Внизу, у основания лестницы, на площадке стоял красно-желтый автомат с газированной водой. Примаков пошарил рукой по его пыльной крышке, заранее зная, что стакана не найдет — сколько их ни наставят, все равно утащут. Но вдруг — удача! Стакан отыскался.
Нажал кнопку, тонкая пузырящаяся струя ударила в дно. Заныли зубы — вода была холодная. Он выпил до дна. Теперь, по крайней мере, можно было дышать и жить дальше. Хотя жить дальше не хотелось.
Дмитрий Матвеевич всю ночь проворочался на отведенной ему половине супружеской кровати. Брошенный Ежовым упрек насчет поездки на базар каленым железом жег душу. Всего один раз и съездил, и вот, пожалуйста, уже всем известно. Кто растрезвонил? Игорь? Нет, вряд ли. Парень не таковский. Тогда кто? Завгар Лысенков? Вспомнил: он, Примаков, так и не рассчитался с завгаром за поездку. Ясное дело, Лысенков рассердился. Он слыл на заводе человеком, который любит деньгу, знает, как ее достать да в дело употребить. Этот долгов не прощает.
Наутро Дмитрий Матвеевич едва продрал глаза, кинулся к комоду, откинул свешивающийся вниз и мешающий ему угол салфетки, изукрашенной русским шитьем, и выдвинул верхний ящичек, где хранились семейные капиталы. Сунул несколько бумажек в карман пиджака, висевшего на стуле. «Долг платежом красен», — пробормотал он. И, наводя посредством этой пословицы порядок в своих мыслях и чувствах, пошел умываться и завтракать.
По окончании смены Примаков отправился в гараж. Миновал заасфальтированную площадку, где стояла грузовая автомашина с задранным вверх капотом, что делало ее похожей на разинувшее пасть чудовище, и вошел сквозь распахнутые ворота в полутемное помещение. Здесь машин было много — и грузовых, и легковых, и автобусов. Между ними бродили перемазанные машинным маслом, чумазые слесаря, механики, водители.
Завгар сидел за колченогим столиком и что-то записывал в толстую синюю книжечку. Увидев Дмитрия Матвеевича, сказал:
— Вот кто к нам пришел, — однако с места не сдвинулся, не привстал. Видимо, и до него докатились слухи о постигших Примакова неприятностях.
Слесарь присел на край стула, поглядел на завгара. И без того бледное лицо его казалось сегодня еще бледней — то ли от недостатка света, проникавшего в каморку сквозь нестандартное оконце, то ли по контрасту с медно-бурыми волосами Лысенкова.
Дмитрий Матвеевич счел невежливым начинать разговор с денег и зашел издалека.
— Вижу, у тебя, Адриан Лукич, ни одного седого нет, а ведь мы… того-етого… кажись, погодки.
Лысенков нахмурился:
— Какие мы погодки?.. Я помоложе буду.
— Или ты красишься? Знал я одного мужика, то он чернявый, то бурый, как ты, а то вовсе в зелень отдает… — Примаков засмеялся, довольный тем, что ему удалось выжать из себя шутку и тем разрядить напряжение первых минут.
— Ничего я не крашусь, с чего ты взял, — с неожиданной злостью проговорил Лысенков, провел рукой по неестественно бурым волосам, и посмотрел на руку, как бы проверяя, не осталась ли на ней краска.
— Да я так… — растерянно проговорил Примаков. Вот те и на, шутка вовсе не развеселила завгара, а, наоборот, вызвала явное неудовольствие.
— Ну, чего надо? Зачем пришел? Шутки шутить?
Примаков полез в карман, на ощупь отсчитал там восемь десяток, вынул и положил на край стола.
— Вот. Тебе.
Завгар, не меняя недовольного выражения, взял деньги, пересчитал. Криво усмехнулся.
— Много.
— Много?
— Для тебя, говорю, много. А для меня мало. Это за что?
— Так много или мало? — Примаков совсем был сбит с толку. Не получив ответа на свой вопрос, пояснил: — Полсотни за японский платок для Лины, а тридцатка — за машину. Да ты, что ли, Лукич, чуть ли не на весь завод раззвонил, что я по базарам езжу? Меня уж начальник цеха в глаза корил: так, мол, и так…
— А почему ты не можешь на базар съездить? Твое право.
— Вот я и говорю, — обрадовался поддержке Примаков, — свое продал, а не краденое.
— А хошь бы и краденое, кому какое дело, — буркнул завгар и отодвинул пачку денег. — Возьми. Не надо.
— Как не надо?
— Машина была попутная. Бензин казенный.
— А платок?
— Подарок дочке. Или не понял?
Примаков помотал головой, мол, что это еще за подарок. Но сейчас его больше волновал другой вопрос.
— Так ты говорил кому или нет?
— Если бы я всему свету рассказывал, что и с кем делаю, я бы, знаешь, где сейчас был?
Лысенков, откинувшись на спинку стула, захохотал, бледные губы раздвинулись, стали видны длинные, хотя и желтые, но еще крепкие зубы.
«А он, вполне возможно, и впрямь моложе меня», — подумал, глядя на эти зубы, Примаков.
— Тогда откуда Ежов про базар прознал?
— Может, Коробов трепанул?
— Не-е… Не думаю.
Примаков замолчал, вперив глаза в затоптанный пол. Тоска сосала его изнутри.
— Если денег не хочешь брать, может, того… Пивка выпьешь?
— Пивка? — неожиданно обрадовался этой мысли Лысенков. — Пивка выпить не вредно. Вот что… Выходи и жди меня у ворот.
Чудеса ожидали Дмитрия Матвеевича сразу же за воротами. Откуда-то вынырнула и плавно подкатила сияющая молочно-белая «Волга», вовсе не похожая на те, не новые и уже потерявшие первоначальный блеск машины, которые он только что видел во дворе заводского гаража. Вдоль кузова лысенковской «Волги» шла двухцветная серебристо-алая окантовка, стекла были зеленые, а заднее — черное. Никелированные колпаки на колесах сверкали как-то особенно ярко, фар было много, помимо обычных имелись и дополнительные, спереди и сзади.
— Прошу! — Дверца отворилась. Лысенков, следя глазами за произведенным на Примакова впечатлением, сделал призывный жест рукой.
Примаков тщательно вытер ноги о траву и, робея, полез внутрь машины. Уселся и обнаружил, что его чумазые полуботинки упираются в дорогой цветастый ковер, устилавший дно машины. Сиденье, в котором он утопал, сотворено было из бордовой мягкой пушистой ткани. Дверцы изнутри обшиты наборной кожей.
— Что, нравится? — не скрывая самодовольства, спросил завгар. На нем сейчас были очки с зеркальными стеклами, в которых, когда Лысенков поворачивался к собеседнику, Примаков видел свое изображение.
— Ух ты… Где же это? Откуда?
— Выиграл по лотерейному билету. Все чисто, не подкопаешься.
— Неужто так все и было? Ковры, стекла?
— Как бы не так. Дружок один спроворил… большой мастер. Может, выпить хочешь?
Правой рукой Лысенков откинул крышечку, и где-то внизу, между ним и Примаковым, обнаружилось углубление, в котором уютно лежали бутылочка коньяка и две рюмочки.
— Да нет… Я натощак не пью, — замахал руками Примаков.
— Твоя правда. Вот приедем ко мне, закусим чем бог послал и тогда…
Поездку омрачил неприятный эпизод. На перекрестке Лысенкова попытался свистком остановить милиционер. Однако завгар не прореагировал, покатил дальше.
Примаков завертел круглой головой:
— Э, постой… Да он, никак, тебе свистит.
— Пусть свистит, если охота, — высокомерно отвечал Лысенков. — Я не нарушал. Значит, при своем праве.
Однако следующий перекресток проскочить не удалось. Стоявший посреди улицы и разговаривающий с прохожим милиционер вдруг приблизил к лицу маленькое переговорное устройство, что-то коротко сказал и быстро двинулся к обочине, где стоял желто-синий мотоцикл. Он быстро настиг «Волгу» и прижал ее к тротуару. Лысенков, зло чертыхнувшись, полез в карман за правами.
В большое переднее зеркало (от «мерседеса», как успел сообщить завгар) Примаков отлично видел подробности происходившей позади машины сцены. Сначала Лысенков держался уверенно, потом фанаберия слетела с него. Он начал что-то объяснять, тыкал пальцами в права, полез в карман за десяткой. Однако милиционер при виде денег еще больше рассвирепел и, сделав завгару знак следовать за собой, начал усаживаться на мотоцикл. Лысенков стал бить себя кулаком в грудь, расстегнул ворот и показал милиционеру шрам на груди. Тот смилостивился. Произнес еще несколько фраз и отпустил водителя.
— В чем дело? — поинтересовался Примаков, когда расстроенный, налившийся злостью Лысенков уселся на переднем сиденье. — Чем нарушил-то?
— Черное стекло ему, видишь, не понравилось! Особое разрешение требуется! Печать какая-то! Достану я им эту печать, в два счета достану.
Однако как ни хорохорился Лысенков, недавняя спесь слетела с него, он выглядел подавленным. Только-только Лысенков воспарил в мечтах, ощутил себя хозяином единственной в городе чудо-машины — и вот на тебе, первый встречный гаишник сбросил его с высоты вниз, да еще на глазах у этого простодушного вахлака. Лысенков весь кипел.
Он успокоился и повеселел только тогда, когда, загнав ставшую вдруг постыло-опасной «Волгу» в гараж, ввел Примакова в «халупу», как Адриан Лукич с нарочитым уничижением назвал свой загородный дом.
— Тут розы… Триста кустов… Уважаю эти цветы. Других не держу… А это бассейн… Сейчас без воды… Я тут как-то раз с перепою чуть не утонул.
Мощенная узорчатой плиткой дорожка привела к открытой в сторону дворика веранде, где стоял белый пластмассовый столик и несколько таких же белых стульев. Адриан Лукич отпер дверь и ввел своего спутника в зал. У Примакова разбежались глаза. Ему вдруг показалось, будто Лысенков ограбил какой-то чужой дом или музей и перевез их содержимое к себе.
От волнения у него пересохло горло.
— А если придут и спросят: где взял? — спросил он.
— Тебе-то какая забота? — усмехнулся Адриан Лукич. — Дом не на меня записан. На племяша.
— Выходит, твоего тут ничего нет?
— Можно и так считать.
— Ты зачем меня сюда привез? Богатством племяша хвалиться? — напрямик спросил Дмитрий Матвеевич.
Завгар покачал головой:
— Не… разговор есть. Только вот на стол накрою и начнем.
Чего только не появилось на столе — остатки холодного бараньего шашлыка на ребрышках, отварная рыба сиг, домашний сыр, овощи, травка.
Наполняя хрустальные рюмки, Лысенков как бы невзначай бросил вопрос: