Сегодня, как раз на рассвете, малолетний сын капит. Уэба попал под лошадь и к вечеру умер. Пошел в лавку Коди и попросил взвесить меня. Я вешу 165 фунтов. Гулял с дамами на выгоне. Мать и ее сестры пили ромовый пунш.
Был занят сегодня тем, что развозил на тачке навоз по саду. Мать и сестры пили ромовый пунш. Их расстроил рассказ Маршмана о Самоа, но они не должны были бы осуждать отсутствующего и забывать о том, что плоть вожделеет вопреки разуму. В прошлом году я потратил значительную часть свободного времени на самоусовершенствование, но я нахожу, что много времени было потрачено чрезвычайно глупо и что, гуляя в сумерках по выгону с целомудренными, привлекательными, благовоспитанными барышнями, я испытывал лишь животную страсть. Как-то прошлым летом я приступил к чтению „Современной Европы“ Рассела. Я прочел два тома, которые нашел очень интересными, и при первой возможности закончу чтение этого труда. С помощью ретроспективного взгляда на прошлое я, возможно, приобрету достаточно мудрости, чтобы с большим успехом управлять своим будущим и улучшить его. Для достижения этого и для исправления моего характера да придет мне на помощь всемогущий бог и да направит он меня во всех благих начинаниях.
Сегодня в город прибыл передвижной зверинец и остановился около гостиницы „Ривер-хаус“. Вечером я пошел туда поглядеть на диковинных зверей. В половине седьмого открыли двери палатки; к тому времени собралось множество молодых женщин, которые толпились там вместе со своими кавалерами, как огромное стадо овец перед стригалем. Было чрезвычайно противно смотреть на хрупких женщин, в том числе самых почтенных, а также на миловидных, стройных и высоких юношей, которые теснились, и давились, и толкались, и пихались, стараясь удержаться поближе к входу в палатку, чтобы захватить лучшие места. Наконец двери открылись, и все бросились вперед. Несколько сторожей, напрягая все силы, едва сдерживали и регулировали поток входивших, и палатка вскоре набилась битком. По счастью, мне досталось место, откуда я, смотря между головами стоявших впереди, мог видеть диковинных зверей: льва, трех обезьян, леопарда и дрессированного медведя — бессловесную тварь, обученную танцевать под музыку и складывать числа.
Сегодня в восемь часов вечера Сэм Троубридж приехал верхом из Солс-Хилла с известием, что усмотрен „Топаз“. И дома и в городе среди других владельцев судна началось большое оживление и волнение. Поехал с Судьей Томасом в его фаэтоне к устью реки, и Джон Пендлтон доставил нас на „Топаз“. Застал Отца в прекрасном расположении духа; он привез мне в подарок роскошный кинжал, называемый „крис“. Пил в каюте мадеру с Отцом и с Судьей Томасом. Груз — джут. Судно поднялось вверх по реке и пришвартовалось; спустили сходни к тому месту, где были Мать и ее сестры, явившиеся встретить Отца. У них в руках были зонтики. Когда Отец подошел к дамам, Тетя Рут подняла свой зонт высоко вверх и нанесла свирепый удар ему по затылку. Тетя Хоуп злобно ударила его по левому борту, а Мать напала на него с носа. Когда дамы угомонились, Отца сразу же отвезли, в фаэтоне в приемную доктора Хауленда, где ему наложили на ухо три шва, и где он провел ночь в моем обществе, и где мы пили вино, ели орехи и весело коротали время, несмотря на боль, которую он испытывал».
Первые тома дневника Лоренцо были самыми лучшими: они рассказывали об оживлении на реке и о летних вечерах, когда слышно было, как упражняется на лугу сент-ботолфская конная гвардия, — и это было до некоторой степени удивительно, так как он сумел развить свой ум, дважды подряд был избран в законодательное собрание штата и основал Сент-Ботолфское философское общество; но приобретенные знания ничего не дали ему как писателю, и он больше не смог написать так хорошо, как о передвижном зверинце. Он дожил до восьмидесяти лет, никогда не был женат и оставил свои сбережения племяннице Гоноре, единственной дочери его младшего брата Тедиаса.
Тедиас отправился на острова Тихого океана в, так сказать, искупительное путешествие. Он и его жена Элис прожили там миссионерами восемнадцать лет, раздавая томики Евангелия, наблюдая за постройкой церквей из коралловых глыб, исцеляя больных и хороня мертвых. Внешне ни Тедиас, ни Элис не были похожи на тот образ, который мы обычно составляем себе о миссионере по призванию. Широко улыбаясь, они смотрят с семейных фотографий — красивая добродушная чета. Но оба целиком посвятили себя своему призванию, и Тедиас рассказывал в письмах, как однажды вечером он приближался на пироге с балансиром к острову, где его ждали с охапками цветов нагие и прелестные женщины. «Какой вызов моему благочестию», писал он.
Гонора родилась на Оаху и была отослана в Сент-Ботолфс, где ее воспитал дядя Лоренцо. Детей у нее не было. У Эбенезера детей не было, но Аарон родил Гамлета и Лиэндера. Гамлет не имел законного потомства, а Лиэндер женился на Саре Каверли и родил Мозеса и Каверли, которых мы видели, когда они наблюдали за праздничной процессией.
3
Лошадь мистера Пинчера проскакала по Хилл-стрит сотню ярдов — может быть, двести, — а затем, выбившись из сил, перешла на крупную рысь. Толстяк Титус следовал в своей машине за колесницей, рассчитывая прийти на помощь членам-учредительницам Женского клуба, но, когда он нагнал их, картина была настолько мирной и похожей на увеселительную прогулку, что он развернулся и поехал обратно в поселок посмотреть дальнейший ход процессии. Опасность миновала для всех, кроме кобылы мистера Пинчера. Одни бог знает, какого напряжения это стоило ее сердцу и легким, даже ее воле к жизни. Кобылу звали Леди, она жевала табак и была для мистера Пинчера дороже, чем миссис Уопшот и все ее приятельницы. Он любил ее кроткий нрав и восхищался ее упорством; возмущенный тем, что у нее под хвостом взорвали хлопушку, он кипел гневом. До чего же докатится этот мир? Он всем сердцем жалел свою старую кобылу, и его нежные чувства окутывали ее широкую спину словно одеялом.
— Леди направляется домой, — обернувшись, крикнул он миссис Уопшот. — Она хочет домой, и я не буду ей мешать.
— Может быть, вы дадите нам сойти? — спросила миссис Уопшот.
— Пока я не стану ее останавливать, — сказал мистер Пинчер. — Ей досталось гораздо больше, чем всем вам. Теперь она хочет домой, и я не собираюсь ее останавливать.
Миссис Уопшот и ее приятельницы примирились с мыслью о том, что они пленницы. В конце концов, никто из них не ушибся. Графин разбился, и столик опрокинулся, но остался цел. Конюшня Леди, как они знали, находилась на Хьюит-стрит, а это означало, что они поднимутся на холм и окраинами спустятся к Ривер-стрит; но день выдался великолепный, и им представилась прекрасная возможность насладиться пропитанным солью воздухом и летним пейзажем, а к тому же у них не было выбора.
Старая кобыла начала взбираться на Уопшот-Хилл. Оттуда поверх деревьев открылся чудесный вид на раскинувшийся в долине поселок. На северо-востоке тянулись кирпичные стены фабрики столового серебра, виднелся железнодорожный мост и мрачный викторианский шпиль вокзала. В стороне центра города высился более бесстрастный шпиль — церкви унитариев, построенной в 1780 году. Когда они ехали, часы на ней пробили половину. Колокол был отлит в Антверпене и издавал мелодичный, чистый звон. Секундой позже пробил полчаса колокол церкви Христа Спасителя (1870 год), унылый гул которого напоминал звуки ударов по сковороде. Этот колокол был привезен из Алтуны. Немного не доезжая вершины холма, повозка миновала очаровательный белый дом миссис Дринкуайн, огороженный частоколом, утопающим в красных розах. Белизна дома, перистые листья вязов, пунктуальные церковные колокола, даже слабый запах моря вызывали у наших путешественниц стремление смотреть сквозь пальцы на превратности жизни, так как простой здравый смысл подсказывал необходимость забыть, что миссис Дринкуайн некогда была кастеляншей у «Ли и Дж. Дж. Шуберта» и об изнанке жизни ей было известно больше, чем Луи Фердинанду Селину[3].
Но с вершины Уопшот-Хилла трудно было не покрыть поселок густым темным лаком благопристойности и странного очарования, — трудно было не делать этого, равно как не сокрушаться об упадке некогда шумного портового города, отмечая, что Грейт-Писмайр превратился теперь в Олдер-Вейл и что таверна «Маринерс-Джаг» стала теперь кафе, принадлежащим Грейс Луис. Внизу перед миссис Уопшот и ее друзьями простиралась красота бесспорная и неподражаемая, созданная на радость смельчакам; однако был и упадок больше судов-сувениров, чем настоящих, — но к чему об этом печалиться? Оглядываясь на поселок, мы как бы оказываемся в положении местного уроженца (живущего с женой и детьми в Кливленде), который почему-либо вернулся на родину — за наследством, черенками боярышника или футболкой; когда он в хорошую погоду бродит по улицам, не все ли ему равно, что кузница стала теперь художественным училищем. Проходя в сумерках по площади, наш приятель из Кливленда, возможно, отметит, что этот упадок или изменение духа города не повлияли на его собственную человеческую природу, и кем бы он ни был — человеком, приехавшим за наследством, или пьяным матросом, ищущим проститутку, — для него не имело значения, освещало ли ему путь мерцание свечей в кафе, мимо которых он шел; сущность его от этого не менялась.
Но наш приятель из Кливленда был только гостем — он уедет, а мистер Пинчер и его пассажирки не уедут. Теперь, когда они миновали дом миссис Дринкуайн и перевалили через вершину холма, внизу их взорам предстали западные окрестности поселка — поля и леса и в отдалении Пасторский пруд, где утопилась Партиния Браун и где бесполезный теперь ледник, накренившись, постепенно погружался в синюю воду. С высоты, на которой они находились, они видели, что вокруг поселка не было никаких стен или ограждений, и все же, когда колесница начала медленно спускаться по западному склону Уопшот-Хилла и приблизилась к дому Ребы Хеслип, они с удивлением подумали, как могла Реба провести всю свою жизнь в ничем не огороженном месте. Всякий раз, когда Ребу знакомили с каким-нибудь приезжим, она восклицала: «Я родилась во внутреннем святилище масонской ложи!» Конечно, она имела в виду, что здание, в котором теперь масонская ложа, раньше было домом ее отца; но далеко ли ушла бы она со своей выспренней, восторженной манерой выражаться в деловом городе вроде Чикаго? Она была страстной противницей вивисекции и посвятила себя тому, чтоб было изменено или вовсе отменено празднование рождества — праздника, который, по ее мнению, поощрял и увековечивал гибельную расточительность, ложные