими, напоминающими о страстях реликвиями, которые Елена привезла в Рим из своего паломничества.
Овальный портик: церковь сама по себе. Оттуда по левую руку видишь Сан-Джованни в Латерано, прямо — далекая Санта-Мария-Маджоре с куполом, звонницей и обелиском перед ней. Вероятно, поэтому я вспомнил Луксор, ориентацию на святыни вообще. Почему такие аспекты импонируют и угнетают одновременно? Величие потрясает, но за фасадами дает о себе знать подавление будущими иерархиями. Это меньше относится к виду королевских парков и дворцов; священник духовнее и потому опаснее для духа, нежели князь. Для того-то у него и более богатые возможности пользоваться искусством.
Воздействие «Волшебной флейты» основывается на том, что сакральное прошло через Просвещение и было им отфильтровано. Таким образом, оно обращается к человеку по ту сторону вероисповеданий.
Тотальность современных властей можно рассматривать как измеренный абсолют. Здесь следует различать: абсолютное, где оно появляется, обращено вовне и выражено количественно — но оно не количество. Мастер распоряжается числом и постигает меру, оставаясь от нее независимым. Она заложена в кончиках его пальцев, в невыразимом, в атомах — кому охота, может перепроверить рулеткой. Лес и лесничество.
Катакомбный пол в верхней церкви, мозаичный потолок в нижней — два аспекта одного слоя, который заколдовывается там, где его касается свет.
Поставил свечку. Пламя то же самое; оно даже от наклонной свечи поднимается вертикально.
На автобусе через Сан-Лоренцо обратно на Виллу Массимо. Завтра выборы, а с ними заканчивается спектакль, который, конечно, не столь забавен для иностранца, каким для Гёте был карнавал или для де Броссе избрание папы. Тем не менее, один плакат заставил меня задуматься: здесь на выборном листке крестиком, очевидно, отмечают не цифры, а понятия. Одно из них, не знаю уж какой партии, было на плакате перечеркнуто, намекая на то, что завтра, должно быть, будет делаться в кабинке. Девиз гласил «Libertas» — означает ли это уничтожать свободу, выбирая ее?
РИМ, 19 МАЯ 1968 ГОДА
Ночью опять на Краузен-штрассе, вместе с Фридрихом Георгом. Столярная мастерская Альтенбурга теперь находилась под квартирой, куда вела не крепкая лестница, а ступеньки, ходившие туда-сюда. В них зияли щели; нам приходилось двигаться, как шахматный конь, коли мы не хотели провалиться в подвал.
Наконец комбинация удалась, и мы поднялись на второй этаж. Бабушка сидела в кресле; со времени моего последнего посещения она почти оглохла и носила слуховой аппарат. Когда я склонился над ней, она сказала: «У тебя уже совершенно седые волосы, а вот я…», потом все расплылось, и картина померкла.
Во второй половине дня через Тибрский остров, такой красивый в лучах солнца, в Трастевере. Мы бросили взгляд через решетку Санта-Чечилии и потом бродили по старым улочкам, например, по Vicolo deli' Atleta с романскими и готическими арками и лоджиями. Перед одним ресторанчиком была выставлена коллекция старинных колясок, в том числе разрисованные сицилийские carretti[774] и роскошная неаполитанская повозка для погребений. Таверны, например, «da Gino» с выставкой рыб и морепродуктов; все было окрашено чудесным оттенком совсем блеклого giallo romano[775].
В Санта-Мария ин Трастевере. Античные колонны. Мозаики, полы в технике космати: самые богатые из виденных нами в Риме — я включаю сюда и San Crisogono, который мы посетили сразу после этого.
На проспекте ди Трастевере мы зашли в дом № 138, в котором жил Генри; там я провел с ним счастливые часы. На почтовом ящике в вестибюле еще значилось его имя, а от консьержки мы узнали, что его квартира еще не сдана внаем. «Незаслуженное» существования становится мне особенно ясно на примере друзей — я подразумеваю под этим то, что «боги дают нам лучшее даром».
20 МАЯ, 1968 ГОДА
Сирокко. После завтрака я раскладывал пасьянсы, потом, когда Отторина убрала со стола, просматривал свою рукопись, которой был недоволен. Найдя ее все-таки сносной, я продолжил работу. Припоминаю несколько таких текстов, которые я, особенно вечером, готов был сжечь. Песенка некоторых оказалась спета, другие остались лежать, готовые наполовину. Мартин, мучившийся схожими сомнениями, однажды сказал мне: «Ты, по крайней мере, как тот каретник, который, уже начиная, знает, что это будет коляска».
Хорошо — только спрашивается, как она будет ездить.
Уже в первой половине дня к нашей остановке у Сан-Марко, оттуда на Авентин в парк со знаменитой панорамой. Между тем Штирляйн позаботилась о разрешении на посещение церкви Мальтийского ордена. Смотритель провел нас по великолепному саду; вид отсюда такой же красивый, как и снаружи от парка, и не приходится рассматривать его через замочную скважину, что в качестве подготовки, впрочем, тоже имеет свою прелесть.
Я охотно побыл бы здесь дольше — среди пальм, апельсиновых деревьев и в тени ливанского кедра; ему, как свидетельствует табличка, уже триста пятьдесят пять лет. Огромный, вырезанный из самшита Мальтийский крест, наверно, хорошо виден уже с большой высоты. Несомненно, о таких перспективах подумали еще задолго до появления аэростатов и самолетов.
Церковь, Santa Maria del Priorato, была обновлена и украшена Пиранези в 1765 году. Проводник сказал, что он предвосхитил стиль, позднее обозначенный как ампир; мне же он представился массивным рококо. Штирляйн нашла его педантичным и, принимая во внимание именно Пиранези, разочаровывающим; здесь, вероятно, наиболее подходящее слово: «косный». Полы пробуждают мечтания: сверкающий, до блеска отполированный мрамор, сизого цвета. На надгробии Пиранези мне бросились в глаза две поднявшиеся змеи, которые повторяются в отделке фасада; они, должно быть, имеют отношение к месту так же, как и мечи, для церкви украшение необычное. Мальтийцы, как ordine militare[776], являются, видимо, исключением.
РИМ, 21 МАЯ 1968 ГОДА
Мы провели день в музеях Ватикана, которые, вопреки очень высоким ожиданиям, не показались мне такими уж полными и богатыми. Насмотревшись на шедевры до изнурения, мы до закрытия побывали еще в Сикстинской капелле и в различных частях комплекса.
РИМ, 22 МАЯ 1968 ГОДА
С четой Андрее мы поехали в их летний дом неподалеку от Остии. Побережье застраивается все больше и больше. Мы сидели на плоской крыше при ярком солнце и пили хорошее кьянти. Стефан Андрее любит это вино в пузатых оплетенных бутылках; у меня есть фотография, на которой он стоит в обнимку с огромной bottiglia[777].
Андрее — один из тех уроженцев Мозеля, которые на юге чувствуют себя лучше, чем у нас. У них встречаешь также характерные физиогномические черты; я вспоминаю Стефана Георге и Карла Шмитта[778]. Начальник нашего окружного управления однажды после посещения Андреса сказал мне: «У него не лицо; у него — голова». Ей соответствует мимическая сила. Разговор о путешествии Андреса в Индию, о ходе времени в общем и о смерти в особенности. Мне очень понравилось последнее слово комика Валентина — он якобы сказал: «А я и не знал, что умирать та-а-ак красиво».