У Лины загорелись глаза. Она села на песке, поправляя разлетавшиеся волосы.
— Почему вы мне об этом письме ничего не говорили? Где оно? У вас?
— Его у меня нет, — упавшим голосом ответил Игорь. — Письмо украли.
— Украли? Кто? Зачем?!
Пришлось Игорю рассказать Лине о смерти бабушки, о беспорядке, который он застал в комнате, когда примчался по тревожному звонку из ЖЭКа, о пропаже письма, о поездке в деревню, неподалеку от которой, как утверждал безымянный автор, погиб при необычных обстоятельствах его дед. Лина сказала:
— Как замечательно, Игорь, что у вас в жизни есть такая большая цель — отыскать своего деда, героя войны…
— Да он не герой… Простой солдат.
— Молчите, молчите, не перебивайте меня… Они все были герои. И вы правильно делаете, что посвятили себя этим розыскам… Вот у меня был знакомый помреж Сапожков. Это такой тип! Все для себя, все для себя! Он даже поговорку придумал: «Уж если таскать каштаны из огня, то домой». Представляете?
— У нас в таксопарке есть такой тип… Мы зовем его Раковая душа, потому что он раков с пивом сильно уважает. Он говорит: «Рожденный брать не брать не может».
— Вот видите! Сколько их развелось. Я знаю, что вы не такой.
Она сидела перед ним светловолосая, загорелая, словно русалка, выбравшаяся из моря на сушу в обеденный перерыв, чтобы облегчить душу откровенным разговором…
Заводской гараж громко именовался автотранспортным цехом, но выглядел бедновато: двенадцать грузовых, шесть легковых — «Волги» и «Москвичи», два теплых бокса, одна смотровая яма, асфальтовый круг с дощатым навесом, где в основном и протекала вся жизнь коллектива.
Игорь подружился с Димой, высоким красивым парнем, которого, однако, отличала какая-то скованность, он мало говорил, медленно двигался, никогда не проявлял инициативы.
— Странный ты какой-то, Дима, — сказал ему вскоре после знакомства Игорь. — Ты же, кажется, недавно в армии отслужил. Боевым парнем должен быть.
Дима улыбнулся:
— А я комполка возил. Он от меня боевитости не требовал… Лишь бы машина в порядке была.
На этот счет комполка мог быть спокоен. Дима был просто неспособен что-либо делать плохо. На работу приходил первым, уходил последним. Игорь узнавал его по длинным ногам в ярко-синих кедах, торчащим из-под парткомовской «Волги», — он вечно что-то чинил, заменял, чистил.
Вот и сейчас, заметив его ноги в пузырящихся на коленях, потертых джинсах, Игорь остановился, сказал:
— Хватит тебе на земле валяться, радикулит заработаешь, профессиональную болезнь шоферов.
— Глушитель разболтался… Того и гляди, потеряю.
— Не потеряешь. Машина начнет стрелять, что твой танк.
— Ну, не доводить же до этого.
— Пойдем, в холодке посидим. Есть разговор.
Они отошли в сторону, под навес, уселись на лавке, к которой была прислонена ребристая автопокрышка от ГАЗ-52.
— Дим, что ты думаешь о Заплатове?
Шофер Заплатов на вид был здоровый мужик, косая сажень в плечах, все у него большое, громоздкое: нос, губы и ручищи, которые, казалось, могли завязать в узел кочергу. Но на самом деле Заплатов вовсе не был богатырем. Вечно ныл, жаловался на нездоровье, часто бюллетенил. Кроме ущемленной грыжи, на которую он постоянно ссылался, чтобы увильнуть от тяжелой физической работы, гнездились в его большом рыхлом теле и другие многочисленные недуги. Однако они, эти недуги, видимо, не мешали ему успешно справляться со своими обязанностями. Завгар Лысенков явно благоволил к Заплатову.
— Что я думаю о нем? — повторил вопрос Дима. Это было у него в характере. Он любил повторять чужие слова, как бы для того, чтобы убедиться — не ослышался ли, правильно ли понял. На самом деле пауза ему была нужна, чтобы подыскать ответ. — А что, мужик как мужик… Только хворый, — подумав, ответил он.
— Хворый, а чем же он в таком случае Лысенкова к себе приворожил? Тот ему дальние поездки доверяет.
— Доверяет, это точно, — охотно согласился Дима. Он не любил спорить. Молча делал свое дело, притом так, как считал нужным. Сбить его с этого пути было невозможно. Но и другим навязывать свою правду Дима не считал нужным. Он и жене своей предоставил полную свободу. Позволил ей жить так, как хотелось. Вот она и ушла к другому, прихватив с собой дочку.
Игорь придвинулся к приятелю поближе и зашептал:
— В конце прошлой недели Заплатов отсутствовал три дня. Куда-то мотался на хруповской машине. А главному инженеру подавали «Москвич». Потом хруповская «Волга» объявилась в гараже, а Заплатова не было — отсыпался после дальней дороги. Завгар приказал мне заменить его. Беловежский приболел, и я был свободен. Беру я, значит, путевой лист и что же вижу? За те три дня, что Заплатов отсутствовал вместе с машиной, на спидометре не прибавилось ни одного километра. Тебе это о чем-то говорит?
— Не прибавилось, — задумчиво повторил Дима.
— Точно. Я проверял.
— А как это могло быть? — удивился Дима.
Игорь рассмеялся:
— Ну ты даешь! Вчера родился, что ли? Не знаешь, как деляги на спидометр километры накручивают? Отсоединяют от спидометра тросик, подключают электромоторчик, тот — к двенадцативольтовому аккумулятору, и, пожалуйста, километраж готов.
— Но ведь тут-то не прибавилось? — сказал Дима.
— Не прибавилось. Но что это значит? А то, что тросик отключили вовсе — на все время поездки.
— Ну это вряд ли, — глубокомысленно покрутил головой Дима.
— Почему?
— Тросик же на пломбе…
— Разве пломбир трудно достать? А потом кто же будет отсоединять от спидометра? Это любой работник ГАИ обнаружит. Разве трудно — поставить машину на смотровую яму и отсоединить тросик от коробки передач. Ни один проверяльщик не заметит.
— Ну, а к чему?
— Вот и я тебя спрашиваю: к чему? Ответ быть может только один. Чтобы нигде — ни в путевом листе, ни на спидометре не было следов этой поездки.
Дима долго переваривал услышанное. Потом глаза его подернулись пленкой печали. Он сам никогда не жульничал, не мухлевал, не ловчил. И расстраивался, когда это делали другие.
— Выходит, левые поездки?
Игорь пожал плечами.
— И вот еще… Как у нас в гараже с запчастями?
Дима ответил:
— А то сам не знаешь, что ли… Плохо. Мне понадобилось свечи сменить, так я чуть не на коленях перед кладовщиком стоял: нет, и баста. Пришлось на свои купить.
— А между тем, — с нажимом произнес Игорь, — Лысенков привез из Москвы несколько ящиков запчастей. Я сам помогал ему грузить. И разгружал он на моих глазах. Куда же они делись? Ни одной железки новой не появилось, так или не так?
И снова по красивому лицу Димы прошло нечто вроде судороги.
«Эти его судороги, — подумал Игорь, — что-то вроде индикатора… Реагирует на нечестность и воровство». Игорь еще не знал, как сам будет реагировать на обнаруженные им факты. Но что-то делать будет. У него было такое ощущение, как будто, расставшись месяц назад со своим московским товарищем Витюхой и его отцом, он как бы обрел их способность остро реагировать на все огрехи, которые еще имеются в этом распрекрасном мире. Игорь с силой толкнул рукой прислоненную к лавке автопокрышку, она покатилась и, очертив плавный полукруг, упала прямо под ноги вышедшего из здания завгара Лысенкова. Тот с недовольным видом огляделся и, обойдя лежавшую на асфальте покрышку, отправился по своим делам.
— Ну как, напали на след своего деда? — спросил у своего водителя Роман Петрович Беловежский.
«Волга» быстро наматывала километры на прибрежной ленте шоссе. «Только ему и думать о моем деде», — подумал Игорь. Завод огромный, и забот у Беловежского хоть отбавляй. Игорь в курсе: дела идут неважно, то и дело возникают сбои, производство лихорадит. Может, эти сбои и раньше возникали, при прежнем директоре, но к ним привыкли, не обращали внимания. А теперь все валят на Беловежского, мол, еще зелен, куда ему до Громобоева… Тем не менее Роман Петрович среди своих нелегких директорских забот об Игоре не забывает. На днях интересовался: «Как ты устроился в комнате для приезжих? Может, надо что, вещички какие-нибудь, простыни, полотенца… Ты скажи, Медея соберет». Тронутый директорской заботой, Игорь ответил: «Спасибо, ничего не нужно. Все есть — казенное. Кто-то позаботился, всем снабдил — и одеяло, и подушка… И даже посуда. Стаканы, рюмки. Зеркало здоровое в золотой рамке». — «Зеркало, говоришь?.. Это из театрального реквизита. В клубе драмкружок, в кладовке чего там только нет». Сказал и замолк, ушел в себя, на выпуклый лоб, как мелкая волна на берег, набежали складки, губы приобрели по-детски обиженное выражение. Игорь про себя удивился: «Откуда Роману Петровичу знать, что есть и чего нет в кладовках драмкружка? Он что, в спектаклях играл? Не похоже».
И вот директор снова проявляет интерес к личным делам своего водителя. И интерес не праздный, не показной.
— Делаю, что могу, Роман Петрович. В деревню съездил, возле которой, по слухам, дед погиб. В краеведческом музее на чердаке «боевой листок» отыскал. Там заметка о деде. Отличился он! А что дальше делать? Один добрый человек пообещал разузнать фамилию командира части, в которой сражался дед, но пока от него ничего не слышно.
— А ты поактивнее, — советует Беловежский. — Прошлое свои тайны крепко прячет, просто так не отдает. Их надо силой вырывать.
Он помолчал, потом произнес:
— Между прочим, мой отец тоже воевал в этих местах.
Беловежский крутанул ручку, опустил боковое стекло. В кабину ворвался степной ветер. Он был душистый, с едва различимым горьковатым привкусом полыни.
— А как тебе понравился город? Завод?
— Можно честно, Роман Петрович?
— Только честно!
— Привольск с Москвой, конечно, не сравнишь. Как говорится, труба пониже, да дым пожиже. Но ничего. Симпатичный городок. Жить можно. А вот завод — беспорядка много, все запущено. У нас в таксопарке стенд передовиков чуть ли не золотом сверкал. Все вокруг вылизано, даже кусты подстрижены. А здесь в Аллее передовиков заблудиться можно. Акация разрослась, не продерешься, асфальт потрескался, трава проросла… И всюду так. В бытовках, как на вокзале где-нибудь в глубинке. В гараже всего два теплых бокса, запчастей нет, как работать? Нет, Роман Петрович, тяжелое вам хозяйство досталось, ох тяжелое.