Надежда Семеновна в частном порядке выполняла для Хрупова кое-какие чертежи. Время от времени он заезжал к ней домой. У нее была большая светлая комната с эркером в коммунальной квартире. Так получилось, что однажды Хрупов остался в этой комнате на ночь. С тех пор он регулярно навещал Надежду даже тогда, когда у него не было заказов на чертежные работы. Она была тихой, послушной, никогда от него ничего не требовала. Он и не давал ей ничего, кроме этих, ставших постоянными посещений.
Надежда схватила Хрупова за руку своей маленькой, похожей на лапку рукой с длинными и ярко накрашенными ногтями.
— Коля!.. Я хочу сказать, что этому не верю…
— Чему не веришь?
— Я ничему плохому не верю, что о тебе иногда говорят. Я знаю, что ты добрый и хороший. И хочу, чтобы ты знал, что я это знаю.
Хрупов растрогался. Во время его посещения комнаты в коммунальной квартире они никогда не говорили о своих отношениях. Хрупов знал, что когда-то у нее был муж, об этом можно было догадаться по некоторым предметам убранства комнаты — двум скрещенным саблям на ковре, войлочным тапкам сорок третьего размера, бирманской сигаретнице из папье-маше — золотая роспись на черном фоне (сама Надежда не курила), бритвенному станочку и помазку на туалетной полочке и большому аквариуму с подведенной к нему сложной системой подогрева и освещения. Сейчас аквариум был пуст, на высохшем дне лежали морской песок и ракушки… «Это ты рыбками увлекалась?» — как-то спросил Хрупов. «Нет, это он», — сказала Надежда и осеклась.
Куда «он» делся, Хрупов не знал. Не спрашивал, и Надежда не говорила.
— Ну, я побежала. А то кто-нибудь увидит, — сказала она и добавила: — Ты уж давно не был… Я вечером дома.
Когда бы он к ней ни заходил (а делал это Хрупов нередко без предупреждения), Надежда всегда была дома. Ему это прежде как-то не приходило в голову, а сейчас он вдруг понял: она его всегда ждала, боялась уйти из дому, вдруг он придет, а ее нет.
И опять глаза Хрупова предательски повлажнели. Он провел рукой по ее плечу, темно-зеленая водолазка с люрексом зашуршала и дала искру.
После работы Хрупов поехал на квартиру Злотникова. Тани не было дома: дежурила в больнице. Маленький Васька в углу с потрясающей настойчивостью нанизывал на стержень разноцветные — красные, зеленые, желтые — колесики пирамидки. Хрупов позвал Тему.
— Ну, старичок, проблемы есть?
— Есть. Я сейчас, — ответил Тема и сломя голову бросился на кухню.
Через минуту он появился снова, с трудом таща здоровенное полено.
— Дядя Хрупов, оно деревянное?
— Вполне.
— Тогда почему же из него не получается Буратино?
— Ну, брат… Чтобы из полена сделать Буратино, нужны как минимум две вещи.
— Какие? — Хрупов заметил, что глаза у Темы такие же, как у его отца Левы, — большие, серые, в желтую крапинку.
— Нужна адская сила и острый ножик.
Тема задумчиво ковырял полено розовым пальчиком.
— Ну адская-то сила у меня есть… А где взять острый ножик?
Хрупов рассмеялся.
— Говоришь, адская сила у тебя есть? Ах ты мой милый. Ну, пойдем поищем острый ножик.
Заглянув в ящик кухонного стола, Хрупов обнаружил целый набор острых ножей с деревянными ручками, но вовремя спохватился.
— Послушай-ка… А если я тебе дам вместо острого ножа вкусную вафлю, это тебя устроит?
Тема быстро ответил:
— Устроит!
Пока Тема лихо расправлялся с шоколадной вафлей, Хрупов, присев на маленький табуретик, внимательно оглядывался вокруг. Здесь, в этой квартире, много было сделано его руками. Лева был не способен забить гвоздь, не поранив себе при этом руку, и Таня к хозяйственным делам его не подпускала. Нет, адской силы у Левы не было. Было другое, неизмеримо более ценное…
Сейчас хозяин квартиры с приступом лежал в реанимации, а жена металась по больничному коридору, перехватывая врачей в надежде услышать слова успокоения.
Хрупов потоптался на месте, не зная, как занять и развлечь детей, потом пожал руку Теме, взъерошил светлые волосы карапузу Ваське, не расстававшемуся со своей пирамидой, и покинул квартиру.
Куда идти дальше, он не знал. Домой — не хотелось. Что там ждет его: постылое одиночество? Решил прихватить в гастрономе бутылку шампанского и отправиться к Надежде.
В гастрономе, как всегда, толпился народ. Хрупов, ощущая чувство безнадежности, пристроился в конец очереди.
Высокая женщина в белой шляпе, закрывавшей лицо, подошла к прилавку и протянула продавщице деньги. Та, обычно строго соблюдавшая правила очередности (все остальные правила торговли она, судя по всему, нарушала), на этот раз с готовностью нырнула под прилавок и извлекла оттуда несколько бутылочек дефицитного в Привольске напитка «Фанта». Хрупов, которому надоело стоять в очереди, не выдержал, громко сказал: «Почему отпускаете из-под прилавка и без очереди?»
Продавщица обдала Хрупова презрением: «Ишь разпочемукался, алкаш! Да я возьму и вообще тебе ничего не дам!» Женщина в шляпе оглянулась, и Хрупов узнал Медею, жену Беловежского. Он круто повернулся, вышел из магазина. Постоял на углу.
— Что, денег нет? — толкнул его под локоть испитой тип.
— Не в этом дело… очередь. Стоять некогда.
— А ты дуй в «Рюмочную», за углом, напротив детской музыкальной школы. Только учти, там дорого, с бутербродами!
— А шампанского там, случаем, нет?
— Там все есть!
Хрупов в «Рюмочной» шампанского, естественно, не обнаружил. Почувствовал голод, попросил подать бутерброд.
— А этого не надо, — сказал он продавцу, указывая на рюмку.
— Что-о-о?! — гаркнул, наливаясь злостью, продавец. — Ты что, жрать сюда пришел?
— Ладно, я заплачу, но мне рюмки не надо, — поспешил успокоить его Хрупов.
Вид бутербродов с сыром, продававшихся в неразрывном единстве с рюмкой водки, навел мысли Хрупова на другое. Технику для заводского АСУ японская фирма поставляла в комплекте, запросив за нее довольно-таки приличную сумму. Напрасно доказывали, что некоторые «игрушки» им не нужны. Поставщики были неумолимы — или все, или ничего. Хрупов усмехнулся: чем не рюмка с обязательным бутербродом!
А ведь Злотников прав: слишком много дорогостоящих бирюлек, слишком много игры в цацки НТР и слишком мало настоящей работы. Но если он прав, то за что он тогда на него вчера накинулся? И были ли у него основания сравнивать инженера с гетевским учеником чародея, бездарным честолюбцем, ослушавшимся своего учителя и едва не наделавшим бед?
Старый знахарь отлучился.
Радуясь его уходу,
Испытать я власть решился
Над послушною природой.
Николай Григорьевич, совсем забыв, что собирался отправиться к Надежде, зашагал домой. На лавочке у своего подъезда увидел сгорбившуюся женскую фигурку. «Надежда!» — подумал он. Женщина обернулась на шум шагов, и он увидел, что ошибся. То была Таня, жена Злотникова.
Он с тревогой спросил:
— Как Лева? Выкарабкался?
— Да. — Радости в ее голосе не было.
— Ну, слава богу! — с облегчением воскликнул Хрупов, обнял Таню за плечи, притянул к себе.
Она вырвалась из рук и теперь стояла поодаль, тяжело дыша.
— Да ты что?.. Мне Левку жалко…
— Он лежит в реанимации, а вы гуляете. — В ее голосе была такая сила отчуждения, что Хрупов вздрогнул. — Вы загнали его, как загоняют лошадь. Вперед, вперед! А ради чего? Для того, чтобы доказать, что вы сильны, что вы все можете. О, я вас вижу насквозь!
— Таня, что ты говоришь? Одумайся. Я ваш друг. В вашем доме каждый второй гвоздь прибит моими руками.
Она расхохоталась — зло и непримиримо.
— Да, вы прибили кухонные шкафчики… А сколько разрушили? Мы были вдвоем — я и Лева… потом появились дети, но все равно — мы были вдвоем. Но вас это не устраивало. Вы встали между нами, Кто вас просил? Мы вас звали к себе?
— Что ж, я сам набивался к вам… в гости?
— Если бы вы приходили в гости! Вы шли как к себе домой… Нет, не домой, у вас нет дома. Как в свой кабинет. Командовали, приказывали… Стоило нам собрать друзей, чтобы посидеть, поговорить повеселиться, как являлись вы и начинали разговор об автоматизации. Ведь это вы заставили Леву поставить у себя дома чертежную доску! Вам мало было, что он по десять часов торчал на заводе. Вам было нужно, чтобы он не терял время дома… мог дочертить, дорисовать, досчитать… Вы сказали, что он отдохнет в бархатный сезон. Вы издевались над ним, над нами… Но я больше не буду это терпеть. Я его защищу!
Хрупов молчал, склонив голову. Что это — стихийный, мгновенно вспыхнувший бунт или зрелая, давно сложившаяся позиция?
Он протянул руку, она повисла в пустоте.
— Я понимаю, ты расстроена. Сама не отдаешь себе отчета в том, что говоришь. Пойдем ко мне. Посидим, поговорим. Ты успокоишься!
Она вскрикнула:
— Господи!! Как вы слепы! Неужели вы воображаете… Что вы… Что я… Вы для меня давно не существуете… как близкий человек. Потому что я знаю: вы никого не любите. Вы — эгоист. Да, вы помогали Леве, а теперь вы его губите!
Не желая больше слышать этого искаженного гневом голоса, Хрупов повернулся и пошел к лестнице. Круглый матовый абажур фонаря был разбит, из рваной раны сверкала раскаленной нитью лампочка.
— Постойте!
Он притормозил движение, но не обернулся.
— Я к вам пришла, чтобы предупредить. Я написала письмо директору Беловежскому и в партбюро. Вы социально опасный человек. Пусть они знают!
Хрупов, забыв, что существует лифт, пешком поднялся на пятый этаж. Открыл дверь, прошел на кухню. Это было единственно обжитое место в квартире. Но сейчас оно ему не понравилось. Раковина была заполнена грязной посудой. Из плохо прикрученного крана капала вода. Она попадала в чашку с недопитым кофе, вокруг летели коричневые брызги. Посередине кухни на полу стояло помойное ведро. Утром он вытащил его, чтобы выбросить содержимое в мусоропровод, но заторопился в больницу к Леве и бросил ведро на полдороге. Рядом валялся веник.