— Выйдите, пожалуйста, ко мне. — И, когда тоненькая фигурка скользнула из-за двери, сказала твёрдо: — Пора спать — вам завтра подниматься в пять. И скажите, пожалуйста, своему… — она замялась, не зная, какое подобрать слово, — своему товарищу, чтобы он больше сюда не приезжал.
— Но почему? Мы ведь ничего…
— Вы здесь на практике, а не на отдыхе. Я не разрешаю.
И прошла к себе в комнату, хлопнув дверью.
Не хотела хлопнуть — так получилось.
Она слышала, как парень негромко произнёс в коридоре «Вобла!», как вышел на улицу, как начал заводить мотоцикл. Что-то не ладилось, мотор то отчаянно трещал, то глох.
Присела на край кровати; где-то на другом конце резко тренькнула пружина.
Вобла! Это она — вобла, сухая чёрствая вобла! Просто смешно!
Но почему-то ей было совсем не смешно. Почему-то хотелось плакать.
Так она сидела в темноте, расстроенная, подавленная, зябко кутаясь в платок, пока не постучали в дверь и не вошла Оля. Нина вся подобралась, ожидая упрёков и лихорадочно думая, что ей сказать. Но Оля заговорила совсем о другом. Опять о злосчастных пяти рублях. Завтра надо бы встретиться с председателем пораньше, а то, говорят, он уедет, и без него никто не решит.
И — странно! — у Нины отлегло от души. Рассеялись неясные, тревожащие сомнения. Она смотрела на Олю почти с благодарностью. Как немного им нужно! Пять рублей. Всего только пять рублей!
Утром девочки встретили её холодными, осуждающими взглядами: Загоруйко, разумеется, рассказала им всё.
После завтрака Нина снова пошла к председателю. У него были люди. Все кричали, курили. Пепельница, как ёж, топорщилась окурками. Дым стоял такой, что она едва различала лица.
— Мне нужно с вами поговорить. — Нина храбро двинулась через комнату к столу председателя.
— Вчера же поговорили. — Он морщился, словно у него болели зубы. — Если можно, поскорее. Садитесь, чего стоять.
— Спасибо. — Она осталась на ногах — на этот раз он её не проведёт. — Школьницы просят, чтобы им уплатили хотя бы по пяти рублей; они говорят, что заработают намного больше.
Её подробно разглядывали со всех сторон, перешёптывались, улыбаясь. От этого и ещё от неприятного сознания мелочности своих требований она говорила резко, почти грубо.
— Ага! По пяти… Я же сказал: у нас нет никаких таких возможностей. Еле дыры латаем с прошлого неурожая.
— Но колхозникам вы платите за работу.
— Ага! Они же работают, а не учатся.
Нина вздохнула. Ей никогда в жизни ещё не приходилось клянчить.
— Степан Сидорович, — неожиданно послышался из дымного облака знакомый голос «зоотэхника», — обижаешь девчонок. Сам знаешь, как они управляются.
— Если наскоблишь гро́ши — плати, — раздражённо бросил председатель. — А у меня всё до последней копеечки расписано. Где лишние взять?
— Ладно, поговорим на правлении, — не то уступая, не то угрожая, сказал зоотехник.
— Словом, так, — председатель снова обращался к Нине, — не обещаю, ничего не обещаю. Так что не надейтесь. И их не обнадёживайте.
Она поняла: отказ. Окончательный и бесповоротный.
Ещё несколько дней прошло, неприятных, дождливых, холодных, совсем не весенних дней.
Девочки втянулись в работу. Все дружно поднимались по утрам, ходили на ферму, потом на завтрак, убирали в своей комнате, поднимая весёлый переполох.
Они отвечали вежливо на все Нинины вопросы, будили по утрам, если она об этом просила; один раз, когда у неё разболелась голова и она не пошла на ужин, принесли остывшую кашу в закопчённом котелке.
И всё-таки… Она чувствовала, она знала: ей объявлен бойкот.
Теперь Нина даже была рада, что у неё своя, отдельная от девочек комната. Хоть здесь она могла снять с себя так тяготившую её маску напускной холодности, за которой она прятала от них своё смятение, здесь могла даже дать волю слезам бессилия и обиды.
Девочки, похоже, настроили против неё и тётю Клашу, от которой у них никаких секретов не было. Правда, она по утрам по-прежнему вежливо здоровалась, осведомлялась о «здоровьице». Но зато перестала подробно рассказывать, как работают девочки, что у них не клеится, и на все вопросы ладила одно:
— Хорошо, всё очень хорошо! Стараются девчата.
Вот слышит Нина, как тётя Клаша отчитывает ученицу:
— Ты что делаешь, что?
Нина, заинтересованная, подходит ближе.
— Кто грязную тряпку сюда повесил, кто, я тебя спрашиваю?
Ученица отвечает виновато:
— Я…
И тут тётя Клаша, уже заметив учительницу, на ходу перестраивается:
— Ну и правильно! Молодец! Молодец!
Нина решила: надо поговорить с кем-нибудь из девочек. Пожалуй, с Олей лучше всего. Рассудительная, доброжелательная. Не то что эта злючка Ася.
Однажды Нина застала Олю одну — девчата ушли в клуб, а Оля почему-то осталась. Позвала девушку к себе в комнату: здесь она чувствовала себя увереннее.
— Скажите, Оля, почему девочки изменили отношение ко мне? Но только правду!
Нина старалась говорить спокойно, ровно, но, видимо, истинные чувства прорвались помимо её воли, потому что на открытом милом лице Оли, отразившем сначала только смятение, она прочитала ещё что-то. Сострадание? Жалость?.. Она не могла понять.
— А вы не обидитесь?
— Нет.
— Вы сами виноваты, Нина Павловна.
— Но я же не могла, Оля, я же всё-таки педагог…
— А разве педагог имеет право злоупотреблять доверием?
Нина вспыхнула:
— Кондина, не забывайтесь!
Оля, ничего не сказав больше, повернулась и вышла.
Нина взялась руками за щёки. Они горели.
«Бессердечные! Все! И Оля тоже. Бессердечные, злые, мелочные! — думала Нина, лёжа без сна на своей длинной кровати. — Вот они мстят мне теперь. За что? За то, что я запретила бывать здесь трактористу-утописту? Или потому, что не смогла выторговать у председателя эти несчастные пятёрки? Они называют его «жмот», а чем сами лучше?»
И тут ей пришла в голову странная мысль. Если взять из маминых денег… Ей хватит вполне. Осталось от тех, дорожных, потом ещё аванс. А нужно будет, мама снова пришлёт.
Неловко…
А впрочем, почему? Она же не берёт чужое, а отдаёт своё. Что в этом плохого? К тому же они вряд ли узнают. Не побегут же к председателю проверять.
И всё-таки…
Сомнения не покидали Нину до того момента, когда на другой день она, наконец решившись, сказала:
— Кондина, составьте список на получение денег.
— Ведомость? — Оля просияла.
И Нина вздохнула облегчённо, отметив про себя как явную радость девушки, так и её осведомлённость в финансовых терминах и усматривая в этом ещё одно доказательство своей правоты.
— Да.
— Девчонки! Девчонки! Нам платят! — И тут же Оля уточнила озабоченно: — По пяти рублей?
— Ой, как хорошо! Спасибо вам, Нина Павловна!
Нина отошла, промолчав.
«Вот и заработала благодарность», — горько думалось ей.
Нину донимал соседний пёс, по кличке «Спутник». Этот мохнатый коротконогий разбойник почему-то невзлюбил её. Стоило только Нине появиться в дверях школы, как Спутник, оставив все свои дела, бросался к ней с лаем и так, отчаянно лая, провожал до самой фермы, проявляя, впрочем, благоразумную осторожность и соблюдая постоянную дистанцию в несколько шагов (были, вероятно, неприятные знакомства с пинками в его собачьей жизни). Не помогали ни увещевания, ни подачки. Спутник уминал их в момент, а затем, подкрепившись, бросался на Нину с удвоенной энергией.
Прибегнуть же к силе она не решалась: не хватало ещё гоняться за собакой на виду у всей деревни.
Спутник, чувствуя беспомощность своей жертвы, как и всякий агрессор, наглел всё больше и уже стал примеряться, как лучше схватить её за ногу. Волей-неволей пришлось идти к соседям.
Пёс был лишён свободы, но, словно зная, кому обязан этим, целые дни терпеливо караулил Нину в засаде возле забора, не подавая признаков жизни и неожиданно вскакивая с лаем как раз в тот момент, когда она проходила мимо. Нина пугалась, в страхе шарахалась в сторону, хотя отлично знала, что пёс на цепи.
А однажды Спутник, неожиданно вспрыгнув передними лапами на забор, так напугал её, что она оступилась и упала.
Чьи-то сильные руки подняли её, поставили на сухое место.
— Ушиблись?
Знакомый голос! Грубоватый, простуженный.
Она подняла глаза. Парень лет двадцати, светлый чуб из-под шапки. Улыбается. Нет, не насмешливо, по-доброму.
Посмотрела в сторону школы. Так и есть: у входа стоит мотоцикл.
Он! Моторизованный Ромео!
— А я вас тогда в темноте не разглядел. Мне показалось — вы намного старше.
— Вобла! — вспомнила она и рассмеялась невольно.
Он смутился.
— Слышали?
— А разве вы не хотели, чтобы я слышала? — Она нагнулась, отряхнула грязь с пальто. — Вот противная собака!
— Вы бы цыкнули раз — и дело с концом. — Ромео сделал шаг в сторону пса, всё ещё бушевавшего у забора, прикрикнул на него грозно, топнув ногой, и Спутник, гремя цепью, с визгом унёсся в глубь двора. — Это же трус, каких мало.
Они вместе пошли к школе.
— Ах да, у меня ведь поручение от вашей квартирной хозяйки. — Он вытащил из кармана фонарик, подал ей.
— Большое спасибо!
— Кушайте на здоровье!
Он подошёл к мотоциклу, отвёл его от стены.
— Можете зайти в школу, — предложила Нина. — Девочки вот-вот вернутся с фермы. Если хотите их видеть, конечно.
Он улыбнулся:
— А я их уже видел. Вы же сюда запретили приезжать, так я на ферму. Вот только пакетики забыл им отдать. — Он снял с заднего сиденья мотоцикла большой свёрток. — Мамаши им посылают. Передадите, ладно?
— Разберутся, кому что? — спросила она, принимая свёрток.
Ромео удивлённо посмотрел на неё:
— А зачем? Они же всё равно поделят.
Мотор затарахтел. Ромео кивнул на прощание, улыбнулся, надевая водительские перчатки.
— Беру свои слова обратно.
И поехал.
— Какие слова? — крикнула она.
— Насчёт воблы, — донеслось сквозь шум мотора.