ай и позаботься, пока таблетки жрать не начал! Потом — поздно будет!
А ведь прав Вениамин — лучше раньше, чем позже. Потому что если позже, то, возможно, уже — никогда…
Эпизод шестьдесят восьмой. Девятнадцать дней до происшествия
Здание было свеженькое, как только что испеченный пирожок — с деревянными стеклопакетами, под черепичной крышей, со стенами, покрашенными в яркие, веселенькие цвета. Во дворе подстриженные по-европейски кусты, клумбы. Просто санаторий какой-то.
Жаль, что не санаторий, что форма не соответствовала содержанию.
— Вы уверены? — спросил Александр Петрович. — Не передумали? Можно еще всё это отменить.
— Нет, — твердо ответил Игорь. — Я должен знать, что меня ждет!
— Ну-ну, — Александр Петрович испытующе взглянул на Игоря. — Тогда прошу за мной.
Вошли. Внутри было чистенько и опрятно. Но что-то было не так. Что-то витало в воздухе… Навстречу им вышла женщина в странном монашеском одеянии с чепчиком на голове.
— Деньги выделил Европейский благотворительный фонд, — объяснил Александр Петрович, заметив недоуменный взгляд Игоря. — Так что здесь все на западный манер, и интерьеры и персонал.
— Вы к кому? — вежливо спросила медсестра, сложив руки на груди.
— Мы от Аркадия Ильича. Он договаривался.
— Да, я в курсе. Прошу вас. — Повернулась, показала на лестницу, ведущую на второй этаж. — Вас проводят. Даша, помогите гостям.
— Ступайте за мной…
А дальше…
На кровати, на чистенькой простыне, лежал изможденный, высохший человек, напоминавший мумию. Его рука беспрерывно вздрагивала, узкие пальцы судорожно теребили, комкали одеяло. В горле что-то клокотало.
— Сегодня отойдет, — тихо сказала Даша. Склонилась над больным.
И Игорь склонился.
В лицо ему глянули пустые, уже мертвые глаза. Он уже был не здесь, был — там. Игорь отшатнулся.
— Сестра! — крикнула Даша. — Смените больному памперсы.
Памперсы? Да, памперсы! Будут памперсы…
Сестра стала привычно ворочать безжизненное тело, стаскивать с него грязные, промокшие насквозь памперсы.
А руки… руки больного всё так же судорожно мяли и комкали одеяло…
— Пойдем дальше или…
— Пойдем!
В соседней палате лежали два человека. Один из них был недвижим, второй кричал. Беззвучно. И это было особенно страшно, лучше бы кричал в голос. Жилы на его шее вздувались, но из глотки выскакивали только какие-то хрипы. Но по губам, искусанным и искривленным, можно было понять, что он кричал. Он кричал только одно слово:
— Больно! Бо-ольно!
— Почему вы не даете ему морфий? — спросил Игорь. — Это же издевательство над человеком!
— Наркотики ему уже не помогают, — ответила Даша. — Мы делаем всё, что возможно, но в его случае медикаменты бессильны.
Наверное, больной что-то услышал или заметил, потому что чуть повернул голову, уставился в лица склонившихся над кроватью людей. Попытался протянуть к ним руку, но она бессильно упала…
— Мне… больно, — довольно четко сказал он. — Боль-но! Мне очень больно!!! — Из его глаз, с неестественно расширенными зрачками, текли, капали слезы…
— Идемте отсюда, — подтолкнул Игоря к двери Александр Петрович.
В другой палате стоял тяжелый, не заглушаемый никакими спреями дух. Человек гнил заживо. Огромная, раздутая, «слоновья» рука лежала на приставленной к койке табуретке. По подстеленной простыне растекались какие-то пятна.
— Метастазы, — коротко сказал Александр Петрович.
Они зашли еще в несколько палат, и все, что они там увидели, отложилось в памяти как один бесконечный калейдоскоп страдающих, кричащих, «мертвых» лиц, тяжелых, бьющих в нос запахов, наполненных болью и мольбой глаз.
Неужели и он так же будет кричать криком, ходить под себя? И все, в первую очередь Мария, будут видеть его таким — потерявшим человеческий облик. Еще не мертвый, но уже не живой.
— А здесь пациент с вашим диагнозом, — предупредил Александр Петрович.
Из-за двери доносились какие-то неясные крики и стоны.
Зашли.
Больной лежал на кровати. Был он… как все умирающие от рака люди. Был — никакой. Уже не человек, но еще и не труп. Он метался на простынях, испачканный с ног до головы… Потому что памперс с него съехал.
— Ну сколько можно! — чуть не плача ворчала сестра, выдергивая из-под него грязную простыню…
И было видно, что она измучилась выгребать из-под него, мыть, одевать, слушать его крики… Она просто устала… Как устанут все, кому придется находиться возле умирающего… И тем, кто будет подле него, тоже придется выгребать, выносить, обтирать и слушать… Слушать этот нескончаемый, жуткий, прощальный крик…
— Довольно?
— Еще в одну палату.
В последней палате умирал ребенок — он закатывал глаза, хрипел, в уголках его рта пузырилась розовая пена. И хотя он умирал, лицо его было чистым и гладким, как у младенца. И этот контраст был ужасен…
Подле него сидела женщина, наверное мать. Она даже не плакала, все слезы уже выплакала. Она держала ребенка за руку, а другой гладила его по ладошке. Всё гладила и гладила… И смотреть на нее было более страшно, чем на ее погибающего сына, потому что тот, наверное, уже ничего не чувствовал. А она…
— Сестра, дайте нашатырь! — услышал Игорь.
— Что?
В нос ему ударил резкий, вышибающий слезу, запах.
— Всё, Игорь. Довольно. К тяжелым я вас не поведу. Увольте! Хватит с вас.
— А это были легкие? — удивился Игорь.
— Обыкновенные.
Потом они сидели в ординаторской. Куда вошел какой-то человек в белом халате, который говорил с иностранным акцентом. На его груди был прикреплен бейджик с фотографией и именем. Как в офисе…
— Мы обеспечиваем умирающим необходимый уход, который не могут дать их родственники, — ровным голосом говорил он. — Умирание в домашних условиях не может быть правильным решением, ибо процесс смерти травматичен для психики окружающих людей, особенно для близких родственников и детей…
Александр Петрович внимательно слушал доктора и часто кивал, исподволь косясь на Игоря.
— К сожалению, в вашей стране запрещена эвтаназия. Во многих цивилизованных странах не допускают до таких ненужных мучений. Там больной может уйти по собственному решению раньше, чем начнутся боли, которые невозможно купировать медикаментами.
— Разве это нормально — убивать людей? — спросил Игорь.
— Но… Нет. Не убивать. Это есть их решение и их воля. Это в высшей степени гуманно, ибо избавляет больных от лишних мучений, а их близких от стресса, вызванного сопереживанием. Решившемуся на эвтаназию дают подписать документ и вводят лекарство, которое обеспечивает ему комфортный уход. Вернее, он сам нажимает специальную кнопку, которая приводит в действие механизм внутривенного вливания лекарства. После чего он просто засыпает. Это очень гуманная процедура…
«А может, верно, так и надо, — подумал Игорь, вспомнив все то, что только что увидел. — Укол в вену и сон, переходящий в смерть. Без этих ужасных картин, без криков, без страданий близких». Вспомнил мать, гладившую руку умирающего ребенка. Что-то в этом есть точно гуманное. Для тех, кто умирает. Но еще более для близких…
— Наш фонд собирает по всему миру средства, чтобы облегчить страдания людей, — продолжал бубнить доктор. — Мы строим хосписы, покупаем медицинские средства, нанимаем и обучаем персонал… Господь не оставляет своей милостью наших пациентов… Вы можете посмотреть… — Вручил какой-то красочный проспект. — Если вы захотите поучаствовать в этой благородной миссии, вы сможете найти здесь все нужные адреса. Спасибо. — Откланялся и ушел. Гладенький и чистенький, как отстроенный ими хоспис.
— А может, они и правы, — задумчиво вздохнул Александр Петрович. — Мучиться, орать, родственников за руки хватать… Все это кошмарно. Не все выдерживают… У меня жена одного пациента, который от онкологии умирал, в окно выбросилась. Не выдержала этого зрелища. Любила мужа сильно. И вышло так, что умерла прежде него. А если бы эвтаназия — глядишь, пожила бы еще. Лично я, коли так сложится, тоже предпочел бы сам кнопочку нажать. Не хочется «овощем» уходить.
Взглянул на Игоря, невесело улыбнулся.
— Пойдемте, Игорь, отсюда. Пойдемте на свежий воздух. Зря я вас сюда привел. Ей-богу зря!
Эпизод семьдесят первый. Семнадцать дней до происшествия
Наверное, это был последний визит. Прощальный. Но об этом знал лишь гость…
— Здравствуй, мама.
— Игорек! Как я рада. Ты что без предупреждения? А вдруг бы меня дома не было?
— У меня ключ есть. Я бы тебя здесь подождал.
— Да, верно. Чай будешь? Да что спрашиваю, я сейчас…
— Мама, оставь, я сыт.
— Нет-нет… Как можно? Сейчас я на стол соберу, мы посидим, чаек попьем с вишневым вареньем. Ты ведь его любишь…
— Люблю, мама.
Игорь наклонился, обнял мать, прижал ее к себе.
— Ты что, Игорек? — что-то такое почувствовала она.
— Ничего, просто соскучился.
— Тогда я на кухню… Я сейчас. Ты отдохни пока, а то дорога дальняя.
Мать ушла, стала что-то доставать, накладывать и наливать в блюдца и розетки и говорить, говорить без умолку.
— А я ведь как чувствовала… Чувствовала, что ты приедешь. Даже соседке, тете Клаве, сказала… Мне и сон приснился… А ты даже не позвонил…
Игорь расслабился. Здесь ему было хорошо. Здесь он когда-то жил, здесь все ему было знакомо, даже запахи…
Зазвонил мобильный.
— Да?
— Игорь Олегович? Вы очень хороший сын…
— Что? Кто это?
— Ваши старые знакомые. Неужели не узнали?
К сожалению, узнал. Теперь — узнал!
— В вашем положении не забывать о матери, приехать к ней, это очень достойный поступок.
— Что вам нужно от меня? — не сдержался, крикнул Игорь.
— Всё то же самое. Вы знаете…
— Игорь, ты что кричишь? Ты звал меня? — высунулась из кухни мать.
— Нет, мама, тебе показалось.
Мать пришла с чашками и блюдцами. Поставила на стол. Снова убежала на кухню.