В баре гуляла развеселая компания. Вниманием Лысенкова тотчас же завладела блондинка с капризным детским лицом. Она говорила неестественно высоким голосом, столь же неестественно смеясь, издавая горловые, курлыкающие звуки. Мелкие золотистые кудряшки над гладким выпуклым лбом дрожали, казалось, они сделаны из тонкого и дорогого металла, и сейчас, когда их хозяйка в очередной раз зайдется в смехе, зазвенят сильным, переливчатым звоном.
Один из членов компании, прыщавый парень в жилете из белой блестящей ткани без пиджака, опустился на одно колено, снял с ноги блондинки туфельку, наполнил ее шампанским и попытался выпить. Но это ему не удалось. Шампанское струями полилось ему на грудь, на рубашку с оборками, на нарядный жилет. Это зрелище ужасно развеселило блондинку, которая царственным движением поставила ногу без туфли на плечо неудачливого поклонника и зашлась смехом.
Пошлая сцена Лысенкову показалась сказочно прекрасной, чуть ли не величественной. «Вот бы мне такую…»
Лысенков, подогретый уже алкоголем, действовал решительно. Бросился вперед, вклинился в компанию, налево и направо стал швырять деньги, угощать, а самую красавицу и ее поклонников он пригласил прокатиться по городу, зазвал к себе домой. Но, увы, все его усилия оказались тщетными. Женщина, как выяснилось, была с солидным поклонником. И он и она не собирались расставаться, по крайней мере на протяжении отпускного месяца. Пришлось Лысенкову удовольствоваться тем, что Лиза, так звали капризную дальневосточную красавицу, согласилась после долгих уговоров принять от него дорогой подарок и в награду за это обменялась с ним адресами — с тем, чтобы впоследствии посредством почты внести ясность в свои отношения с Лысенковым.
Однако время шло, а ясности не прибавлялось.
Вот тут и остановил Лысенков свой взор на примаковской дочке, впервые увиденной им в поезде Москва — Привольск. Ему показалось, что из Лины, со временем, конечно, можно будет сделать женщину, немного похожую на ту залетную птицу, которую Лысенков встретил когда-то в баре белого теплохода.
Суббота. В доме Примакова переполох. Ждут гостей. Дарья Степановна то и дело выбегает на кухню, где в огромной эмалированной желтой кастрюле подходит тесто, если зазеваешься, выйдет из берегов и, подобно выброшенной вулканом магме, потечет ручьями, тогда хлопот не оберешься. Наведя порядок на кухне, возвращается в комнату. Смахивает пыль с трех чешских книжных полок, прикрепленных к стене «елочкой», в виде ступенек; с зеленоватого экрана телевизора; с гипсового бюста сухонького бородатого старичка, врученного мужу на каком-то заводе в качестве подарка, но до сих пор не опознанного — писатель какой, что ли?
Сам Примаков пыхтит под столом: отвинтилась ножка, если не закрепить, рухнет стол, все, что Дарья наготовила, пропадет.
Дочь Лина в бигуди, с белым-белым лицом, вымазанным не то сметаной, не то кефиром, вбегает в комнату и нервным голосом в который раз уже выкрикивает:
— Пап, а пап… Может, все-таки скажешь? Какие сваты? Это шутка, да? Розыгрыш? Ну, скажи!
Но по выражению лица, по тону голоса видно, что ей ужасно хочется, чтобы это не было шуткой. Примаков из-под стола подает голос:
— Пора, пора тебе, дочка, судьбу устроить. Своим домом зажить.
— Какой еще дом? Кто придет? — пытает Лина отца.
Тот отвечает:
— Кто подарок тебе дорогой недавно сделал? Тот и придет.
Лина бросает взгляд на серебряное колечко, что блестит на пальце, громко неестественно хохочет и убегает прочь.
А с кухни уже доносится веселое железное позвякивание. Дарья Степановна протирает полотенцем парадные вилки и ножи.
…И вот наступает вечер. Под окнами примаковского дома притормаживает «Волга». Лина, с высоко взбитыми на лоб волосами, с румянцем на щеках, в нежно-кремовом шелковом платье, украшенном многочисленными оборками, выпархивает на крыльцо… И замирает в недоумении. «Волга» не черная, а молочно-белая. И вылезает из нее вовсе не тот, кого она ждала, а завгар Адриан Лукич Лысенков. Выглядит он, правда, сегодня молодцом: на широких плечах ловко сидит черный костюм, темно-бурые волосы — ни одного седого! — уложены волнами, в руках — букет белых роз.
Лина с недоумением смотрит на отца. Но Дмитрий Матвеевич делает вид, что целиком поглощен обязанностями гостеприимного хозяина. Раскинув руки, предлагает гостю войти в дом.
Лина, кинув торопливо: «Здрасте!» — убегает в комнату.
— Ехал мимо, дай, думаю, загляну на огонек! — донесся до нее шутливый голос Лысенкова.
«А может, и вправду… Посидит и уйдет. И никакое это не сватовство». — Лина цепляется за эту мысль.
А Лысенков уже в комнате. Подходит к примаковской дочке, вручает букет. Оглядывается в поисках вазы.
— Это у тебя, Лукич, всюду хрусталь понаставлен… А у нас… Дочка керамику уважает. Сейчас принесу, — говорит Дмитрий Матвеевич.
— Хрусталь и все прочее — дело наживное, — роняет фразу Лысенков. — Сегодня нет, а завтра есть.
Лина выбегает из комнаты. Она не в себе. Голова кругом идет. Что с отцом? С ума сошел он на старости лет, что ли?
— Садитесь, Адриан Лукич, — слышится за стеной голос матери.
Лысенков похохатывает:
— Купец здесь, а товара не видно.
Примакову не нравится, что завгар круто принимается за дело.
— Ты того… не спеши… Посидим, поговорим.
Лина, приняв решение, входит в залу, усаживается за стол напротив Лысенкова.
— Никак, жениться надумали, Адриан Лукич? — с вызовом произносит она.
Лысенкова нелегко смутить.
— А почему бы и нет, — с ухмылкой отвечает он. — На товар нележалый — купец неженатый…
— Так ли уж — неженатый?
— Паспорт показать?
— Да ведь не с паспортом жить, Адриан Лукич, а с человеком. А разве в душу заглянешь?
— В сватовстве спрашивают не о душе, а о другом, — говорит Лысенков. — Много ли у жениха добра. Сумеет ли суженую содержать в неге и холе.
Он закусывает кулебякой с капустой.
— Ух, хороша, — нахваливает. — Это вы, Дарья Степановна, такую вкуснятину приготовили или дочка?
— Я… — опускает глаза польщенная похвалой гостя мать.
— Это в конце концов смешно! — нервно произносит Лина. Она делает попытку рассмеяться, но смеха не получается.
— Да ты, дочка, ешь… Смотри сколько мать наготовила. — Дмитрий Матвеевич отрезает огромный кусок студня и сваливает дочке на тарелку.
Лина снова накидывается на гостя.
— Что же вы, Адриан Лукич, приданым не интересуетесь?
— А чего интересоваться, — улыбается Лысенков. — И так видно: приданого гребень, да веник, да алтын денег.
— Не в деньгах счастье, — вставляет Дарья Степановна.
— Так-то это так… Однако и без них не проживешь, — отвечает ей Лысенков.
— Ой, мне дурно. Я кажется, схожу с ума! — всплескивает руками Лина.
— Я тут на днях был в гостях у Адриана Лукича… — сообщает Дмитрий Матвеевич. — Ну и дом у него! Что твой музей.
— Ну, в моем-то музее не очень-то богато, — говорит Лина.
— Да я не про твой… А на дворе… одних роз триста кустов.
— Это ж с каких таких доходов? — удивляется Лина. — Бензин налево продаете?
— Почему именно «налево», — усмехается Лысенков. — Продавать можно и налево, и направо, одинаковую цену дают.
— А сколько лет дают за разбазаривание государственного имущества? — спрашивает Лина.
Примаков стучит вилкой по тарелке:
— Линка! А ну перестань, кому я говорю! — и обращаясь к гостю: — Она шутит.
— Я веселых люблю! — как ни в чем не бывало говорит Лысенков. — Познакомился я тут с одной отдыхающей с Дальнего Востока. Что ни слово — юмор. Так на смех и подымает. Блондинка. Все при ней — и красота, и ум. А наряды! Закачаешься.
— Вот и видно, Адриан Лукич, что вы закачались, — вставляет Лина. — Вам бы не упускать своего счастья. Взяли бы да женились.
Лысенков сказал с неожиданной откровенностью:
— А я бы и женился. Да только она замужем. За адмиралом. Вот, говорит, помрет, тогда пожалуйста. Да я уж, видно, не дождусь.
— Вот это хорошо! По крайней мере, откровенно! — глотнув вина, восклицает Лина. — Таким вы мне, Адриан Лукич, больше нравитесь.
— То ли еще будет!
— Нет, больше не будет ничего, — твердо сказала Лина. — Вы, кажется, поговорками любите говорить. Ну, так слушайте: не по купцу товар, не по товару — купец. Вот вам бог, а вот и порог!
Она встала из-за стола и вышла.
Мать бросилась за ней.
— Доченька… ты что… ну откажи… Да разве так грубо можно? Гость все-таки.
Из-за тонкой дощатой перегородки донесся злой голос Лысенкова:
— Ишь ты, «не по товару купец»! Я к вам со всей душой, а вы… не хотите по-хорошему, ну что ж, будет по-плохому!
Примаков сам не свой. Костит себя почем зря. Хотел как лучше. Думал: надо дочку пристроить, а то как бы с пути не сбилась. И так уж по поселку слухи пошли, то одного хахаля ей приписывают, то другого. Пора мужем обзавестись. Да только не такого мужа ей надо. Дмитрий Матвеевич подходит к Лысенкову, твердо говорит:
— Ты нас не пугай, Адриан Лукич… Нам, рабочим людям, бояться нечего. Каждая копейка честным трудом нажита.
— На что это ты намекаешь? А я, что ли, нечестно наживал…
— Это ты не мне говори. Я так думаю: кому положено, разберутся. Разные мы люди, Лукич. Нам не по дороге. Права Линка.
— Ну погоди! — голосом Волка из известного мультфильма воскликнул Лысенков и с силой хлопнул дверью.
Послышался рев мотора круто взявшей с места машины.
Дарья Степановна, закрыв лицо руками, разрыдалась.
Лина, бледная, но спокойная, вышла из-за перегородки.
— Спокойно, мама. Все хорошо.
Однако ее трясло как в лихорадке.
АВАРИЯ
Игорь раздобыл номер молодежной газеты со статьей Витюхи и теперь с волнением вчитывался в нее, вновь погружаясь с головой в такие далекие и такие близкие заботы таксопарка.
«Посудите сами! Думаете, мне приятно сознавать, что меня, таксиста, кое-кто в городе недолюбливает? Вы спросите: а за что меня любить? Вечерний час, непогода, вы торопитесь по своим делам, конечно, неотложным… Мимо вас катят машины с зелеными огоньками, а остановиться не хотят. Злодей таксист! Неужели нельзя найти на него управу?