«Что все это будет стоить, интересно? Можно прикинуть уже сейчас. Все про все, — подумал он, — потребует тысяч сто баксов — не меньше, а то и больше. Так что получается со всеми расходами сумма совсем не малая. Намного отличающаяся от той, которую предложил ювелир Емелька. Плюс риск, да еще какой, который также будет оплачен нам самим себе сполна. При всех потерях, сложностях и недостатках вывод напрашивается один: стоит браться».
«С другой стороны, если хорошо подумать, может, и не стоило нагромождать на свою голову столько лишних проблем и добиваться изжоги. Надо было отдать Емельке икону тогда же на даче, и все тут. Так нет же, пожидился. Засуетился. С Анисовкиным зачем-то советовался, с алкашом. Да еще в Красноярск летал на кой-то хрен, — прикинул он. — А все почему?»
Вогез прекрасно знал ответ на этот душивший его, как жаба, с первого дня вопрос. Потому что икону он, дурак, обещал на днях, по непонятной для самого себя причине, отдать Ольге, с которой незадолго до всех этих ювелирных торгов встречался в своем офисе в городе. Она — то ли родственница, то ли подруга Албанца, то ли подруга подруги Албанца, Вогез не знал и не помнил. Тот, идиот полный, педрила вонючий, конечно же проболтался про икону. А зачем и почему, он тоже не знал доподлинно, и даже, к своему собственному удивлению, не узнавал. Так был в себе уверен.
«Опять этот сука Албанец! — подумал Вогез. — Несчастья все мои только от него. И надо же было ему в недолгой беседе в офисе с этой бабой так растрепаться. А потом и я, тоже дурак, болтнул лишнее». Особенно когда беседовали с этой Ольгой в ресторане фитнес-клуба на Рублевке. Расслабился, разомлел, наобещал. Поверил белиберде всякой за чашкой кофе и стаканом свежевыжатого сока. Другие мужики и пацаны, он представлял это прекрасно, от стакана спирта не ломаются. Ни косяком, ни шприцем их не возьмешь. А он сам, можно сказать, наговорил «семь бочек арестантов». Просто так, ни за что ни про что, взял и наговорил. Чертовщина, какая-то, да и только.
Спиртное Вогез не терпел вовсе. Считал, что от него многие беды, в том числе связанные со здоровьем, особенно в его возрасте. И других всегда призывал к тому же. Например, закадычного приятеля своего Юрку-Альбиноса, который ухитрился надраться с друзьями в стельку, выйдя недавно после обширного инфаркта из кардиологического центра. От невероятного количества потребляемого ежедневно спиртного у того даже уши были отвратительного сизого цвета, а нос — и того хуже, красней, чем у самого Деда Мороза. Этого Вогез не понимал совсем. И всегда говорил друзьям, знакомым, тому же Юрке, что надо немедленно прекратить бесконечную поддаваловку, завязать с зеленым змием, пока не поздно. Подумать наконец и о своем здоровье, которое, как говаривали раньше, не купишь ни за какие деньги. Нет же, дураки, не понимали, что сами с собой творили. Губили жизнь свою, можно сказать, на корню. Вогез в свое время тоже был не дурак выпить, хотя и не очень любил самый обожаемый русским народом напиток. Но все же, с учетом многолетней тренировки, не пьянел от достаточно значительных доз. Не то что некоторые. Да и пивал он, в отличие от многих, в своей жизни практически все, что пьется. То есть все людям известное в этом плане. От «слезы комсомолки» — коктейля на натуральной политуре, огуречного лосьона для бритья, любимого мужиками российской глубинки, до самых изысканных французских коньяков. Тех самых, что чуть ли не по тысяче евро за бутылку в лучших ресторанах Европы и Америки. Но то, что в беседе с этой интеллигентной, образованной женщиной, каких он тоже видел в своей жизни немало, в том числе в постели, он сам, по своей собственной инициативе, вдруг поскользнется на ерунде, Дед не мог себе ни представить, ни простить.
Эта интеллигентная, образованная, красивая и стройная женщина совершенно непостижимым для Вогеза образом, казалось ему, смогла не только разговорить, но по совсем непонятной для него причине даже убедить старого, видавшего виды «законника» в том, что хранившаяся уже в тот момент в его загородном доме икона — это и есть ее семейная реликвия. И еще в том, что именно его, Вогеза Хачатряна, божественное предназначение и сам смысл всей его жизни, оказывается, заключались не в чем ином, как в возвращении этой реликвии на ее законное место. То есть туда якобы, где она по божественному замыслу и должна быть.
«Знать бы еще, где это место, тогда б совсем хорошо было, — подумал с усмешкой Вогез. — Наверняка имела в виду свою собственную квартиру или дачу. Это уж как водится в этих кругах. Моя „дачурка“, конечно, для этого ей не подходит никак. Мала, может быть? А может, влажность не та? Еще пугала, сука, меня, говорила, что по преданию (неизвестно, правда, какому и чьему) того, кто незаконно прячет икону, ждут самые настоящие несчастья и потрясения. То есть меня ждут. Нужно было бы не молчать, а сказать ей пару ласковых слов или врезать меж глаз за такую наглую болтовню. На худой конец, рассказать, например, каким образом и как ко мне эта икона попала и где была до этого. А я, кретин, сдуру пообещал, слово дал. Влюбился, что ли? Или действительно постарел, о душе думать стал. Всякая ерунда в голову и лезет. Слово дал».
А слово свое Вогез умел держать.
ГЛАВА 4Кровь казачьих предков
На краю Руси обширной
Вдоль уральских берегов
Проживает тихо мирно
Войско уральских казаков…
Ой, да располынушка, горька травушка
Горячей тебя в поле не было…
Горячей тебя царская служба.
Ольга с утра сидела в Интернете и просматривала материалы, относящиеся к истории уральских казаков.
«Вот ведь, историк я хренов. Студентам часто даю задания: генеалогическое древо составить. Да еще ругаю, если отписываются: на огромных листах ватмана выводят старательно одни имена да фамилии: бабушка — Фекла Иванова, дедушка Макар Петров. А кто их предки? Кем они были? Откуда пришли? Где жили? Чем занимались и как туда попали? Ничего об этом неизвестно. Вот поэтому-то и решила, видно, начать с себя. Подумала, что так намного наглядней будет, понятней и интересней. Знаем все в общем, в целом. Мыслим глобально. За глобализацию выступаем. А детали? А нюансы? А полутона? Они-то как раз зачастую гораздо важнее.
Вот и стала выискивать оные. А может, это кровь казачьих предков заговорила?» — думала Ольга, сидя за экраном уже не один час.
«Так. Смотрим далее. „Краткая хроника походов Яицкого (Уральского) казачьего войска“ с 1591 по 1905 год включает в себя 36 походов, в которых участвовали не менее 500 человек…» — читала Ольга. — «В 33 случаях (из 36) выходили они победителями», — увлекшись электронным текстом, она читала страницу за страницей.
«Помимо участия в походах яицкие казаки несли дозорно-сторожевую службу на защитной линии. Крепости да форпосты создавали».
В «Истории Пугачева» Оля обнаружила, что Пушкин пишет, как казаки Яика послали в Москву двух своих послов с просьбой взять их «под свою руку». И что царь высоко оценивал роль яицких казаков в деле защиты восточных рубежей русского государства, официально зачисляя их на государеву службу.
А вот это еще интереснее: «В 1613 году казакам Яика была выдана „Владенная грамота“ на право пользования рекой Яиком с вершины до устья и впадающими в нее реками и притоками, рыбными ловлями и звериной ловлею, а ровно и солью, беспошлинно также крестом и бородою».
Этот документ сгорел, — узнала она из материала, — во время сильного пожара в Уральске, а получить копию казаки как ни старались, так и не смогли, поскольку не знали, каким приказом грамота была выдана. А денег, чтобы отыскать ее на архивных полках министерств, то ли не хватило, то ли не знали, кому дать.
«Да, — подумала Ольга, отрываясь на минуту от компьютера, чтобы сделать глоток чая, — бардака, по всей вероятности, и тогда хватало на Руси».
«Краткая хроника походов Яицкого (Уральского) войска» отмечает все походы, при которых казаки верой и правдой исполняли государеву службу. Это были военные операции, предпринимаемые в интересах Российского государства, с научными, освободительными, политическими и другими целями. Все походы неизменно проходили при образцовом несении службы и доблестном исполнении казаками своего воинского долга. Помимо участия в походах казаки несли дозорно-сторожевую службу на защитной линии.
В гарнизонах форпостов поддерживалась строгая дисциплина. Каждый казак должен был иметь наготове: оседланного коня, исправное оружие и необходимые запасы провианта, пороха и свинца. Казак не имел права отлучиться с форпоста. Управление Яицким войском строилось на демократических началах. По набату колокола на площади против войсковой канцелярии собирался сход казаков — так называемый войсковой круг. После молитвы и взаимного приветствования атаман или один из его старшин обращался к собравшимся казакам: «Атаманы-молодцы и все великое войско Яицкое!» Далее излагалось существо дела, выносимого на сход, и обращавшийся непременно спрашивал согласия казаков по поводу принимаемого решения.
Если они одобряли решение атамана, то кричали «Любо!». А в случае несогласия — «Не любо!».
А. С. Пушкин, — прочла Ольга в других материалах, — писал в «Истории Пугачева» о подобном управлении войском, как «учреждении чрезвычайно сложном и определенном с величайшей утонченностью». Все казаки круга имели одинаковые права. Каждый из них мог высказать и отстоять свое мнение, а также выносить на обсуждение свое предложение. «Атаман и старшины, — писал Пушкин, — временные исполнители народных постановлений».
«Ай да казаки! Ай да молодцы! — восхитилась про себя Ольга. — У нас в России, несмотря на долгие годы так называемых демократических реформ, до сих пор подобной демократией и не пахнет ни в государстве, ни в отдельно взятом коллективе, будь то предприятие или даже наш замечательный институт с его мощным научно-педагогическим составом в основном „остепененных“ кадров преподавателей. Да попробуй я, например, несмотря на свой большой стаж и опыт работы, на совете института высказать все, что я думаю, скажем, по поводу распределения коммерческих потоков денег, вечно хо