— Красотища! — только и мог сказать Игорь. — Это ваши?
— Ювелир, конечно, работает не для себя… Наши создания покидают нас, уходят. Но лучшие из лучших… Самые любимые свои детища я оставляю. А вот ширпотреб…
Христофор Кузьмич старательно упрятал ценную коробку в сейф, достал круглую шкатулку. Кольца, брошки, серьги в ней лежали навалом. Ювелир поддел пальцем и извлек из шкатулки кольцо с ярко-красным камнем.
— Красивое?
— По-моему, да… Что за камень? Словно кровяной…
— Как вы сказали? Кровяной? Угадали! Это аметист. Аметисты бывают разные. Цейлонский имеет оттенок нежно-фиолетовый, а бразильский — он перед вами — кровавый. Этот камень переменчив, меняет цвета в зависимости от освещения. А бывают и такие, что приобретают кровяной оттенок только вечером. Когда-то путешественники старались захватить аметист в дорогу, считали, что изменение его цвета днем предвещает бурю и сильные ветры. Впрочем, переменчивость аметиста имеет вполне реальное объяснение — в отличие от других хрусталей, он имеет скрытое слоистое строение, что и определяет его свойства.
— А какие у него свойства? — поинтересовался Игорь.
— Принято считать, будто аметист хранит от опьянения, разглаживает морщины, сводит веснушки. Его кладут под подушку, чтобы видеть счастливые сны. Однако сила камня пропадает, если его носят не постоянно, а временно. Можно сказать, что он привязывается к хозяину, как собака. И мстит, если им пренебрегают.
— Красивое кольцо.
— Работа неплохая, хотя изделие и массовое. Не исключено, что кольцо сделано моими руками.
— Неужели вы не помните?
— Я же сказал, кольцо массовое. Изготовлено оно еще до войны в нашем городе артелью «Красный ювелир». Я в ней работал. Вещь особой ценности не имеет. Такие кольца имеют многие граждане и в Привольске, и в других городах. Я бы не обратил на него внимания, если бы не странность просьбы, с которой ко мне обратились. От меня требуют, — представьте себе! — чтобы я кольцо испортил!
Игорь удивленно раскрыл глаза.
— Да, да… Вглядитесь. Камень обрамлен четырехугольником. Так? А меня просят, чтобы я возвел над камнем нечто вроде ажурного балдахина. Сейчас кольцо строгое, а станет вычурное.
Он небрежно бросил кольцо в кучу других.
— А у вас не найдется… серебряного колечка? Дешевого, я бы взял.
Христофор Кузьмич с улыбкой посмотрел на Игоря:
— Для девушки. Невесты?
— Да… То есть нет.
— Все понятно.
Христофор Кузьмич нырнул головой в сейф и извлек оттуда тоненькое колечко, украшенное тремя полосками эмали — красной, белой и синей.
— Вот как раз то, что вам нужно. Берите.
— У меня с собой нет денег. Я заеду после зарплаты и заберу.
— Нет, берите сейчас. А деньги потом отдадите. Оно дешевое. Я с вас возьму только за металл. А работа бесплатная. Мой подарок вам. Мне нравится, как вы относитесь к памяти деда. И вообще вы мне нравитесь.
Когда Игорь, покинув мастерскую, в сопровождении ювелира направлялся к выходу, он услышал донесшийся со двора звук — кто-то колол дрова. Очутившись на улице, подошел к высокому забору, подтянулся на руках, заглянул. Хмурого вида мужик с силой вгонял в дерево стальной тесак. В это мгновение из-за облачка выглянуло солнце и высекло из полированной грани тесака кровавую искру.
Приближался день рождения Медеи, а подарка Беловежский еще не приобрел. Что он подарит жене, знал заранее. Медея любит драгоценности, всякие там кольца, серьги, браслеты. Это сужало круг выбора. И тем не менее приготовить для нее подарок нелегко. Эта женщина знает толк в украшениях.
Роман Петрович ожидал, что выбор драгоценностей в комиссионке будет невелик и удивился, обнаружив, что стеклянные витрины буквально заставлены коробками с кольцами. Приглядевшись, с огорчением отметил, что ничего интересного нет. Золото 583-й пробы, а работа самая заурядная. Нетрудно было догадаться, что все это изделия массового производства, поставленные на поток. С запозданием пожалел, что не обратился вовремя к ювелиру. По словам Медеи, в Привольске таковой имелся, он бы соорудил что-нибудь замысловатое, однако это требует времени. Делать нечего, проморгал, проворонил, сейчас надо как-то выходить из положения.
Остановил свой выбор на кольце с аметистом — кроваво-красным камнем. Над ним возвышалось нечто вроде ажурного шатра, сооружение несколько громоздкое, но необычное. Заплатив деньги и упрятав кольцо в коробочку, а коробочку в карман, вышел из магазина.
Роман Петрович покупкой был доволен. Приготовленная для Медеи драгоценность как бы искупала часть вины, ощущение которой Роман Петрович носил в себе все последнее время. Это стойкое ощущение появилось у него после двух недавних встреч с Линой.
Зачем ему нужно было встречаться с этой девушкой? Он сам не знал. После нервно-напряженного разговора в поезде Беловежский ощутил себя глубоко уязвленным и даже обиженным. Он ожидал, что Лина, наивная, доверчивая девчонка, если и не обманутая в полном смысле слова, то, во всяком случае, обманувшаяся в своих ожиданиях, будет взволнована, потрясена их встречей, и ему, Беловежскому, придется сдержанно и тактично дать ей понять, что возврата к прошлому нет и быть не может. А что получилось? Все наоборот. Он почувствовал себя радостно встревоженным, а она была спокойна, иронично-уклончива. Ему бы радоваться, стараться обходить любые места, где они могли натолкнуться друг на друга. Однако в первый же день, когда ему стало известно, что Лина приступила к работе, ноги сами понесли его в заводской музей. Ему почему-то вдруг показалось, что последнее слово в разговоре с Линой еще не произнесено. Он собирался сказать ей что-то решительное и строгое. Но как только увидел милое лицо Лины, раскрасневшейся от усилий навести в музее чистоту после только что покинувших помещение ремонтников, ее пушистые волосы, выбившиеся из-под пестрой косынки, голые ноги в растоптанных домашних тапочках, как что-то жарко полыхнуло в нем, кровь ударила в голову, и он замер на месте, не зная, что делать и что сказать. Что-то в этом роде произошло и с Линой. Она широко раскрытыми серыми в желтую крапинку глазами глядела на Романа Петровича, продолжая дальше скручивать тряпку, с которой на пол уже натекла серая лужица.
— Вот, — нарушил молчание Роман Петрович. Его круглое лицо с мелкими капельками пота, выступавшими над верхней губой в минуты волнения, выглядело растерянным. В помещении сильно пахло масляной краской и побелкой, нечем было дышать. — Зашел посмотреть, как ты тут…
Лина, быстро овладев собой, выставив трубочкой свежие розовые губы, сдула щекотавшую лоб прядку волос и почти спокойным голосом ответила:
— Здравствуйте, Роман Петрович, с чем пожаловали?
Он подумал, что это жестоко с ее стороны — встречать лобовым вопросом, на который нечего было ответить. Она была рядом, и этого ему было достаточно, кому нужны бессмысленные разговоры?
— Зашел посмотреть, как поработали строители. Мы их с продмага сняли, некоторые возражали. Пришлось объяснить, что пища духовная не менее важна, чем телесная.
Лина охотно продолжила этот никчемный разговор. Бросила в угол тряпку и пошла по свежевыкрашенным, еще липким полам, показывая помещение, благодаря за помощь, сетуя на недоделки, чего-то прося и требуя.
Беловежский ее слушал и не слышал. Звон в ушах не проходил. Линины слова шли откуда-то издалека и до сознания не доходили. Потому что это были не те слова, которых он ждал.
— Две комнаты — это только начало, — хмуря светлые брови, говорила Лина. — Вы от нас, Роман Петрович, так легко не отделаетесь. Придется через полгодика выселять соседей — архив и добавлять нам помещений. Мы тут не управимся, нам тут тесно будет.
— Да у вас тут нет пока ничего, вон, стены пустые, откуда теснота-то, — говорил Беловежский, с отвращением слушая свой директорский хохоток и ненавидя и себя, и Лину за недостойное их притворство.
— Лина… — он вдруг остановился и взял ее за обнаженную по локоть руку. — Постой же…
Но она быстро вырвала руку, метнула в Романа Петровича затуманенный влагой взгляд, отвернулась и пошла дальше, хлопая спадающими с ног тапочками.
— Может быть, нам встретиться в другой обстановке и все обсудить? — вырвалось у него.
Она стояла у окна. Солнечный свет золотил ее профиль.
— Что обсуждать-то, товарищ директор?
Она была права, обсуждать было нечего. И все-таки наперекор ей и разуму он сказал тоном, не допускавшим возражений:
— Буду ждать после работы в Детском парке, за «Иллюзионом»!
Лина не ответила, но Беловежский понял, что она придет.
В Детском парке они встречались раньше, года полтора назад. Однажды, расшалившись, посетили аттракцион под названием «Иллюзион». Заплатив угрюмому и безразличному ко всему кассиру сорок копеек («двадцать с носа: цена иллюзий в наше время»), прошли по подъемному мостику и заняли места. Кроме них, в фургончике не было никого. Со скрежетом мостик поднялся вверх и исчез. Пути обратно не было. Автоматически закрылась дверь. Зажегся другой, более тусклый свет. И вдруг лавка, на которой они сидели, стала клониться назад. Лина вскрикнула и схватила Беловежского за руку. Одновременно в другую сторону опрокинулась передняя стена. На ее месте возникла другая, по-видимому, то была стена кабинета, поскольку ее украшала книжная полка. Поворот — и вот уже перед глазами стена спальни с нарисованной на ней большим зеркалом в позолоченной раме. Снова перемена декорации — и они уже в гостиной…
Шум, духота, скрежет железа, жуткое вращение внутри и вокруг, ощущение тошноты. Шатаясь, они прошли по вернувшемуся на свое место мостику и оказались на свежем воздухе.
— Господи, какая гадость! — сказал Беловежский.
— Ну почему же, — с горькой улыбкой проговорила Лина. — Несколько минут мы побыли с тобой в семейном гнездышке. И все удовольствие тебе обошлось в сорок копеек. Недорого.
И вот теперь — новая встреча у «Иллюзиона».
Еще издали Роман Петрович увидел, как она спускается по крутой каменистой дорожке в босоножках на высоких каблуках, глядя под ноги и покачивая для равновесия высоко поднятыми и раскинутыми в разные стороны как крылья, руками. На ней была белая кофточка и пестрая серая юбка, перехваченная в талии тонким черным пояском с никелированной пряжкой. Под ложечкой у Беловежского засосало, и он подумал о том, что, до