Следователь Толокно поморщился. Он не любил, когда ему ставили условия.
— Хорошо. Выкладывай.
— Золотое кольцо с аметистом принадлежало женщине, которая этой весной отдыхала вместе с мужем где-то в наших краях.
— Фамилия?
— Не знаю. И в каком санатории отдыхала, тоже неизвестно. Но вполне возможно, что она заявила о пропаже, и тогда…
— Не учи меня, что делать. Как-нибудь разберусь… Кто украл кольцо?
Игорь отвел глаза в сторону.
— Она оставила кольцо в машине… оно завалилось за спинку заднего сиденья. Ну, а потом…
— Раз кольцо оказалось в нашем городе, значит, свалил его за спинку и похитил из машины здешний шофер. Кто-то из твоих сослуживцев?
— Я этого не говорил.
— Это и так ясно. Но ты почему-то решил укрыть вора.
— Кажется, вы мне обещали, что не будете…
— Ну, хорошо. Молчи. Мы сами узнаем. Все?
— Нет. У меня есть к вам просьба. Не могли бы вы узнать у гаишников… то есть у работников ГАИ: составлялся ли в июле нынешнего года акт на машину ГАЗ-24, номерной знак РОФ 12-30? Она попала в аварию на одной из дорог, ведущих из Привольска.
Толокно побарабанил пальцами по столу.
— Может быть, я и смог бы оказать тебе эту услугу. А ты не мог бы мне помочь разобраться с тем, что происходит на нашем автовокзале?
Игорь про себя подивился тому, как естественно разговор подошел к теме, которая целиком занимала его с той самой минуты, когда завгар Адриан Лукич Лысенков, запугав его фиктивным актом, начал склонять к участию в левых поездках с клиентами городского автовокзала.
Через несколько минут Игорь, успокоенный, с окончательно сложившимся у него решением, поднялся с места.
— Если узнаю что-нибудь интересненькое, зайду… Так и быть, выручу милицию, — с улыбкой сказал он.
— Ну, ты не очень-то там, — сказал следователь. — Не строй из себя сыщика. А то неровен час…
«ЕСЛИ ВЫ ТАКОЙ СМЕЛЫЙ…»
В этот день Хрупов виделся с Надеждой трижды…
С того страшного для него утра, когда стало известно о приключившейся с молодым инженером Злотниковым беде — инфаркте, когда Хрупову пришлось испытать на себе всю тяжесть людского осуждения («Словно под стотонный пресс угодил»), в его отношениях с чертежницей Надеждой наступил перелом. Хрупов стал почти ежедневно звонить ей, интересоваться здоровьем, ее нуждами и заботами — всем тем, что еще совсем недавно его просто не интересовало. И виделись они теперь гораздо чаще… Хрупов почти силой заставил Надежду взять у него деньги на ремонт обветшавшей квартиры, подбрасывал ей продукты, дарил подарки. И с удивлением видел, как на глазах меняется, преображается эта казавшаяся ему робкой и бесцветной женщина. Она похорошела, даже помолодела! Скинув с себя оковы сдержанности, Надежда теперь часто рассказывала Николаю Григорьевичу о том, что происходило в отделе, где она работала, набрасывала меткие портреты сослуживцев. Он удивился ее наблюдательности.
— Ты знаешь, Дюймовочка сегодня опять заснула на оперативке, — сообщала она Хрупову.
— Дюймовочка? Кто такая?
— Как кто… Веленевская. Это я ее так прозвала.
Хрупов начинал смеяться. Веленевская была маленькой и довольно вредной старушкой, обладавшей острым языком, которого в заводоуправлении все боялись.
— Вот уж действительно — Дюймовочка! — воскликнул Хрупов, понимая, что это столь неподходящее для Веленевской прозвище теперь прилипнет к ней надолго, может быть, навсегда.
Однажды, вскользь упомянув о начальнике механического цеха, Надежда приписала ему реплику Дубровского из повести Пушкина: «Ради бога, не пугайтесь. Я не француз Дефорж, я — Ежов!» Сначала Хрупов ничего не понял, а потом зашелся смехом. Вот уж кто не француз Дефорж, так это прямолинейный Ежов, привыкший говорить резко, рубить сплеча.
— А меня как ты прозвала? — спросил он Надежду.
Она смутилась. Однако, после некоторых колебаний, сказала:
— Щелкунчик.
— Почему именно Щелкунчик?
Она объяснять отказалась. Догадался сам.
— Потому что проблемы и людей разгрызаю, как орешки?
Она засмеялась. И Хрупов понял, что не ошибся.
Первая встреча с Надеждой в этот день произошла в коридоре заводоуправления. Он едва узнал ее: вместо гладких, схваченных заколками прядей на голове ее возвышалось замысловатое сооружение, придававшее женщине нарядно-праздничный вид.
— Боже, что это? — воскликнул он.
Надежда испугалась:
— Что? Не идет?
— Кажется, идет. И очень. Но разве ты… разве мы сегодня куда-нибудь идем?
Она улыбнулась:
— Но ты ведь сказал, что, возможно, вечером заедешь… Отменилось?
— Нет.
Он помолчал.
— Выходит, это ради меня?
Хрупов окинул Надежду внимательным взглядом. И, кажется, впервые обратил внимание на перемены. На ней было пестрое, очень шедшее ей платье из натурального шелка, на ногах модные, похожие на тапочки, туфли без каблуков, на пальце сверкало золотое кольцо с камнем, которого он раньше не видел.
— А это откуда?
— Купила. Можешь считать, что ты подарил…
— Но я ведь дал на ремонт квартиры.
Она легкомысленно отмахнулась.
— Ремонт — на зарплату. А это — подарок.
— Еще не хватало, чтобы ты сама делала себе подарки от моего имени. Что, я сам не могу?
Оглянувшись, она коснулась его руки.
— Так ты придешь?
— Постараюсь. Только умоляю: не хлопочи.
— Хорошо.
Вторая встреча произошла у проходной. По случайности они одновременно вышли из заводоуправления.
Поколебавшись (слишком много свидетелей!), Хрупов предложил женщине подвезти ее.
— Я еду мимо. Мне еще в горком, — пояснил он.
Надежда, как он и ожидал, стала отказываться, тогда Хрупов чуть ли не силой втолкнул ее в машину, рядом с шофером. Сам уселся сзади.
— Поехали!
Ему неприятно было, что заводские видели этот пышный отъезд и что шофер не его собственный, а директорский (хруповская машина была на техосмотре). Но поступить иначе Николай Григорьевич не мог. В его груди сдвинулась какая-то защелка, заработал мощный механизм. Он-то и заставлял Хрупова делать все новые и новые шаги навстречу Надежде.
Когда главный инженер, отсидев на совещании, вышел из здания с колоннами и уселся на переднем сиденье, директорский шофер Игорь Коробов спросил его:
— Вы не знаете случайно, Николай Григорьевич, у кого ваша знакомая раздобыла золотое кольцо? Я видел у нее на руке. С камнем.
— Кольцо? А какое это имеет значение?
Игорь ответил:
— Имеет. Сдается мне, что это то самое, которое несколько месяцев назад украли у Медеи Васильевны, директорской жены.
Хрупова бросило в краску.
Третья за день встреча с Надеждой не принесла радости им обоим.
Ворвавшись к Надежде, Хрупов учинил ей форменный допрос. Заливаясь слезами, — уж больно грозен был Николай Григорьевич! — Надежда поведала, что купила кольцо с рук на местной толкучке. Продал его — и недорого — мужчина в кепке, лица его она как следует не разглядела, дело было вечером.
— Оно же краденое! — в сердцах воскликнул Николай Григорьевич. — Директорский шофер, тот, что вез нас сегодня, говорит, будто из-за этого кольца уже безвинно пострадала одна молодая женщина. Опасается, как бы ты не оказалась второй… Ну не плачь, я во всем разберусь. Ты же, в конце концов, не крала.
После этих слов Надежда уткнулась своей красивой прической в плечо Хрупова и разрыдалась еще горше.
Николай Григорьевич осторожно снял с ее пальца золотое кольцо с аметистом и сунул в карман. В машине, выслушав рассказ Игоря Коробова о кольце, Хрупов поначалу засомневался: а не сочиняет ли парень? А может, он просто ошибся, приняв одно, увиденное мельком кольцо, за другое? Но Коробов утверждал, будто злополучное кольцо побывало в руках у ювелира, он внес в него изменения, которые отличают его от всякого иного. Ошибка невозможна.
Игорь говорил с Хруповым спокойно и убежденно. Слушая его, Николай Григорьевич дивился переменам, которые произошли за последнее время с парнем. От былой скованности ни следа. Живой, деятельный. До Хрупова доходили слухи о той кампании за переустройство гаража, которую развернул директорский водитель, о его критических выступлениях в стенгазете. И сейчас Коробов был активен, наступал на Хрупова, чуть ли не командовал им.
— Обязательно спросите у Надежды Семеновны, кто продал ей кольцо, — наказывал он.
— Думаешь, кто украл, тот и продал? — насмешливо спросил Хрупов.
— Нет, Николай Григорьевич, я так не думаю, — спокойно ответил Игорь. — Тем более, что я почти догадываюсь, кто стоял за кражей. Хочу узнать — не женщина ли продавала, небольшого росточка, смазливая, с родинкой на шее, вот здесь…
Расставаясь с Хруповым, Игорь Коробов обратился к нему с просьбой, не поможет ли он связаться с профессором Ярцевым. Говорят, что в молодости он воевал здесь, под Привольском, вместе с дедом Игоря выходил из окружения, не исключено, что может пролить свет на обстоятельства его гибели.
— А откуда ты узнал, что Ярцев именно здесь выходил из окружения?
— От отца Беловежского, — отвечал Игорь. — Он упомянул о Ярцеве в разговоре…
— Выходит, отец Беловежского тоже здесь воевал? Все все знают, одному мне невдомек.
В последний раз Хрупов виделся с профессором Ярцевым месяца три назад, вскоре после обсуждения его персонального дела на заседании заводского парткома. Приехав по делам службы в Москву, он тотчас же отправился в ярцевский институт.
Приоткрыл старую, недавно «освеженную» лаком тяжелую дверь и, ощутив щемяще острое воспоминание о своей невозвратной студенческой молодости, вошел в аудиторию. На мгновение он снова почувствовал себя худющим и загорелым до масляной черноты пареньком, бесконечно уверенным в себе и в своем будущем. Хрупов и сейчас был черен и не толст. Только вот веры в себя поубавилось.
Знакомый голос властно завладел его вниманием.
— В тысяча девятьсот девятом году пятнадцатилетнему студенту Гарвардского университета Норберту Винеру отказали в приеме в студенческий союз «Пи-Бета-Каппа», полное название которого означало — «Философия — кормчий жизни». Руководители союза сочли, что претендент на вступление слишком молод и слабо подготовлен. Спустя несколько лет Винер не без усмешки вспомнил о нанесенной ему когда-то обиде, а новой, созданной им науке дал название «кибернетика».