— От Лысенкова, говоришь? Адриана Лукича? Я Дрыгин. Что нужно?
Дрыгин пошел с Примаковым к машине. Вместе с Игорем, втроем, они быстро перетаскали мешки к палатке. На огромных весах Дрыгин взвесил товар и по одному ему известным расценкам отсчитал Примакову деньги.
— А квитанция? — спросил Примаков.
Дядька осклабился:
— Тебе что — квитанции нужны или монеты? То-то. Да ты не журись. Я больше отвалил, чем бюро… — мужик пнул ногой свежевыкрашенный ларек. — Мы своих не обижаем. Адриан Лукич знает… Да что там говорить, кто его обидит, тот и дня не проживет.
Дядька враз погасил ухмылку и уже другим, уважительным голосом произнес:
— Поклон ему и привет. От Дрыгина.
Глядя на зажатые в руке промасленные кредитки, Примаков испытал угрызения совести. Он уже понял, что продал свой товар не государственной организации — бюро торговых услуг, как хотел, а жулику-перекупщику.
Посмотрел на свои шершавые, как наждак, ладони в желтокостяных наплывах мозолей, успокоил себя: не краденое продал. Свое.
Село расположилось на холмах, редких в этих степных местах. Может быть, поэтому оно выглядело таким живописным? Игорь смотрел на крепко и ладно сбитые избы, на густые зеленые кроны лип и тополей, на озерца, в которых плавали утки, и ему казалось, что в этом благодатном краю, под этим голубым небом, слегка выбеленным солнцем, люди должны жить по-особенному, легко и весело.
— А откуда название такое Соленые Ключи? — поинтересовался он у притихшего Примакова.
— Чего? — тот с трудом очнулся то ли от ленивой дремоты, то ли от глубоких раздумий. — А-а… Тут один ключ есть… того-етого… загадка природы. Все пресные, а он, значит, соленый… А отчего? Кто говорит: морская вода под землей пробилась… Врут. Солончаки неподалеку. Вот соль-то наружу и вышла.
Распугивая кур и подняв тучи пыли, они прокатили по главной улице села, свернули, миновали переулок, другой… А Примаков все гнал и гнал Игоря, пока они не поравнялись с малой, покосившейся избенкой в два окна. Одно из стекол в избе было разбито.
— Стой. Приехали.
— Родственники-то, видать, не из богатых, — протянул Игорь.
— Нишкни, — хмуро оборвал его Примаков, выхватил из машины туго набитый рюкзак, направился к избушке на курьих ножках. Громко и противно заскрипели несмазанные петли, они очутились в темных сенях, где пахло куриным пометом. Из-под ног шарахнулась птица, за второй дверью послышались шаги. Женский голос произнес:
— Кто там?
— Свои! — хрипло ответил Примаков и потянул на себя дверную скобу.
В полутемной избе стояла немолодая простоволосая женщина с миловидным лицом.
— А-а, это ты, — кивнув, сказала она Примакову, как будто он не приехал издалека, а вернулся после минутной отлучки.
— Здравствуй, Тося. А Федя где?
Женщина огляделась, словно Федя был здесь, в избе, да спрятался.
— На рыбалку ушел. Еще затемно. А это кто?
Примаков потянул Игоря за рукав.
— Товарищ мой. Заводской. Мы вместе на машине приехали.
Тося выглянула в оконце, точно проверяя правдивость сказанного.
— А-а, шофер… Проходите.
Игорь сделал два шага и уселся на широкую лавку. Огляделся. Вещей в избе было много, она вся была ими загромождена. Но это лишь усиливало ощущение неустроенности быта. Один стул громоздился на другом, четвертая ножка отсутствовала. На телевизоре стоял утюг, из чего можно было сделать вывод, что аппарат этот используется как подставка, а не по прямому назначению. Здесь же находился и холодильник, тоже, видно, бездействующий, потому что из-за полуотворенной дверцы несло плесенью.
— Опять все не работает? — задал вопрос Примаков. На лице его было мученическое выражение.
Тося махнула рукой:
— «Телик» Федя доломал… А холодильник то работает, то перестанет… Течь начинает. А потом заплесневел. Надо бы отмыть, да времени нет.
— Я же говорил, когда выключаешь — вытирай насухо и держи дверцу открытой…
— Да я держала, а Федя взял и захлопнул. Баловник.
Из сеней послышался звон брошенного в сердцах ведерка, дверь пнули ногой, и на пороге появился белобрысый мальчонка. Широкие скулы и маленькие черные глаза выдавали его принадлежность к примаковскому роду.
— Федя, погляди, кто приехал.
— А-а… папаня. Ты чего долго не был? Подарки привез?
Примаков подхватился с лавки, кинулся в угол, где стоял принесенный им с собой туго набитый рюкзак.
— Сейчас, сейчас, сынок…
На свет божий были извлечены: большая связка сушек, ярко-оранжевый пластмассовый бидон для молока, матросская бескозырка с золотой надписью на ленте «Балтфлот», резиновые женские боты, скрепленные воедино суровой ниткой, рулон пестрого штапеля, несколько кусков хозяйственного мыла, детский пугач с пистонами, кулек конфет, пара белых батонов, детский вигоневый свитер, на котором было вышито изображение олимпийского мишки, радиолампа и связка разноцветных бельевых скрепок.
Федя проявил колоссальную активность. Он тотчас же напялил на себя бескозырку, схватил пугач и стал громко стрелять, распространяя по избе дым и удушливый запах пороха. При этом он ухитрялся одну за другой скусывать с веревки сушки и еще подсовывать в рот извлеченные из кулька карамельки. Его мать заинтересовалась только одним предметом — жгуче-черными обливными ботами. Белыми и крепкими зубами Тося перекусила насильно соединявшую их суровую нитку, сунула босые ноги в боты и уже не снимала их.
Примаков дал Тосе денег, она накинула на себя черную выношенную кофту, взяла сумку и отправилась в магазин. После этого на столе появилась бутылка пива, банка консервов «Мойва в томате», кусок белого, отдававшего в голубизну сала с крупными зернами соли, и плитка пластового мармелада. Кроме того, хозяйкой были добавлены чугунок холодной картошки в мундире и краюха черного хлеба.
Начался пир.
Игорю было не по себе. Нежданно-негаданно, по стечению обстоятельств, он вдруг оказался в селе Соленые Ключи, в этой бедной избе, где стал свидетелем туго закрученного узла чужой жизни.
Теперь ему было ясно, что Федя — сын Примакова. Выходит, Таисия — его первая жена? Но как она может быть первой женой, когда их сыну, белобрысому Феде, лет десять, не более, а Лине — дочери Примакова от нынешней жены Дарьи — более двадцати?
Эти мысли до того занимали Игоря, что кусок с салом в горло не шел.
Примаков заметил это, перестал есть и сказал:
— Ты тут, Таисия, приберись, а мы с Игорьком пройдемся, свежим воздухом подышим.
— Сходите, сходите, — проговорила Тося, — Феденьку возьмите. Он без папани скучает.
— Не! Я лучше к Петьке Косому сбегаю, пусть посмотрит, какой у меня пугач. Он, жила, мне своих голубей гонять не дает. Я ему стрелять из пугача тоже не дам.
— Так нельзя, Федя, — строго, по-отечески произнес Примаков. — Надо быть добрее к людям, тогда и они к тебе всей душой.
— Как же, жди, — захохотал Федя, обнажив щербатый рот, в котором недоставало одного резца. — Я Петьке сказал, что меня папаня в Суворовское определит, а он как даст, вот зуб выбил. Я ему, косому, стрельну, второй глаз окривеет.
— Ну ты… того-етого, посмирнее, суворовец.
— Папаня, смотри без меня не уезжай! — И Федю как ветром сдуло.
Игорь и Примаков спустились с пригорка. Пыльная дорожка привела их к озерку. По краям в человечий рост стояла зеленая осока, над водой красиво свесилась зеленая пестрядь ветлы. По озеру плыла утка с выводком. Без видимых усилий утиная семейка скользила по зеркальной глади воды, оставляя за собой едва заметный узорчатый след.
От воды пахло свежестью.
Примаков отыскал взглядом, видно, известную ему с давних пор, скамейку, уселся. Крупное лицо его было задумчиво.
— Ты, брат, не осуждай… Жизнь, она, брат, всякая. И то в ней, и это. Ты думаешь так, а она этак… — сбивчиво произнес Примаков.
— Да я не осуждаю. Вот только не пойму.
— А чего тут понимать… После войны это было. Прислали меня сюда с завода на летний месяц технику подшефным ремонтировать. Поселили в избу к Таисье. Девка добрая, ласковая. А в любви — я такого в жизни не встречал… Однако вернулся в город, об этой истории позабыл. Встретил Дарьюшку, полюбил. Зажили душа в душу. А потом как-то, лет десять назад это было, снова послали меня в эти Соленые Ключи. Увидел Таисию, а она будто и не изменилась. Зазвала в гости, про жену выспрашивала, про дочку. Ласковая была такая. Через год дошли слухи — Таисия родила. Это крест мой. Ей от меня ничего не надо, не просит, не требует, а ведь сын-то мой. Ему есть и пить надо. Вот и везу воз.
— А Дарья Степановна?
— Даша? Она все знает. Поняла. И простила. Золотая женщина. Поверишь ли, затормошусь я, забегаюсь, забуду денег послать, так она напомнит. У нас, говорит, дом полная чаша, сыты, обуты, в достатке… А как они там? Одежонку надо собрать да денег… Это ж твой сын, Митя.
Утка достигла берега и, потеряв прежнюю осанистую грацию, тяжело переваливаясь на перепончатых лапах, стала взбираться по крутому склону. Утята, сломав строй, врассыпную двинулись за ней. Слышалось кряканье, писк, хлопанье крыльев.
Игорю невесело было от только что услышанной исповеди. А ведь казалось, в Лининой семье так все просто и ясно, что и скрывать нечего.
От примаковских тайн мысли Игоря повернулись к собственной семейной тайне. Судя по всему, Дмитрию Матвеевичу было не до него. Приезд в деревню, свидание с Тосей и сыном, казалось, не оставляли в его душе места для чужих дел. Тем не менее Игорь попытался завязать разговор, ради которого ехал сюда, за столько верст.
— Я знаете о чем думаю? — сказал он. — Может быть, мой дед у этого озерка курил в последний раз? Он ведь в этих краях погиб…
Примаков с усилием оторвался от своих невеселых мыслей:
— Да, ты говорил…
— Говорил, да не все… — Игорю захотелось рассказать обо всем Примакову. Словно откровенность, с которой тот раскрыл перед ним душу, требовала ответной откровенности.