У Шурика была счастливая способность: где бы он ни находился, он всюду был «у места». В Англии брат быстро освоился, подружился с моджеровской молодежью, участвовал в теннисных соревнованиях и вернулся осенью, говоря, что насколько англичане несносны вне пределов своей страны, настолько они приятны у себя дома.
Из вышесказанного видно, что летом 1913 года Шурика в Аладине не было. Жизнь там текла скучновато. Письма от «молодого солдата», затерявшегося на просторах Клементьевских лагерей, поступали редко и были переполнены неинтересными подробностями военной жизни. В середине лета на однообразном горизонте нашей деревенской жизни наметилось событие: в Радождеве готовилась свадьба — старшая дочь Марии Аркадьевны Валя, покинув «Отраду» Вяземских, поселилась в Калуге и поступила в акушерско-фельдшерскую школу. Главной притягательной силой Калуги был стоявший там 10-й пехотный Новоингерманландский полк. Расчет оказался правильным, и 11 июля, на Ольгин день, в Радождеве готовилась свадьба Вали с капитаном Е.Г.В., добродушным, но недалеким уроженцем Бессарабии.
Ожидался большой съезд соседей и офицеров из Калуги. Наша семья была представлена мамой, Сережей и мною. В 2 часа дня 11 июля в Радождеве в липовой аллее уже стояли длинные накрытые столы, за кустами располагался духовой оркестр сухинической пожарной команды, на дворе раздавался звон бубенцов подъезжающих троек.
Когда мы приехали, невеста была уже одета и Сереже, как первому шаферу, оставалось только, по старинному обычаю, положить ей в туфлю золотую монету, что он и сделал. Удивлялись отсутствию Бориса Аксакова, который незадолго до того приехал из Петербурга в отпуск и обещался быть шафером. На золотую монету с его стороны не рассчитывали, но он сам расценивался как до известной степени блестящее явление на общеармейском фоне и должен был украсить свадьбу.
Слыша его имя, я вспоминала, как в дни ранней юности целый месяц была в него молчаливо влюблена. Теперь меня интересовало, какие перемены произошли в нем за шесть лет. Попутно до меня доходили разговоры о том, что «Сергей Николаевич Аксаков очень недоволен сыном». С умом и способностями Бориса надо было идти в Академию, а он попал в кутящую компанию, наделал долгов. Теперь ему надо выходить в запас и приниматься за дело! Так как я еще не отучилась мыслить литературными штампами, то сразу представила себе образ наподобие Дубровского (до того времени, когда он стал разбойником): сын небогатого помещика, умный и гордый, выходит в гвардейский полк не из самых шикарных, но все же слишком дорогой для его средств. Отсюда все конфликты.
Когда свадебный кортеж двинулся в церковь, к крыльцу подкатила взмыленная тройка. Из экипажа вышли, извиняясь за опоздание, Володя Вяземский и Борис Аксаков: один — в дворянском мундире, другой — в военном сюртуке и фуражке нахимовского образца, которая ему шла и фасона которой он всегда придерживался. Первый взгляд принес мне некоторое разочарование: я заметила утрату свежести юнкерских лет и появление натянутости в обращении, прежняя веселость заменилась желанием «фигурять». Я тихо сказала Сереже: «А ведь Аксаков стал хуже!», на что тот с жаром возразил: «Ничего подобного! Он очень мил!»
Не зная о таком заступничестве и, главное, не подозревая, что Сережа окупил свое право первого шафера золотой монетой, Борис по прибытии в церковь преспокойно взял из Сережиных рук венец и стал непосредственно за невестой. Сережа своих прав не оспаривал.
Если на 14-летнего подростка Борис Аксаков не обращал никакого внимания, то теперь его поведение в отношении меня резко изменилось. По выходе из-за свадебного стола мы гуляли по залитым лунным светом аллеям, сидели во многих беседках и на многих скамейках. Вокруг нас шло самое непринужденное веселье, оркестр пожарной команды неумолчно играл марш «Дни нашей жизни», бравые ингерманландцы изрядно выпили и держали себя развязно. Борис в тот день наложил на себя пост и был весьма воздержан в смысле вина.
И все же прогулки по саду не прошли нам даром! Под конец вечера мы стали замечать косые взгляды хозяев и некоторых гостей, которые решили, что мы из «снобизма» отдаляемся от остального общества. Небольшая доля правды в этом была, так как на следующий день, в результате коллективного творчества Бориса, Сережи и моего, появилось стихотворное описание свадьбы, начинавшееся словами: «Зазуля пьян, а Эсик дерзок…» (Зазуля и Эсик — офицеры Ингерманландского полка).
Через два дня после радождевской свадьбы Вяземский и Аксаков приехали в Аладино и внесли в наш размеренный уклад жизни элемент того бесшабашного веселья, который царил в восточной части уезда и был несвойственен нашим краям. За обедом Сережа изощрялся в остроумии, описывая самые забавные эпизоды свадебного пира. Бабушка смеялась вместе с нами, и только дедушка держался сдержанно, вспоминая, вероятно, что еще не так давно слово «Вяземские» в Аладине было равносильно «Вавилону». В отместку за это, выйдя из-за стола, мы сразу сочинили:
Тут же с миною брезгливой
Средь компании шумливой,
Отвечая всем не в тон,
За столом сидел Гастон.
Что касается бабушки, то при всей ее властности, она никогда не имела узких взглядов и с ней можно было договориться. В конце обеда она, вздохнув, сказала: «Вот мы посмеялись над Эсиками и Зазулями, а если грянет война, то ведь это они будут защищать родину, а не благовоспитанная гвардия». Она судила по Японской войне и не могла предвидеть, что ровно через год благовоспитанная гвардия первой поляжет на полях сражений.
День именин Бориса Аксакова (24 июля) решили ознаменовать коллективной поездкой в Оптину пустынь. Сергей Николаевич Аксаков, недовольным сыном, не давал ему лошадей для увеселительных поездок, особенно во время уборки хлебов, зато тройка Володи Вяземского и он сам всегда были в распоряжении Бориса.
Во время двухдневного пребывания в Оптиной пустыни между мною и Борисом Аксаковым начались «иносказательные» разговоры такого рода: он рисовал картины своего беспросветно-одинокого житья в глуши, где он получит место начальника после ухода с военной службы. Я завершала эту печальную повесть фантастическим рассказом о том, как, одевшись соответственным образом, приду наниматься в письмоводители (вариант «Барышни-крестьянки»). Он сначала меня не узнáет, а потом это будет «луч света в темном царстве». Последнее уже говорилось Борисом, а не мною, конечно!
В начале августа мама сделала макиавеллический шаг — приехав в Москву, она вызвала к себе Андрея Гравеса (который к тому времени вернулся из лагерей) и сказала ему приблизительно следующее: «Я знаю, что Вы любите мою дочь и что Вы хороший молодой человек. В силу последнего, Вы должны на время отстраниться и не оказывать на Таню влияния своими письмами. За ней в настоящее время ухаживает один наш сосед по имению, и ее выбор должен быть совершенно свободным. Дайте мне слово, что вы до нашего возвращения в город не будете ей писать!» Слово было дано, а я об этой беседе ничего не узнала. Впрочем, это особой роли уже не сыграло.
В середине августа мы с мамой неожиданно оказались в «Отраде». Нам давно надо было поехать к Оболенским в восточную часть уезда, и Володя Вяземский уговорил по пути заехать к его матери. Я была рада увидеть «запретную зону», о которой ходило так много преувеличенных слухов. Мария Владимировна, которую я до этого видела у Запольских, приняла нас более чем любезно. Гладко причесанная и просто одетая, она совсем не имела вида молодящейся женщины, но в ее манерах чувствовалась привычка властвовать над своими поклонниками и тем «цыганским табором», который ее всегда окружал. Она была очень нервна, может быть, даже истерична. Это сказывалось в повышенном эмоциональном тоне ее разговора и в небольшом дрожании головы.
«Отрада», как я уже говорила, принадлежала Алексею Николаевичу Ергольскому, фактическому отцу ее младших детей Прасковьи и Николая. Мария Владимировна жила там полной хозяйкой, окруженная целым странноприимным домом. Обломки всевозможных жизненных крушений приплывали в «Отраду» и задерживались там на долгие годы. В описываемое мною время, несмотря на некоторое материальное оскудение, за стол садилось обедать не менее 20–25 человек. Тут же присутствовала брошенная братом хозяйки Алексеем Владимировичем семья, состоявшая из его безгласной жены и четырех девочек (старший сын Борис был уже юнкером и приезжал только на каникулы). Всех этих детей Мария Владимировна кормила, поила и одевала.
Весьма своеобразной и непонятной фигурой на «отрадинском» горизонте был Митя Краснопольский — человек средних лет, приличной внешности, бывший правовед. (Кстати, он оказался моим дальним родственником через Калагеорги.) Как он попал в «Отраду» и почему он там жил, осталось для меня неясным. (После революции Краснопольский женился на старшей девочке Блохиной и, уже разбитый параличом, несколько лет жил в Козельске.)
Другим не совсем обычным обитателем «Отрады» был молодой француз Валентин Девойод, сын известного певца-баритона, приехавшего на гастроли в Россию и скоропостижно умершего. Круглый сирота, Валентин воспитывался в Московской французской школе святого Людовика и в возрасте одиннадцати-двенадцати лет был взят Марией Владимировной на лето в качестве товарища к младшему сыну Коке. Привольная и бездумная жизнь в «Отраде» оказала свое действие: Девойод не пожелал вернуться в школу, забыл французский язык, опростился и остался жить у Марии Владимировны наподобие Тарзана, занимаясь охотой и рыбной ловлей. (Впоследствии он все же, кажется, репатриировался.)
Наследственное имение Ергольских Клюксы было расположено на левом берегу Жиздры. «Отрада» же представляла собою дачу, построенную сравнительно недавно на правом, лесистом берегу реки. С открытой террасы открывался широкий вид на заливные луга. В хорошую погоду можно было различать отстоявшие в 12 верстах купола козельских церквей.
Завершив краткое описание «Отрады» с внешней и внутренней стороны, я возвращаюсь к своему жизнеописанию. От аксаковского Антипова до «Отрады» считалось примерно 35 верст. Узнав, что мы туда собираемся, Борис после неприятного разговора с отцом вывел из конюшни лучшую лошадь, запряг ее в беговые дрожки и помчался туда же. Всякий, кто направлялся из Антипова в сторону Козельска, неизбежно должен был переезжать реку Серёну по плотине у Плюскова. В Плюскове жила Надя Вахтина, которая за пять лет, что не появлялась на страницах моих воспоминаний, успела выйти замуж, овдоветь, заболеть туберкулезом легких и поселиться вместе с двухлетним сыном Ростиславом в доставшемся ей по разделу имении. Так как в большинстве случаев радости од