— Ну да, на отца с матерью времени не хватило! Не звонишь, не пишешь, живы старики или сандалии откинули, тебе все одно. Женился, а жену даже не показал.
Роман Петрович отшучивался (эта манера лучше всего подходила для разговоров с отцом):
— Да что ты, батя: все ворчишь и ворчишь… Не такой плохой у тебя сын. Вот сегодня деньжишек вам с маманькой перевел. А что до жены… то не хотелось видеться мельком. Летом закатимся к вам на Волгу на целый месяц, вот тогда и познакомишься со снохой. Учти: перед соседями краснеть не придется, краля что надо!
Положив трубку, Беловежский задумался: что же общего у отца с и. о. начальника главка Трушиным? У отца не было ни лысины, ни хрящеватых прижатых ушей. Да и лица совсем разные — у Трушина треугольное, с узким острым подбородком, а у отца квадратное, широкое. Но что-то общее было, было… пожалуй. Отношение к людям. Они ведут себя так, как будто к каждому у них имеется свой счет, малый или большой, от каждого требуют ответа. Откуда это шло, что давало им такое право — требовать у других ответа?
Новый шофер Игорь Коробов мягко остановил машину у заводоуправления. Пока Роман Петрович шел к подъезду, встречные люди улыбались, кивали ему. По обращенным к нему приветливым лицам, улыбкам он догадался, что все уже знают, что этот молодой парень, еще недавно занимавший на заводе должность начальника производства, теперь — их новый директор, что рады этому и ждут от него чего-то хорошего и радостного для себя. Оправдает ли он эти надежды?
Беловежский поежился. Он верил в себя, и все же, все же… где достать недостающие четыре процента к годовому плану? Ведь корректировки он у Трушина не выпросил… Об этом ему сейчас предстояло сообщить своим товарищам по работе.
Беловежский прошел в кабинет, нашел клавишу переговорного устройства и попросил вызвать своих ближайших помощников — «по списку». В глубине души он жаждал теплой встречи, добрых слов и напутствий. Однако и заместитель директора по общим вопросам Фадеичев, и секретарь парткома Славиков, и молодой Сабов, назначенный совсем недавно на освобожденное Беловежским место начальника производства, и заведующая отделом кадров Веселкина ограничились только кратким «Поздравляем!». А главный инженер Хрупов и вовсе ничего не сказал, даже не подошел поздороваться, отделался сухим кивком и уселся поодаль на стуле, стоявшем между диваном и огромными напольными часами фирмы «Мозер».
Общую сдержанность можно было объяснить. Все, исключая самого Беловежского, считали вопрос о его директорстве давно решенным. От его поездки в Москву ждали не приказа о назначении, а того, как проявит себя новый директор в новой роли, с чем приедет, с какими новостями. Может быть, не признаваясь в том себе, жаждали хотя бы небольшой, но удачи. В конце концов, разве они здесь, в Привольске, виноваты, что им запланировали такого поставщика, который до сих пор еще из строительных лесов не вылез? И разве корректировка плана в этих условиях не была бы вполне оправданной, даже законной?
Глядя на обращенные к нему озабоченные лица, он с внезапным сожалением подумал: а может, надо было склонить перед Трушиным выю, повиниться, поканючить и выбить из него эту несчастную, увы, ставшую за последние годы традиционной корректировку? Поди теперь доказывай этим людям, что его отказ от корректировки был добровольным! Каждый подумает: сплоховал директор, наверняка просил, да робко, неумело, не то что Громобоев, вот и отказали.
Впрочем, мимолетное сожаление возникло у Беловежского и тотчас же растаяло, как дымок над трубой маневрового паровозика, который виден был сквозь широкое окно директорского кабинета.
Произнес спокойно, как ни в чем не бывало:
— Ну как? Все в порядке?
Отозвался заместитель, острослов и скептик Фадеичев:
— Мы-то что… Сидим тут, лаптем щи хлебаем. А вот как ваши успехи там, в столице, Роман Петрович?
Все закивали головами, заулыбались, кроме застывшего в мрачной неподвижности главного инженера Хрупова.
— Слушайте, — сказал Беловежский, — уж не думаете ли вы, что за пять дней я сумел сделать то, чего не удалось за предыдущие двадцать пять?
— Большому кораблю — большое плавание, — усмехнулся Фадеичев. Его округлое лицо с выпуклыми холодноватыми глазами выражало глубокий ум и безбрежное равнодушие ко всему, что не входило в круг его прямых интересов. А еще — насмешливое отношение к людским страстям и заблуждениям.
— План-то нам скорректировали? — спросил Сабов.
— А почему, собственно говоря, нам должны корректировать план? — с подчеркнутым удивлением спросил Беловежский. Он рад был, что с этим вопросом вылез по-детски нетерпеливый Сабов, с ним легче было расправиться.
— Но ведь раньше, всегда… Громобоев… Разве это не так?
— Я знаю, что раньше и что всегда, — вздохнул Беловежский, — я спрашиваю, почему, почему нам должны снижать план? Какие у нас для этого основания?
— Ну, положим, это-то ясно, — поспешил на помощь покрасневшему Сабову Фадеичев, гордившийся своим редким умением обосновать все что душе угодно. — Поставщик не дал нам металла нужного сортамента. Да и кадров недостает…
— Текучка у нас большая. Вот и недостает.
— И чего они лётают, не пойму?! — в сердцах воскликнула завкадрами Веселкина. — Не успеют оформиться, уже увольняются. Черти непутевые! — она тряхнула коротко стриженными седыми волосами.
— Не понимаю, почему нужно ругаться, — подал голос Фадеичев, — рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше…
— А разве нельзя сделать, чтобы лучше для людей было именно у нас, а не у доброго дяди? — сердито проговорила Веселкина.
Фадеичев развел руками, что должно было означать: «Можно, да я тут при чем?»
— Так, значит, корректировки не будет? Что же нам делать? — Голос у Сабова сорвался, и он пустил петуха. Уши его приобрели малиновый оттенок.
— Ну, это-то, положим, ясно! — хмыкнул Фадеичев. — Повышать производительность труда. Но как это сделать? Вот вопрос. Настоящего роста производительности труда мы сможем добиться только в том случае, когда рабочих мест будет меньше, чем рабочих рук.
— Постойте, постойте, — заволновался секретарь парткома Славиков. — Вы что же это, Фадеичев, за резервную армию безработных ратуете?
— А разве ее у нас нет? — насмешливо сказал Фадеичев. — Безработных нет, точно. А вот не работающих… Или плохо работающих — хоть пруд пруди. Мало, что ли, народу по заводу без дела слоняется?
— А-а… вы в этом смысле, — обнаружив, что никакой особой крамолы в словах Фадеичева нет, Славиков с облегчением вздохнул. — Ну тогда нам надо вести разговор не о сокращении рабочих мест, а о повышении дисциплины труда, о моральном и материальном стимулировании хорошо работающих.
— Вот вы и ведите… — отвечал Фадеичев. — Вам, как говорится, сам бог велел. А нам положено отыскивать и предлагать директору оптимальные решения.
— Повышать производительность труда можно и нужно на основе внедрения новой техники! Это и дураку ясно! — прозвучал из угла резкий голос главного инженера Хрупова.
— Дураку-то, может, и ясно, — язвительно произнес Фадеичев, недолюбливавший главного инженера, — а вот умному невдомек. Объясните мне, пожалуйста… У нас в отделе АСУ около ста разработчиков, четыре ЭВМ, в которые вколочена уйма денег, повсюду дисплеи… А что изменилось на заводе? Как отразилось на росте производительности труда? Сколько дало добавки к плану?
— Почему я должен вам отвечать? — грубо спросил Хрупов.
Беловежский, заранее давший себе слово проявлять по отношению к Хрупову особую терпимость, выставил вперед ладони и произнес примирительно:
— Спокойно, спокойно, товарищи.
Почему-то эти невинные слова взорвали Хрупова. Одновременно с боем напольных часов фирмы «Мозер» раздался его голос:
— А вы нас не успокаивайте! Мы вам не дети, а вы нам не папочка. Если у вас в главке вышла осечка с корректировкой плана, вам и отвечать. В конце концов, мое дело — техническое развитие производства! А о плане пусть у вас голова болит, товарищ директор!
Слова «товарищ директор» были сказаны Хруповым с нажимом и прозвучали явно иронически. Мгновение Роман Петрович молча смотрел на Хрупова. Что делать — оставить слова главного инженера без внимания, сделать вид, будто ничего не произошло? Хрупов успокоится и сам поймет, что не прав — и по форме, и по содержанию. С другой стороны, такой разговор, как сегодняшний, может определить их отношения на многие годы вперед. В таком случае, целесообразнее сразу поставить главного на место. Он сказал:
— А мне помнится, что товарищ главный инженер наравне со всеми нами, грешными, получает премию за перевыполнение плана. Что-то я не слышал, чтобы он хоть раз от нее отказался.
Фадеичев громко и торжествующе рассмеялся.
Хрупов побледнел. Услышать такой упрек в присутствии посторонних, да еще от кого — от своего вчерашнего подчиненного, от Ромки? Нет. Хрупов этого снести не мог. Не найдя, что ответить, он сунул руку во внутренний карман пиджака, выхватил пачку денег и кинул ее через комнату на директорский стол.
— Вы попрекаете меня премией? Можете взять ее обратно!
Деньги, не долетев до цели, парашютируя, медленно опустились на паркетный пол.
Завкадрами Веселкина вскрикнула:
— Боже мой! Да вы в своем ли уме, Николай Григорьевич?!
Молодой Сабов ползал на карачках, подбирал с пола деньги и клал на угол директорского стола.
Хрупов оглушительно хлопнул дверью да и был таков.
Беловежский спокойно, как будто ничего не случилось, произнес:
— Все свободны… кроме Фадеичева.
Как только они остались одни, Беловежский молча впился взором в бледноватое с темными мешками в подглазьях лицо своего зама, впился с надеждой и сомнением. С надеждой — потому, что знал: голова этого человека таит в себе десятки хитроумных комбинаций, способных выручить завод. С сомнением — потому, что не, знал: захочет ли Фадеичев всерьез ему помочь. Что может побудить его к действию? Перспективы дальнейшего роста? Но этих перспектив у Фадеичева нет, и он это знает. До самой пенсии ему суждено оставаться заместителем. Таким образом, пряника нет. Нет и кнута. Увольнение его не пугает. Фадеичева давно уже приглашали на должность заведующего кафедрой в местный политехнический институт, и, как было известно Беловежскому, он еще не принял окончательного решения.