— Нет… то есть да… — смешавшись, ответила Лина. У нее похолодело внутри и начали предательски дрожать пальцы.
— Зря темните, гражданка Примакова, — сказал следователь. — Факт вашего пребывания в указанном месте и в указанное время подтвержден свидетельскими показаниями хозяйки дома Беловежской М. В. и водителя Коробова И. И.
Лина залилась краской и потупилась.
— Гражданка Примакова, в ваших интересах все рассказать. Добровольное признание будет учтено судом при определении меры наказания.
У Лины от страха вспотели ладошки.
Это произошло вскоре после встречи Лины с Беловежским в Детском парке. Наивная! Ей казалось, что там, на затененных листвой дорожках, их никто не увидит и не узнает. Кто-то увидел, узнал и донес эту крайне важную информацию до ушей жены Романа Петровича — Медеи.
И тогда Медея, взъярившись, позвонила в заводской музей славы и, представившись, попросила Лину навестить ее дома.
— Адрес вам, видимо, хорошо известен, — не удержалась Медея от колкости, хотя перед этим дала себе твердое обещание вести себя сдержанно и хладнокровно.
Лина поначалу растерялась:
— Адрес? Нет, мне он не известен, — сказала она. — Откуда мне знать?
Она говорила правду. Медея и сама могла догадаться: раньше, до женитьбы, Беловежский жил в доме молодых специалистов. Да и туда вряд ли он приглашал свою зазнобу, дом до отказа был забит своими, заводскими. О стенах этого дома можно было с уверенностью сказать, что они имеют и глаза и уши. Впрочем, как выяснилось, глаза и уши в этом маленьком приморском городке имели даже липы и каштаны Детского парка.
— Заходите. Попьем чаю, поговорим. И не бойтесь… — Медея запнулась. — Я вовсе не собираюсь кричать и царапаться. Просто поговорим, как женщина с женщиной.
— А я и не боюсь, — твердым голосом ответила уже успокоившаяся и взявшая себя в руки Лина. — После работы зайду. Часов в шесть.
— После работы нельзя. Как вы не понимаете…
— Ах, да. Роман Петрович тоже вернется. Понимаю. Тогда попытаюсь часа в три. По дороге в краеведческий музей.
— Жду. — Медея повесила трубку.
А Лина так и осталась стоять с трубкой в руках и уставившись неподвижным взглядом в прикрепленную кнопками к стенду большую фотографию с подписью «Комсомольская свадьба в механическом цехе». В трубке раздавались частые гудки, но она их не слышала.
Конечно, Лина имела право отказаться от приглашения Медеи. Ясно ведь, что предстоящая встреча не сулит ей ничего, кроме неприятностей. И все же она пойдет. Ей нечего стыдиться, нечего скрывать. Она права — и перед самой собой, и перед людьми. А не пойти, значит, косвенно признать себя неправой.
И вот Лина поднимается по подновленным каменным ступеням на крыльцо, видит начищенную до блеска медную пластинку с каллиграфически выведенной надписью «Беловежский Р. П.», проходит сквозь приотворенную дверь в полутемную переднюю. Звучит знакомый голос:
— Пришли? Хвалю за храбрость. Пойдемте в сад. Я накрыла стол в беседке.
Пухлощекий амур выпускает изо рта тугую струю воды, красиво отсвечивают на солнце цветные витражи веранды. Уложенная мраморной крошкой дорожка вьется между клумб, на которых цветут золотые шары и хризантемы.
Усевшись, Лина оглядывается, не зная, куда положить свою косметичку.
Медея подсказывает:
— Кладите рядом с собой, на лавку. Что — косметичка заменяет вам кошелек?
— Да… там все: помада, ключи, деньги.
— Ясно.
— Я не понимаю… — говорит Лина.
— Понимаете. Потому и пришли. Впрочем, к делу. Я хотела вас спросить: долго вы будете преследовать Романа Петровича?
У Лины на лице появилось мученическое выражение. Ей было стыдно за Медею. И та это почувствовала.
— Извините, я неправильно выбрала слово. Скажу иначе: долго ли будут продолжаться эти встречи по закоулкам, звонки, охи, вздохи? Чего вы хотите, чего добиваетесь?
— Господи! Да нет никаких звонков! Уверяю вас, вы ошибаетесь!
— А встреч тоже нет?
— Встреч? Была одна. В Детском парке. Роман Петрович хотел мне что-то сказать… Но мы оба нервничали, и разговора не получилось.
— Ах, вы «оба нервничали»! Да как вы не понимаете, глупая вы девчонка, что этими словами выдаете себя с головой. Вы влюблены в него! Как кошка, влюблены!
Лина выпрямилась, сухо сказала:
— Вы не имеете права так говорить со мной! Вы хотели узнать — назначала ли я вашему мужу свидание? Я ответила: нет, не назначала. Все?
— Нет, не все!
Медея непроизвольно скомкала рукой скатерть, чашка, звякнув о блюдце, угрожающе придвинулась к краю стола.
Она помолчала минуту, переводя дух и подбирая слова.
— Я обещала, что не буду закатывать вам сцен. И сдержу слово. Но я хочу, чтобы вы меня правильно поняли. Не думайте, что я боюсь потерять мужа. Нет. Он уже сделал свой выбор. И не в вашу пользу. Но я не желаю сцен, сплетен, пересудов. И требую, чтобы вы больше не давали для них пищу. Самое лучшее, если бы вы вообще уехали из города.
Лина рассмеялась:
— Куда же я уеду? Здесь я родилась. Здесь мой дом, семья. Да вы что? Если вам здесь не нравится, вы и уезжайте.
Медея метнула в сторону Лины испепеляющий взгляд. Но сдержалась.
— Хорошо. Прекратим этот разговор. Я вас предупредила. А вы поступайте, как знаете. Но если что… пеняйте на себя.
Лина повела плечом:
— Угрожаете? Значит, не уверены в Романе Петровиче. Не нужен он мне. Понимаете? Было и прошло. Все.
Медея встретила эти слова с недоверием. Поскребла скатерть длинными серебристыми ноготками.
— Ну, если так… Будем считать, что мы поняли друг друга.
Лина поднялась из-за стола.
— Идите за мной.
Медея вышла из беседки, повела гостью в дом.
— Идите, идите!
На туалетном столике у трельяжа были разбросаны кольца, серьги, браслеты. У Лины вырвалось:
— Ой, какие красивые!
— Нравятся? Мне тоже. Особенно вот это.
Она сняла с пальца кольцо с аметистом, положила на подоконник. Надела другое — тонкое золотое колечко, увенчанное гроздью мелких жемчугов.
— Это речные жемчужины. Из Японии.
— Мне пора.
— Подождите.
Медея вышла из спальни. Через минуту вернулась, держа в руках красивый кошелек из мягкой красной кожи.
— Это — вам. Неудобно ходить с косметичкой.
— Да что вы! Мне не надо.
Медея вложила кошелек ей в руку.
— Возьмите. Мы же с вами не враги, верно? А может быть, даже станем друзьями. У меня к вам просьба: никому не говорите о нашей сегодняшней встрече… И о разговоре. Это нас обеих поставит в неприятное положение. Договорились?
Лина в нерешительности глядела на кошелек.
— Зачем он мне? Но если вам так хочется… Хорошо, я вам с водителем яблок пришлю из нашего сада. Вкусные!
Когда Лина сбегала со ступенек крыльца, к дому подъехала черная «Волга». Из окошка на нее с изумлением смотрел Игорь. Лина сделала вид, что не узнала его, вышла за ограду и быстро зашагала в другую сторону.
— Можно?
Мрачный Примаков сидел на кухне и при помощи специального приспособления насаживал металлические крышки на банки. Целая батарея их стояла перед ним на столе.
— Коробов? Тебе чего?
Игорь удивился. В словах старого слесаря не было обычной сердечности.
— Проезжал мимо. Дай, думаю, зайду. Из Соленых Ключей ничего не слышно? Как там Федя? Воюет?
— Тише ты, — остановил его Примаков. — Вот язык… Ты еще громче крикни, чтобы весь город услышал.
— Да ведь здесь нет никого. Дарью Степановну я на улице с сумкой встретил. Как там Тося? Всё болеет?
— А тебе-то что за дело?
Примаков явно был сегодня не в духе. Подхватил желтым ногтем резиновое кольцо, ловко положил на крышку, крышку на банку, сделал точное круговое движение, и — готово. Потянулся за следующей банкой.
— Помните, вы обещали узнать, что стало с пареньком, который вызвался солдат до шоссе провести? Вы еще говорили, что на мине подорвался.
Дмитрий Матвеевич резко отодвинул банку в сторону, сказал:
— Вот что, парень… Шел бы ты отсюда. Что-то высматриваешь, вынюхиваешь. А потом в милицию бежишь, на своих друзей доносы строчишь. Вот тебе бог, а вот и порог! Скатертью дорожка!
Игорь стоял как громом пораженный.
— Дмитрий Матвеевич! Да вы это о чем? Какие доносы? Можете толково сказать?
Примаков смутился. Ему уже было неловко от своей горячности. Человек в гости пришел, а он напустился, чуть взашей не вытолкал.
— Не знаю я ваших делов. Сами с Линкой выясняйте. У меня своих забот полон рот.
— Лина дома? Я пройду?
— Иди… Только боюсь, там тебя еще похуже встретят.
Лина лежала на диване. Руки, ноги будто плети, лицо бледное, на лбу мокрая тряпка. Щеки мокрые — то ли с тряпки натекло, то ли слезы. На шум шагов не прореагировала, уснула, что ли?
— Лина, что с вами?
Она сдвинула тряпку с глаз, приоткрыла опухшие веки. Увидела Игоря, сморщилась и отвернулась к стене.
— Что случилось?
Линина спина затряслась, и он понял, что она плачет. Плакала Лина бесшумно.
Он дотронулся рукой до теплого плеча. Девушка дернулась, как от укуса гадюки, перекатилась к стене и снова зарыдала, теперь уже во весь голос, со стонами и причитаниями.
— Господи! Что же это делается? Почему я такая разнесчастная. За что? За что?
Игорь дал себе слово, что не уйдет из этой комнаты прежде, чем не объяснится с Линой, не узнает причин ее горя.
Он вошел на кухню, нашел стакан, налил холодной воды, вернулся в комнату.
— Выпейте.
Как ни странно, Лина послушалась, повернула к нему заплаканное, распухшее лицо и стала пить. Зубы ее стучали о стенку стакана, вода расплескивалась, падала ей на грудь, в широко распахнутый ворот халатика. Она этого не замечала.
Игорь уселся на край дивана.
— Что случилось? Я хочу знать.
Она разлепила красные от слез веки, долго и молча глядела ему в лицо. Из ее груди вырвался — не то вздох, не то рыдание.