— Куда, куда… На кудыкину гору! — дерзко отвечал Шерстков, явно выказывая неуважение к новоиспеченному бригадиру.
— Ты что? Ах, ты так? Ну, погоди!
Бубнов наливался злостью. Лицо его покраснело, в горле булькало, но нужных слов не находилось, изо рта вылетали только междометия и угрозы.
— Чего горло рвешь, к фрезеровщикам я, — проговорил Шерстков. Он стоял перед бригадиром, прижимал к впалой груди огромную деталь. Казалось, еще мгновение, и Шерстков не удержит детали, многокилограммовая штуковина с грохотом обрушится вниз, отдавит ноги.
Но Шерстков только казался слабаком. На самом деле в его тщедушном теле таилась цепкая сила. Примакову как-то пришлось увидеть Шерсткова в драке, это было в поселке. И он подивился железной крепости его мускулов, взвешенной рассчитанности движений. Да и в работе проявлялась его сила, но редко, лишь тогда, когда он переставал валять дурака и брался за дело. Тогда дело спорилось в его худых руках, в такие минуты на него приятно было смотреть.
— Зачем тебе к фрезеровщикам? Что ты там позабыл? — бригадир смотрел на Шерсткова с такой злостью, что, казалось, — еще мгновение, и он вцепится ему в горло с выступающим кадыком, поросшее черными, не выбритыми в утренней спешке волосами.
— Разве так фрезеруют? — с неожиданным спокойствием объяснил Шерстков. — Вон они какие припуска оставили! А я что, нанялся вручную шабрить? Пусть снимут пару десятых, тогда дело веселей пойдет.
— Ишь, веселья захотелось! Ступай на место и делай, что велено, — выкрикнул Борис. — А то рапорт напишу, и катись на все стороны!
— Пиши Емеля, твоя неделя. — Шерстков повернулся и поволок куда-то свою деталь.
— Ну что с ним будешь делать? Ты бы, Примаков, хотя бы слово сказал. А то стоишь, молчишь.
Второй раз за короткое время Дмитрия Матвеевича упрекнули за безучастность.
— Да я что? Разве он меня послушает? Не гоношись, Борис. Походит, язык почешет и вернется. Куда он денется?
— Нет! Хватит. Пока Шерсткова не устранят, на бригадный подряд переходить не будем. Не будем, и все. Баста! Дураков нет за лодырей ишачить! — с жаром проговорил бригадир.
«Значит, о переходе на бригадный подряд Ежов с Борисом уже говорил. Ну и хорошо. Они начальство, им и решать», — подумал про себя Примаков. В глубине души он согласен был с бригадиром: на общий котел хорошо работать тогда, когда каждый вносит в этот самый котел равновеликий вклад. А если двое с плошкой, а семеро с ложкой, то где же здесь справедливость? С запоздалым сожалением подумал: надо было сказать об этом Ежову. Почему смолчал?
Однако пора браться за штамп.
Примаков закрепил деталь в тисках, схватил напильник… Работа спорилась. Руки сами делали свое дело, металлическая пыль слетала на верстак, бок детали блестел, отражая чудом проникший в цех через пыльную фрамугу солнечный луч. Примаков морщил лоб, щурил глаз — «ловил микроны». Ему было хорошо и весело работать. Даже не заметил, как наступил перерыв.
Дмитрий Матвеевич развернул сверток с обедом. Однако не успел затолкать в рот остатки вчерашнего пирога с капустой да запить кефиром, как спохватился: опаздывает на собрание овощеводов.
Он, скомкав, выбросил газету из-под пирога в урну и отправился в красный уголок. Там уже полно набилось народу. Лица у всех собравшихся как на подбор были обветренные, загорелые до черноты, этих людей объединяла общая страсть — в свободное от работы на заводе время копаться в земле.
Первое слово предоставили Примакову. Он с увлечением начал рассказывать о своем опыте выращивания картофеля. Кажется, картофель — он картофель и есть, не первую сотню лет в России растет, какие тут могут быть секреты, сунул в землю клубень и жди урожая. Однако Примакову удалось удивить народ. В погребе на стеллажах он проращивает картофель, пока не образуются ростки в восемь — десять сантиметров. Их-то и высаживают в лунки.
— Не дело затеял, — ворчала жена Дарья Степановна. — Умней других хочешь быть? Это тебе не помидоры, чтобы от ростка пошли… Тут клубень надо сажать или на худой конец глазок.
Но Примаков молча делал свое дело — почему и не попробовать. Ну, пропадет грядка-другая, не велик урон. И вот теперь, в конце лета, оказалось, что урожай картофеля на опытных грядках оказался в четыре раза выше, чем на остальных, где посадку Дарья Степановна вела обычным способом!
Послышались голоса: «Вот это да!», «Ну и Примаков!», «А не заливает ли он?», «Надо будет попробовать, чем черт не шутит».
Дмитрий Матвеевич на трибуне отер платком мокрый лоб, вон сколько выступать приходится последний десяток лет, а все никак не привыкнет — слова на язык идут какие-то не те, казенные, корявые, семь потов сойдет, пока речь держишь. Нет, не его это дело — витийствовать, вот за верстаком или с лопатой в огороде — там он царь и бог.
Посыпались вопросы:
— Какие сорта картофеля брал?
— Лорх, Прокульский ранний, Волжанин…
— Лунки поливать надо или как?
— Поливать, обязательно поливать… При этом высаживать в почву при такой же температуре, при которой ростки… того-етого… проросли, то есть порядка десяти градусов.
— В пересчете на гектар сколько картофеля получил?
— Восемьсот центнеров.
— Ого!
Стали расходиться. В дверях Примаков столкнулся с Шерстковым. Этому, видать, и тут есть забота, всякой бочке затычка.
— А ты чего здесь делаешь, Шерстков? У тебя же участка нет. Ты в домино, того-етого, урожай собираешь.
Шерстков едко улыбнулся:
— Хочу послушать, как куркули деньгу зашибают. Может, и сам начну. Ты почем картофель продавать на базаре будешь? Может, для своих скостишь немного?
Примаков сдвинул брови. Вот вредный мужик. На больную мозоль наступил.
— Ты бы язык-то попридержал, Шерстков. Лучше работой займись. На тебя Борис давно зуб точит. Выставят из бригады, как пить дать, выставят.
Шерстков взвился:
— Это мы еще посмотрим… кто кого! В этой голове такие идеи зреют! — Он стукнул себя согнутым пальцем по выпуклому, как у младенца, лбу. Звук получился такой, как будто он вколотил в покрытый клеенкой стол костяшку домино.
…Дмитрию Матвеевичу хотелось самому «довести» штамп, чтобы не оставлять на доделку Борису. Но обнаружил, что опаздывает в театр. Побежал в кабинет начальника цеха (того на месте не оказалось), позвонил Лысенкову. Так, мол, и так. Заработался и вот срываю важное общественное дело. В театре ждут не дождутся представителя славного рабочего класса Примакова, а он еще и в путь не тронулся.
— Выручу! Подгребай, — ответил завгар.
Дмитрий Матвеевич близко познакомился с Лысенковым несколько лет назад. Партком возложил на Примакова ответственность за выезд шефской бригады в колхоз, расположенный в деревне Соленые Ключи. Лысенков по каким-то причинам сам выехать в колхоз не смог. Однако на каждую просьбу Примакова откликался охотно, выручал. Как-то раз он сказал слесарю:
— Для меня начальство знаешь кто? Директор, секретарь парткома, председатель завкома и ты, Примаков, представитель рабочего коллектива, так сказать, первый номер. Тебе отказа, Матвеич, ни в чем не будет.
Примаков покинул цех, отправился в гараж, отыскал Лысенкова. Тот вышел из-за стола, крепко пожал гостю руку:
— Я слыхал, Матвеич, у тебя на приусадебном рекордные урожаи? — спросил он.
— Да какие там рекорды… того-етого… Всего понемножку. Для дома, для семьи.
— Однако и для продажи небось немало останется, — понимающе улыбнулся Лысенков. — Где продавать будешь? Здесь, на базаре?
Примаков вздохнул. Казалось, завгар угадал его мысли. Как до реализации продукции доходит, так у Примакова на сердце кошки скребут.
— Что делать, не знаю. Предлагал детсаду — не берут. Наличными платить нельзя и бесплатно — не положено. А на базар стыдно. Того и гляди, на весь город ославят.
— Могу выручить.
— А как? — заинтересовался Дмитрий Матвеевич.
— У меня машины куда только не бегают. Отвезешь в соседний город и отдашь оптом, я скажу кому. Лишние деньги рабочему человеку не помешают.
— Еще бы! У меня дочь невеста, приданое надо готовить, жена все уши прожужжала.
— Выручу, выручу… — попыхивал сигареткой Лысенков. — Почему не помочь хорошему человеку? Как дочь-то у тебя? Не нагулялась еще? Хорошая девица. Но только замуж ей пора, а то испортится. Муж нужен солидный, в годах, молодой ее не удержит. Бедовая!
На что прост Примаков, а догадался: не зря он о Линке заговорил. Неужто он, козел старый, и впрямь надумал…
— Да разве нас, стариков, дети спрашивают, за кого замуж выходить, — выдохнул он. — Наше дело накормить, одеть, обиходить. А свои вопросы они сами решать будут. Родители у них дураки, а сами они умные, десять классов за плечами.
— А ты с нею построже, построже… Кстати, хочешь взять для дочки японский платок? Белый с красными цветами и блестками. Достался по случаю.
— А цена какая?
— Мелочь. Тридцать рублей.
— Тридцать рублей-то мелочь?
— Тогда бери без денег. Свои люди — сочтемся…
— Нет. Без денег не возьму, — твердо ответил Примаков.
В театр Дмитрия Матвеевича по распоряжению завгара отвез на директорской «Волге» новый шофер Игорь Коробов. Тот самый парень, что вступился за Лину во время неприятного происшествия в вагоне-ресторане.
— Ну, мать, принимай гостей. Будем чай с бубликами пить. Я горяченьких в театральном буфете прихватил. А дочь где? Лина! Гляди, кого я привел!
Игорь Коробов не только в театр отвез Примакова, он еще предложил Дмитрию Матвеевичу заехать за ним через пару часиков и доставить домой. Тот согласился. И зазвал Игоря в гости.
По дороге сделали остановку у почтового отделения. Дмитрий Матвеевич отослал сорок рублей в деревню Соленые Ключи и теперь испытывал душевное облегчение.
— Мой руки, Игорь, вон там на кухне… Проходи, садись… Сейчас перекусим. Дочка! Где ты прячешься, выходи! Жених пришел!
Слово «жених» у Дмитрия Матвеевича случайно с языка сорвалось. А уж после в голову ударило: а может, и впрямь это дочкина судьба? Коробов — парень видный, красивый, и должность неплохая — шофер директора. Чем Линке не пара?