— А ты сериалы посмотри. Там пачками убивают, каждый день по полсотни душ губят, если каналы переключать. Кровь ведрами льется. Красотища! Одних режут, других взрывают, третьих вешают. Или бензопилой. Чего еще надо?
Не хотелось Михаилу всерьез.
— Нет, это все не то! Это понарошку. Вот и по твоей реакции видно, что смерть на экране и в жизни выглядит по-разному.
— Это да. В жизни все скучнее, приземлённей, без эффектов и красот. Был человек, говорил с тобой, окурок твой докуривал, смеялся — раз — и на полуслове нет его. И кровь не хлещет и слов прощальных никто не декламирует. Упал, подергал ножкой, похрипел да помер. Отлетела душа — осталось тело мертвое. Его в цинк и на Родину…
— Грустно.
— Нормально. Наше дело служивое. Сказали убивать — убивай. Приказали умереть — умирай. Приказы не обсуждаются, они исполняются. Бесприкословно. Потом можно жаловаться. Если будет кому и будет на кого.
— А самому приходилось?
— Кто знает… Было однажды. Врагов видел, метров триста… Выскочили, сами не зная как… Лоб в лоб сошлись. Там думать уже некогда. Все уставы побоку! Стрелял, как все, орал матом, гранаты разбрасывал… А попал или нет — кто знает? Может, я, может, кто другой. В сумятице не поймешь. Там такой кавардак, что спроси после — не расскажешь, что делал. Это только, кажется, что «всяк солдат свой маневр знает». А как до дела дойдет, — палишь в белый свет, как в копеечку, чтобы в тебя не пальнули. После остановишься — ни хрена не помнишь, только руки трясутся. Собрали своих «двухсотых» и «трехсотых» — и ходу. Вот и вся правда. А в рукопашке сходиться, так, чтобы один на один, не приходилось — бог миловал!
— То есть не пришлось…
— Ну как… Однажды было. Когда — лично… Но не врага, приятеля. Друга своего.
Игорь напрягся.
— Как это?
— Просто. Было задание, по ту сторону «ниточки». Мы перешли, отработали. Поначалу все было штатно — шли как по паркету. Расслабились. Ну и, как водится, на обратном пути… Короче, напоролись на мину… Зацепили, потянули… Что-то ахнуло, вздыбилось, разметало. В себя пришли — в башке черти молоточками стучат, в кровище все. Осмотрелись… Два «двухсотых», три «трехсотых». Один — тяжелый. Молчит, зубами скрипит, кишки из-под «бронника» наружу лезут, как змеи, он их обратно впихнуть пытается. Да и лицо все посечено, один глаз — долой. Шансов никаких. До своих — сутки с гаком киселя хлебать, самим бы выбраться. Раненых взвалили — потащили. Командир мне остаться приказал. Понятно для чего. Не должен наш брат живым в руки врага попадать. Дождаться надо, убедиться, доложить после. Остался… Гляжу на своего приятеля. Тот молчит, руками брюхо жмет, кишки держит. Сам на меня одним глазом смотрит. Все понимает. И я — понимаю. Пока он еще оглушен, ничего не чувствует, но скоро адреналин схлынет и придет боль. Видели мы таких, что губы в кровь кусали, что пальцы, воя, грызли! Жуткое это зрелище! Говорит приятель: «Не дай мучиться. Один хрен — покойник я. Зачем за минуты цепляться? Сделай! По дружбе прошу!» А я не могу. Рука не поднимается. Друг он мне. Жену его знаю, детей. Слабину я дал. Отвернулся. Слезы сами по себе текут, смотреть на него не могу. Об одном думаю — пускай бы скорее… А он — настоящий боец. Был. Говорит: «Давай я сам себя, чтобы тебе грех на душу не брать. — А сам уже зубами от боли скрипит, глаз закатывает. — Дай!» Я ему пистолет. А он головой мотает: нет, нельзя шуметь! Помирает, а ведь обо мне, об ушедших думает! «Нож давай». Выдернул я ему нож! Он взял. Кровь с ладони стер, чтобы рукоять не выскользнула. Посмотрел прямо в лицо, так что мурашки по коже: «Жене и матери скажешь, что умер мгновенно, без боли. Обещай!» Кивнул я. «Ну, всё. Отвернись!» А я взгляд отвести не могу. Стыдно мне, что не я его, а он — сам. Ведь страшно это, когда сам. Если бы я, то легче ему было бы — ткнул неожиданно, без предупреждения. А я ему в этой последней услуге отказал! Подвел он нож под подбородок и другой рукой, ударом, в горло вогнал! Да неудачно… Соскочило лезвие, в бок пошло. Кровь ртом хлынула, запузырилась. Но в сознании он! Смотрит на меня твердо — взглядом просит. Перехватил я нож из его рук и разом горло перехватил от уха до уха… Вот так вот… Саня его звали. Потом полгода мне снился. Остальных мы донесли. А Саню — нет… — Михаил замолчал, вытащил из пачки сигарету, закурил нервно. Пальцы у него дрожали.
— Прости, — извинился Игорь. — Я не хотел… Дурацкое, праздное любопытство гражданского идиота.
— Ничего. — Михаил смотрел куда-то вдаль, невидящими глазами. — Сашка молоток был. Настоящий мужик! Не хотел никому в тягость быть! Дай бог, чтобы каждый из нас так уйти мог. Сам. Чтобы никого за собой не тащить! — Скомкал окурок. — Ладно. Пошли. Надерусь сегодня. Повод есть…
Эпизод двадцать третий. Пять месяцев и двадцать четыре дня до происшествия
— Здравствуйте. Вы ко мне?
— Здравствуй, дорогой.
Три посетителя встали с кресел. Двое под два метра и поперек так же, с обаятельными улыбками на лицах. Третий — в возрасте.
— Проходите, — Игорь Олегович открыл дверь.
Зашли, расселись.
— Это тебе, дорогой, от всего сердца. — Вытащили, поставили на стол несколько бутылок, невзрачных на вид. — Это коньяк, но не такой коньяк, который у всех и каждого. Тот, который у всех — это не коньяк, это вода из-под крана! Честное слово! Вот коньяк — пальчики оближешь! Такой сам Сталин ценил! Пей на здоровье.
— Спасибо. Только я прошу объяснить цель вашего визита.
— Какая цель? С хорошим человеком познакомиться — такая цель. Мы у тебя тут с разными людьми. Давно. Они нам сказали, что ты здесь самый главный, который решает.
— Что решает?
— Про деньги. Нам деньги нужны. Много. Для хорошего дела. Надо завод открывать, магазины открывать, вином торговать, которое из своих виноградников. Зачем всякой бурдой торгуют, которую в рот взять нельзя, надо выплюнуть. Зачем плохое вино, зачем людей травить, если можно хорошее, которое во рту тает, которое сердце радует! Ты нам дашь деньги, мы построим завод, будет много отличного вина! Все будут довольны — я, ты, люди. Хорошее дело вместе сделаем.
Игорь Олегович быстро пересмотрел папки на столе. Открыл одну.
— Вы предоставляли бизнес-план?
— Какой план? Зачем план? Зачем СССР — пять лет план, семь лет план? Зачем бумажки? Бумажки на стол не поставишь, по рюмкам не разольешь, другу не подаришь! К чему бюрократия — цифры, росписи, туда-сюда? Есть хороший виноград — как слеза ребенка, честное слово. Есть старики, которые секрет знают, чтобы вино живым было, чтобы по жилкам огнем разошлось. Зачем мешать доброму делу? Там есть какие-то бумаги, но надо смотреть друг другу в глаза. Я вижу — ты хороший человек. Ты видишь — я хороший человек. Ты веришь мне, я верю тебе. Глаза скажут больше, чем какие-то планы. Мы ударим по рукам, и все будет хорошо.
Игорь Олегович перебирал бумаги в папке.
— Но я не вижу здесь согласований, отводов территорий под строительство завода, протоколов о намерениях с торговыми сетями. Хотя бы предварительных. Обычно нам предоставляют…
— Будут деньги, будут согласования. Хочешь — завтра будут!
— Я не могу пропустить этот кредит.
— Почему?!
— Боюсь, вы не сможете его обеспечивать. Вы получите деньги и лопните…
— Зачем так говоришь? Я мужчина, ты мужчина, зачем говорить «лопнешь», что я, обжора какой? Если я обещаю, я сделаю. Это дело моей чести. Могилами предков клянусь!
— К сожалению, это недостаточно. Я должен увидеть экономическую целесообразность…
— Слушай, твои работники смотрели, читали. Один читал, другой читал, третий… Все читали! Все сказали «да», сказали «хорошее дело», один ты говоришь «нет»! Зачем так говоришь? Зачем обижаешь? Мы к тебе со всей душой, а ты про какие-то планы. Нехорошо так. Подпиши бумагу, будь добр, и мы станем друзьями. Мой дом будет твоим домом, приходи когда хочешь, живи, жену приводи, детей приводи, друзей приводи, ешь-пей. Зачем мне отказывать? Меня все просили: езжай, Сурен, договорись с хорошими людьми. Ты старый, ты мудрый, ты сможешь. Я со всеми договорился, все мне друзья. С тобой хочу договориться.
Кивнул. Двухметровые молодцы вскочили, положили на стол увесистый сверток. Пододвинули.
— Что это?
— Подарок. От меня тебе. От всего сердца. Люди просили. Сказали: дай ему, чтобы он гостинцы родственникам купил. Чтобы дом купил. Машину купил. Чтобы жили они дружно и счастливо. А мы в тот дом в гости придем, вино принесем. Так люди просили. Зачем им отказывать, зачем обижать?
— Не надо. Заберите. — Игорь Олегович аккуратно отодвинул от себя сверток.
— Отказываешь? Не веришь мне? Считаешь, Сурен — обманщик? Зачем позоришь мои седины? Что я людям скажу? Как домой приеду?
Двухметровые молодцы нахмурились.
— Плохой разговор. Совсем плохой! Не надо отказывать, нехорошо. Надо договариваться.
Игорь Олегович с намёком взглянул на часы.
— Я сожалею, но ничем помочь вам не могу.
— Скажи, почему по-доброму не хочешь? Почему говоришь «нет»? Ты скажешь «нет», другие скажут «да». Все равно деньги будут. Клянусь!
— Другие не скажут, не имеют права. За этот кредит отвечаю я.
— Ты, наверное, большой начальник. Но сегодня ты здесь начальник, а завтра тебя нет. Завтра здесь другой будет, и он подпишет.
Сурен встал. И молодцы встали.
— Мы теперь пойдем, а ты подумай. Ты умный, ты подумаешь, а мы к тебе еще придем. Обязательно придем!
Эпизод тридцатый. Четыре месяца и пятнадцать дней до происшествия
— Миша, кажется, мне нужна твоя помощь. Профессиональная.
— Да? А по какой профессии, а то у меня их много. Например, до армии я в столярке работал. Могу тебе табуретку сколотить. Или стол.
— Нет, мне по основной специальности.
— По основной? Тогда мост заминировать или небоскреб от террористов освободить? Это мы, на пару с Брюсом Уиллисом, запросто, это нам с ним — айн момент. — Михаил оскалился и сделал зверское лицо.