Нет, я не злодей. И среди моих товарищей по таксопарку их тоже немного. В чем же тогда дело? Отвечу. Таксисты за час-полтора до окончания смены потому не хотят ехать на окраины, что обратно скорее всего придется возвращаться порожняком, т. е. будет холостой пробег, а значит, можно лишиться прогрессивки. Можно ли этого избежать? Конечно, можно. Надо только добиться, чтобы интересы пассажира и таксиста совпадали.
И еще один больной вопрос — «чаевые». В самом деле, почему инженер не просит чаевых, а шофер просит? Да потому, что кое-где в таксопарках сложился такой порядок: раз шофер при деньгах, пусть платит. За что? Да за все: ремонтнику — за то, что сделал ремонт, «вратарям» (дежурным у ворот), чтобы отбили «правильное» время, и т. д. Как вы сами понимаете, в конечном счете все эти «левые» выплаты — из кармана пассажира.
Вы, наверное, подумаете, что меня кто-то крепко обидел в таксопарке, вот, мол, я и принялся всех критиковать — налево и направо. Нет, я не на плохом счету, иногда даже хвалят. Работа моя мне нравится и нравилась бы еще больше, если бы нам всем вместе удалось навести в ней порядок. Тогда бы зеленый огонек такси горел чистым светом».
Игорь был потрясен.
Уж, конечно, не тем, что вычитал из заметки; обо всем этом, и о многом другом, ему хорошо было известно. Прочитав Витюхину заметку, он узнал нечто очень важное о самом Витюхе и о себе самом. Одно дело судачить о недостатках в коридоре, за спиной у начальства — даже сверхосторожный Додик принимал участие в этом безопасном и, увы, бесполезном трепе! А вот Витюха Прошин сказал об этом громко, на всю страну, не побоялся.
И преподал всем, и Игорю в том числе, урок, над которым надо подумать. Выходит, у маленького, болезненного Витюхи было то, чего не было у других. И очень важно определить, есть ли это, Витюхино, в тебе самом…
Заводской гараж, маленький, примитивный, отсталый, казалось, не давал простора для буйной преобразовательной деятельности. Но так только казалось. Постепенно, шаг за шагом, Игорю открывалось в работе гаража много такого, что можно было изменить, улучшить.
Он же чаще вспоминал о таксопарке. Конечно, здесь, в Привольске, масштабы не такие, как там, в столице, но кое-что сделать можно.
Однажды разговорился с кладовщиком Макарычевым, худеньким низеньким старичком с белым венчиком волос вокруг лысой головы, делавшим его похожим на господа Бога из спектакля «Божественная комедия», которую показывали по телевидению. Судя но всему, Макарычеву уже давно перевалило за шестьдесят. Говорили, будто он сильно опасается, как бы Лысенков не отправил его на пенсию, поэтому с годами присмирел и уже не выступал на собраниях с острой критикой, как это делал прежде.
Поначалу в желании сблизиться с Макарычевым у Игоря был расчет: хотелось выведать у кладовщика секрет пропажи ящиков с запчастями, которые он сам же помогал Лысенкову грузить в поезд Москва — Привольск в первый день их знакомства. Одно из двух — или прибывшие запчасти ушли «налево», или в ящиках были вовсе не запчасти, а что-то другое, что не имело к гаражу никакого отношения. Единственный, кто мог бы пролить свет на это темное дело, был Макарычев, если, конечно, не считать самого Лысенкова.
Однако эта задача — войти к старику в доверие с тем, чтобы вызвать его на откровенность, отошла на задний план, когда Игорь получше узнал кладовщика. Он ему понравился. Когда-то, в молодости, работал в крупном ленинградском гараже, знал старых шоферов, помнил их рассказы о революционном Петрограде. Сам любил рассказывать, как вместе с другими шоферами участвовал в розысках броневика, носившего громкое и славное имя «Враг капитала».
«У каждого в жизни есть свой «броневик» и своя «война», — подумал Игорь. Он смотрел на Макарычева и пытался перекинуть мост от прошлого к настоящему, от молодого Макарычева — крепкого чубатого парня (он был сфотографирован вместе с товарищами у броневика) к сидящему перед ним человеку, усталому, погасшему, оживлявшемуся только в редкие мгновения соприкосновения со славным прошлым.
— У вас, на ленинградской автобазе, должно быть, было больше порядка, чем здесь, — проговорил Игорь, наводя разговор на волнующую его тему.
Макарычев обвел темное помещение конторки, где они сидели, отрешенным взглядом. Видно, ему не хотелось так быстро возвращаться из прошлого в настоящее.
— Там автобаза. А здесь заводской гараж, — неохотно отозвался он.
— У нас в таксопарке, — сказал Игорь, — стены отделаны глазуревой плиткой, полы — мраморная крошка. Деревянных заборов и в помине нет. На территории — деревья, цветы. Это мы сами в субботники и воскресники посадили. Есть красный уголок, две комнаты отдыха с телевизором и бильярдом, ну и все, что положено, — столовая, медпункт, гардероб, душевая. Где бы водитель ни был — вызывают по селектору…
— А у нас в Ленинграде… — начал было Макарычев, да спохватился и махнул рукой. — Какой здесь бильярд, когда элементарной дисциплины нет! Ни учета, ни контроля. Один закон — слово Лысенкова.
Произнеся фамилию завгара, Макарычев испуганно оглянулся — не слыхал ли кто. Быстро добавил:
— Адриана Лукича тоже можно понять: запчастей нет, горючего не хватает, машины старые. Бьется как рыба об лед.
— Как же запчастей не хватает? Он же в прошлый раз несколько ящиков из Москвы привез.
— Кто эту утку пустил? Не знаю… Раздобывает кое-что по малости… А чтобы ящиками. Нет, такого не упомню.
— И все-таки кое-что сделать и у нас можно. — Игорь услышал от кладовщика, что хотел, и теперь поспешил перевести разговор в другое, безопасное русло.
— Что, к примеру? — спросил Макарычев.
— Разве нельзя, например, создать приличную ремзону? Смотровые канавы сделать более глубокими и удобными. Ширина канавы должна быть такой, чтобы на нее можно было ставить машину любой марки. Домкраты безнадежно устарели. Пневмогидравлический подъемник надо поставить.
— Да, да, — оживился Макарычев. — У нас в Ленинграде, помню, чего только не было! Ручные и самоходные тележки с мотоциклетными двигателями, гидроавтокран… А тут шоферы и слесаря все на себе таскают. И о хорошем освещении не мешает позаботиться. Нельзя работать вслепую.
— Так, может, сказать обо всем этом Лысенкову? — спросил Игорь и увидел, как на глазах изменился Макарычев, поникли плечи, на лице появилось привычное отрешенно-безразличное выражение.
— У него своих делов хватает, — пробормотал кладовщик. — Ему не до нас.
«Тут не просто боязнь, что спровадят на пенсию. Тут еще что-то…» — подумал Игорь, отыскивая объяснение непонятной робости Макарычева по отношению к завгару.
— Может, в стенгазету заметку написать с предложениями? — вспомнив о подвиге Витюхи, проговорил Игорь.
Кладовщик отозвался безо всякого энтузиазма.
— Вот и напиши… Кому и писать, как не вам, молодым. Тем более в редакторах твой дружок Дима. Он уже, почитай, полгода материал для стенгазеты ищет, никак не найдет.
— А что, это мысль! — воскликнул Игорь и отправился отыскивать Диму.
Конечно, думал он, настенный листок — это вовсе не центральная газета, он выходит в свет не в десяти миллионах экземпляров, а всего в одном. И все-таки, все-таки. Он чувствовал необходимость немедленно что-то предпринять, действовать, действовать…
В кабинете директора завода Беловежского щелкнуло в переговорнике, и голос секретарши произнес:
— Начальник автотранспортного цеха Лысенков Адриан Лукич.
То, что Лысенкова зовут Адрианом Лукичом, Роман Петрович, конечно, знал и сам, без подсказки секретарши. А вот то, что по штатному расписанию тот называется «начальником автотранспортного цеха», услышал впервые… Обычно Лысенкова называли завгаром.
«А ведь это и вправду заводской цех, и притом из наиважнейших, — подумал директор. — А мы гаражом совсем не занимаемся. Отдали на откуп Лысенкову, и все тут. Неверно это».
— Вызывали, Роман Петрович?
На удлиненном бледном лице Лысенкова улыбочка аккуратная такая, скромная: услужливый подчиненный тихо радуется случаю, позволившему ему лицезреть высокое начальство.
— Садитесь и ответьте: что у нас происходит с машинами? Почему вчера, как и в прошлый раз, когда я возвращался из командировки, мне подали не мою «Волгу», а какую-то другую…
— Парткомовскую, — уточнил Лысенков.
— Не важно какую… Где моя машина?
— На ремонте, Роман Петрович, — ответил Адриан Лукич голосом, которым сообщают близким о тяжело заболевшем человеке.
— На ремонте? Отчего же? Ведь она совсем недавно ремонтировалась! И все было в порядке, мне водитель говорил… Скажите лучше, что вы просчитались. Ожидали, что я прикачу на новой «Волге», и поэтому мою заслали куда-то. А теперь выкручиваетесь!
Может быть, потому, что директор то ли случайно, то ли по подсказке («по чьей подсказке? Надо выяснить») назвал истинную причину «накладки», Лысенков дрогнул, изменился в лице.
— Кабы так… Я бы вам завтра машину представил. Однако не могу. В капремонте. Надолго. Может быть, на месяц…
— На месяц?! На чем же я буду ездить?
— Не беспокойтесь. Я договорился с гаражом горисполкома. Они как раз партию новых получили… Завтра выделят нам одну, а мы раздобудем и отдадим.
Видимо, спокойная речь Лысенкова убедила Романа Петровича, что тот не врет. Он вперил взгляд в лицо завгара, мысленно определяя, сколько тому лет. Где-то в районе шестидесяти, помоложе отца.
— А что же вы мне не говорили, что были у отца ординарцем? — спросил он.
— Не хотел… Еще подумаете, что ищу чего. А мне ничего не надо… Вы у папаши были? Как он там, все воюет?
Какой-то огонек зажегся в желтых, волчьих глазах Лысенкова.
«А ведь он не уважает отца», — догадался Роман Петрович.
— Здоров. Велел вам привет передавать. Он-то к вам всей душой…
В этих словах Лысенков увидел некий упрек. Сынок Беловежского, хотя и прост с виду и не грозен (не то что папаша, тот был как порох, чуть что — и пых!), однако угадал истинное отношение Адриана Лукича к своему бывшему командиру. Надо срочно выходить из положения.