– Надо ехать, – сказала моя мама.
– Куда? – ахнули родители.
– Туда!
Родители загалдели, зашумели и накинулись на маму.
– А с чего вы взяли, что я поеду? – начала отбрыкиваться она. – Я в принципе идею подала. У меня работа. Я не могу.
– Вы же юрист, кому еще ехать, как не вам? – сказала директриса.
Родители опять загалдели – конечно, надо ехать непременно юристу, который быстро разберется в ситуации и призовет всех к ответственности по закону.
– Ладно, – согласилась мама.
Домой разошлись уже за полночь. Кто-то сбегал за вином, кто-то достал шоколадку. Разрабатывали план действий. Мама выступала в роли судьи.
– А может, их захватили в плен? – спрашивала одна родительница.
– А может, над ними издевались, и поэтому они в больницу попали? – плакала другая.
– А что значит – «состояние стабильное»? – спрашивала чья-то бабушка. – Значит, до этого было нестабильное?
– А почему они все в больнице? Все? Значит, что-то заразное? Эпидемия?
Ответов на эти вопросы не было.
Пока мама доставала билеты, пока добиралась, наша жизнь в лагере шла своим чередом. Нас освободили от работы, мы быстро шли на поправку, и разморенные бездельем молодые организмы требовали еды и развлечений – много еды и много развлечений.
Каждый вечер мы готовили «посылочный» ужин: выставляли на общий стол посылки и пытались составить меню. Вареная сгущенка – это обязательно. Мы еще придирались. Вот мама Ленки Осиповой варила сгущенку лучше всех: она получалась «правильной» – не темно-коричневой, а нежного цвета молочного шоколада. Вкуснотища. Тушенку самую вкусную, свиную, прислала мама Лариски Абросимовой. А моя мама отличилась конфетами с ликером, которые мне есть запретили по причине несовершеннолетия, но именно они были лучшей закусью для Вадика и Натальи Ивановны.
Хлеб мы воровали у Пирет, хотя воровать не было необходимости – она молча выставляла поднос с нарезанным батоном и скрывалась в подсобке. Но почему-то мы не могли взять хлеб просто так, а хватали тайком и распихивали по карманам. Пирет считала, что воровские замашки заложены в нас на генном уровне, хотя что она себе думала, никто не знал.
За ту неделю, что мы бездельничали, Вадик устроил День Нептуна и окунул пьяную Наталью Ивановну, которая была русалкой, в бочку с водой. То есть он хотел ее туда посадить, но Наталья Ивановна добровольно нырнула в бочку с головой и долго не выныривала, пока Вадик не вытащил ее за волосы. Видимо, Наталья Ивановна решила утопиться.
Девочки на заднем дворе барака устроили огород – копали грядки, сажали какие-то отростки и маниакально их поливали в надежде на скорый урожай. Мальчики ходили за два километра в соседнюю деревеньку и приносили фрукты – воровали яблоки и сливы. А в один из дней мы пошли в лес за грибами и набрали несколько ведер, после чего ворвались на кухню Пирет, прогнали ее и сами пожарили грибы. Странно, но никто не отравился, а, наоборот, было очень вкусно.
Мама появилась в дверях барака как раз в тот момент, когда в тазу варилась цветная капуста, на столе лежала сушеная вобла из чьей-то посылки, Вадик орудовал открывалкой над банкой сгущенки, а слегка нетрезвая Наталья Ивановна терла на терке овощной салатик. На столе стояли две бутылки «Вана Таллина», из магнитофона орало «Бона сера, синьорита, синьорита чао-чао». Было прохладно, как всегда по вечерам. Поскольку в бараке не топили, мы привычно ходили в двух штанах, двух свитерах, надетых один на другой, и почесывались, поскольку банный день – в летнем душе была только ледяная вода – был только раз в неделю, как раз завтра.
– … – сказала мама, уронив на пол сумку.
Надо сказать, что она женщина крепкая и выдержанная, ее мало чем можно удивить в жизни, но тут даже ей поплохело.
– Здрасьте, – вежливо поприветствовала незнакомку Наталья Ивановна.
– Пить будете? – спросил Вадик, давно взявший на себя роль главы большого, из тридцати душ, семейства. Поскольку мама выругалась матом, Вадик решил, что предложение выпить будет самым логичным в такой ситуации.
– Маня? – поймала мама за локоть одну девочку.
– Мам, я здесь, – подала голос я. – Это моя мама приехала, – сообщила я окружающим.
Мама тогда села на сумку, не с первой попытки прикурила сигарету, выпустила дым и только после этого взяла предложенный Вадиком стакан с ликером.
– Ну вы, б…, даете, – произнесла она, разглядывая мои нечесаные и немытые космы, грязь под ногтями, две пары штанов, одни из которых мне одолжила Наталья Ивановна, и свитер, явно с чужого мужского плеча.
Маму Вадик галантно усадил за стол, Наталья Ивановна предложила ей салатик и выловила из тазика вареную капусту.
– Так, теперь по порядку, внятно и с чувством, что тут у вас происходит, – потребовала мама, закусив капустой.
Мы начали галдеть, рассказывая про Пирет, грибы, ревень и хвастаясь тем, как добывали цветную капусту. Девочки уже собирались показывать маме огород, а мальчики приволокли ворованные фрукты.
– Понятно, – кивала мама. – Ну, а ты что? – обратилась она к Наталье Ивановне.
– Не могу больше, – зарыдала та и упала руками и головой на стол. – Не могу.
– Это у нее нервное, – пояснил маме Вадик.
– Ладно, всем отбой. Завтра разберусь, – велела она.
Все дружно улеглись и тут же уснули, совершенно счастливые. Даже Наталья Ивановна легла спать, а мама еще долго сидела на крылечке барака с Вадиком, пила «Вана Таллин» и слушала отчет о нашей лагерной жизни.
Утром она первая вошла в столовую.
– Смотрите, сейчас начнется, – тихо прошептала я, прекрасно читая выражение маминого лица.
Мама уволокла Пирет в подсобку, откуда слышались только глухие звуки.
– Она ее бьет? – спросила Наталья Ивановна.
– Все может быть, – ответила я.
Через пятнадцать минут улыбающаяся Пирет подала нам вкуснейший дымящийся омлет с колбасой. Мама стояла за стойкой и варила какао. Собственно, омлет Пирет тоже готовила под маминым приглядом.
– Ольга Ивановна, вы – блеск! – воскликнул Вадик.
– Удочерите меня, пожалуйста, – опять заплакала Наталья Ивановна.
– Быстро сели и начали есть, пока не остыло! – гаркнула мама.
Омлет был съеден за минуту, после чего все тридцать человек по росту выстроились во дворе столовой, ожидая дальнейших указаний.
За нами приехал грузовик, чтобы везти работать в поле. Мама не очень долго беседовала с трактористом. Точнее, она сказала ему несколько слов на незнакомом нам языке.
– Что она сказала? – спросил Вадик.
– Не знаю, – ответила я.
Тракторист сел в свой грузовик и задом же отъехал, после чего дал газу, улепетывая на предельной скорости.
Потом мама отправила нас в баню в прямом и переносном смысле слова и отправилась, как она сказала, «по делам».
Результатом ее «дел» – мама побывала в больнице, у главы поселка, где мы проживали, и еще бог знает где – стала немедленная эвакуация чуть ли не на спецпоезде всех детей домой.
Я же жутко страдала.
– Клевая у тебя мама, – сказал Вадик.
– Ага, – ответила я.
– Машенька, ты такая замечательная девочка… – повторяла Наталья Ивановна, воспылавшая ко мне любовью.
А я страдала от того, что это не я такая замечательная и что меня любят не просто так, а за мою маму, которой я, конечно же, гордилась, но прекрасно понимала, что мне до нее далеко. Не дотянуться.
К поезду нас провожали большой делегацией. Пирет махала платочком и приглашала приезжать еще. Маме грузили в поезд ликер. Нам, детям, выдали какие-то значки, открытки и деньги, которые мы заработали. «Сухие пайки» в дорогу были изысканными и обильными. Складывалось ощущение, что Пирет приготовила лучшие блюда в своей жизни и достигла вершин кулинарного таланта. Все были счастливы. Наталью Ивановну сфотографировали рядом с Вадиком для местной прессы. Наталья Ивановна улыбалась, как дурочка, а Вадик стоял, распрямив плечи.
В поезде мы пели песни, ели, даже танцевали.
– А где Ольга Ивановна? – иногда спрашивала Наталья Ивановна или Вадик.
Мамы нигде не было.
Когда мы прибыли в Москву, родители стояли на перроне вокзала и от нетерпения готовы были кинуться под колеса прибывающего поезда. Мама тоже стояла в толпе. Это было покруче трюков Дэвида Копперфильда. Все окончательно решили, что она владеет искусством трансформации и что ее появление в лагере было миражом, чудом и бог знает чем. На самом деле мама вернулась в Москву на самолете. Просто ей нужно было успеть на важное совещание на работе, о чем, конечно же, никто не знал.
Когда Наталья Ивановна и Вадик увидели мою маму на перроне, они захлопали в ладоши. Все остальные подхватили. Народ оглядывался – кого еще могли встречать бурными овациями? Актрису? Певицу?
Кстати, цветную капусту я не ем до сих пор. Даже запах не переношу. И ревень с тех пор не ела.
Кухня народов Крайнего Севера
Между жизнью у бабушки и жизнью в Москве у меня была еще одна жизнь, к счастью, недолгая, – на Севере. Был наш маленький городок, и была Большая земля, от которой мы зависели полностью. Все, включая еду, везли оттуда. И если бы не привезли, мы бы умерли от голода, потому что в этом маленьком городке не росла даже комнатная фиалка – умирала, замерзала, не дожив до состояния взрослого растения.
Помню, мы стояли в очереди за яйцами. Брали сразу три десятка – в грязных картонных ячейках, перетянутых веревкой, которые можно было донести только на вытянутых руках. За десять минут, которые занимала дорога от магазина до дома, я примерзала варежками к картону. На пороге мама аккуратно, чтобы не побить яйца, доставала меня из варежек, а потом отдирала варежки от картона. Яйца были счастьем – ими мыли голову, пили сырыми, считая, что это полезнее, и пересчитывали, как сокровище. Однажды наша соседка тетя Наташа испекла безе для детей и пошла по квартирам раздавать их.
– Спасибо, – отвечали мы, осторожно цепляя крошечную безешечку. – А желтки вы куда дели?