Хрупов уселся в заднем ряду, утвердил локоть на скользком покатом пюпитре, обхватил пальцами подбородок и заслушался. Он любил Андрея Андреевича Ярцева. Доктора технических наук, профессора, ректора института кибернетики. Своего учителя. Ярцев был зрелым ученым уже тогда, когда Хрупов еще только бегал на лекции. Со временем возрастная разница между ними как бы уменьшилась. Теперь они оба были не молоды. Хрупов уже начал стареть, Ярцев еще не сделался стариком.
Николай Григорьевич внимательно вглядывался в своего учителя. Да, седых волос явно прибавилось, в басовитом голосе не было прежней звонкости. Но, с другой стороны — надо ли ему теперь кричать, надрывать связки? Его авторитет непререкаем. Теперь ему достаточно говорить шепотом, чтобы быть услышанным.
— …С кибернетикой, — впустил он в себя негромкий, с басовитой хрипотцой голос, — по образному выражению одного немецкого автора, произошло сначала то же, что с Красной Шапочкой. Красную Шапочку, как вам без сомнения известно, съел волк. А кибернетику съели… Кто бы вы думали? Роботы! Да, да, роботы! Должно быть, не все знают, что эти чудовища возникли в воображении чешского писателя Карела Чапека. Он впервые описал человекоподобные машины, обреченные на тяжкий труд. Поначалу кибернетика возникла как наука о роботах. И только потом уже кибернетика превратилась в серьезную науку, значение которой в эпоху научно-технической революции становится все большим и большим…
Революции, в том числе и промышленные, не готовят, они приходят сами, когда для этого созревают условия. В середине 70-х годов начался новый технологический переворот, основанный на новейших открытиях в науке и технике. Речь идет о коренных структурных сдвигах в области производства и управления…
После лекции Ярцев и Хрупов сидели в просторном директорском кабинете и пили чай с лимоном.
— А ведь я вас заслушался, — сказал Хрупов, с симпатией глядя на своего учителя.
— Ну что, еще не надумал к нам возвращаться? Как и обещал, дам кафедру… Нам практики позарез нужны.
— Похоже на то, что недельки через две появлюсь у вас.
— Так скоро? — насторожился Ярцев. — Что, земля под ногами горит? Это плохо.
«Все начальники на одно лицо, — подумалось Хрупову. — Им подавай того, кого не отпускают. А тот, кого гонят в шею, им и задаром не нужен».
— С выговором возьмете? — кисло усмехнулся он.
Ярцев ответил столь же прямо.
— Смотря за что выговор.
— Нет. Не за моральное разложение.
— Не темни. Рассказывай.
Хрупов обрадовался возможности высказаться, излить душу. Но вдруг обнаружил, что обрисовать несколькими штрихами положение, в котором оказался, не просто. Нарисованная им картина в силу своей схематичности так же сильно будет отличаться от подлинной, реальной, как контурная географическая карта от настоящей. Он промямлил:
— Директором назначили молодого парня. Еще недавно ходил у меня в учениках… Отношения не складываются.
— Понятно, — сказал Ярцев. Так же, как Хрупов, он был нетерпелив. Только у Хрупова эта нетерпеливость шла от темперамента, а у Ярцева от умения с необыкновенной быстротой, почти интуитивно постигать ситуацию.
— Чувствуешь себя обиженным?
— Да разве в этом дело! — вспыхнул Хрупов. Не хватало, чтобы он предстал в глазах своего учителя обиженным чиновником, которого обошли по службе. — Наши противоречия носят чисто принципиальный характер.
— Принципиальный? — Хрупову показалось, что в серых глазах Ярцева промелькнул насмешливый огонек. Профессор откинулся на спинку кресла. Взял в руку со стола пустую трубку, пососал.
— Вот, бросил курить. — сообщил он. — Я вижу, все не так просто, как мне поначалу показалось. Так в чем ваш спор?
— Директора не устраивает наше АСУ.
— Ах, вот как!
Хрупов вздохнул и стал рассказывать по-новому, уже с большей степенью приближения к истине. Признал: первая очередь внедренной на привольском заводе системы ожидаемого эффекта не дала. Он, Хрупов, за немедленное внедрение второй очереди, а директор против. Принято решение расформировать отдел АСУ, а работавших в нем инженеров распределить по цехам.
— А сколько их?
— Кого?
— Ну, этих, инженеров…
— Что-то около сотни.
— Ого! В ваших условиях — огромная силища. В цехах-то небось одни практики?
— Не одни. Много дипломированных, но и практиков хватает.
— И ты надумал бежать?
Ярцев так умело вел разговор, что незаметно подвел Хрупова к пониманию несерьезности принятого им решения.
Взглянул на искаженное болезненной гримасой лицо Хрупова и осекся. Ему легко рассуждать. Путь науки тернист, хорошее приходит на смену плохому, лучшее — на смену хорошему. Это нормальный процесс. Хвала и честь науке, не знающей пределов в своем стремлении к совершенству! А что делать в этих условиях Хрупову? Перечеркнуть несколько лет труда, признаться, что силы и деньги — немалые! — потрачены во многом напрасно? И кому признаться? Человеку, который еще вчера был его подчиненным?
— Мда, — произнес Ярцев и задумался. Ему всей душой хотелось помочь Хрупову. — А выговор за что?
Николай Григорьевич кратко сообщил: партком наказал его за невнимательное отношение к людям.
— А это уже плохо! — с огорченным видом воскликнул Ярцев. — АСУ жесткое отношение еще кое-как выдержит, она — железная. А вот люди — живые, с ними надо поосторожнее да поласковее. Что, директор тебя под выговор подвел?
Хрупов вынужден был признать: Беловежский вел себя на парткоме вполне гуманно, даже выступил в его защиту.
— А ты говоришь: «Не сложились отношения». Отношения, друг мой, штука обоюдоострая. Как правило, в плохих отношениях виноваты две стороны. Ты — не в меньшей степени, чем он. Даже в большей. Он — директор, на нем огромная ответственность. Ему нужна помощь. Он готов принять ее. А ты зажался. Ни тпру, ни ну. Как, ты сказал, фамилия твоего директора?
— Беловежский.
— Знавал я одного Беловежского. Ну да это было давно… Слушай меня: захочешь остаться на заводе, помогу… Заключим официальный договор на содружество. Институт — завод, сейчас это в духе времени. Решишь уйти — возьму. С выговором. Пойду в президиум академии и пробью. Все. Мой тебе совет: подумай хорошенько.
Беловежский…
Что показалось ему странным, а потом и неприятно раздражающим в раненом майоре, с которым судьба столкнула его на лесной дороге осенью далекого 1942 года? Ярцев понял это позже: несоответствие между упорядоченным внешним обликом этого человека и его смятенным внутренним состоянием. Он стоял прямо, двигался четким уверенным шагом, его треугольное — широкое сверху и сходящее на конус книзу — лицо было тщательно выбрито, в отличие от лица самого Ярцева, обросшего трехдневной щетиной.
— Старший лейтенант! Предъявите документы! — Металлический, командный голос звучал громко и властно. Но в глазах таилась неуверенность, стеклянный взгляд не переходил, а перескакивал с одного предмета на другой, как перескакивает стрелка уличных электрических часов. Казалось, майору, чтобы перевести взгляд, требовалось дополнительное усилие.
Сейчас, сорок лет спустя, Ярцев понимал, что майор был растерян, нуждался в понимании, поддержке и помощи. Но тот, молодой Ярцев, также тяжело переживавший то, что произошло три дня назад с его батальоном, столкнувшимся с немецкой танковой колонной, не собирался входить в положение этого майора. Они сразу же невзлюбили друг друга. Все, что говорил и делал один, другому казалось показным, ненужным, даже вредным. Они не могли сговориться: майор считал целесообразным отходить на юг, старшему лейтенанту было ясно, что предпочтительнее северное направление. Все, конечно, должны были решить точные разведданные, но времени Для разведки было в обрез. Наспех организовали две группы. В последнюю минуту в «северную» группу майор включил наряду с «ярцевским» бойцом своего ординарца. Тогда и Ярцев настоял, чтобы в «южную» группу вошли также представители двух подразделений.
Стали нетерпеливо ждать возвращения разведчиков. Первым явился ординарец Беловежского. Из его слов явствовало, что боец Ярцева в сложных обстоятельствах растерялся, струсил и пал жертвой собственной оплошности.
Надо ли говорить, что майор воспринял это сообщение с полным доверием, а Ярцев встретил в штыки! Он обвинил ординарца во лжи и потребовал расследования на месте.
— Нам некогда заниматься проверками. Мне лично все ясно: путь на север, который вы предлагали, перекрыт, надо двигаться на юг.
— А мне не все ясно, — пробовал возражать Ярцев, но майор, наступая на него грудью и побледнев, проговорил:
— Командую я. В двенадцать ночи выступаем. Не выполните приказ — пойдете под трибунал.
В конце концов они пришли к компромиссу: Ярцев пойдет на север и прикроет основные силы. Майор, получив разведданные от южной разведгруппы, двинется на юг. Он поспешил: раньше срока отправился в путь, рассчитывая встретить разведчиков на марше.
Однако встретили они не свою разведгруппу, а немецкую часть, спешившую замкнуть кольцо окружения. Из этого кольца группа Беловежского вырвалась, потеряв больше половины личного состава.
Уже позже, спустя десятилетия, обращаясь мыслью к тем далеким и страшным временам, Ярцев, повзрослев и помудрев, вынужден был признаться себе, что его поведение в той ситуации было не столь безупречно, как это ему казалось раньше. Не поддайся он тогда чувству личной неприязни к майору, попытайся найти пути взаимопонимания, и все могло повернуться по-иному. Как именно, он и сам не знал. Но по-иному.
Часов в восемь вечера Хрупов поднялся по ступеням директорского особняка и дернул за бронзовую ручку колокольчика, сохранившегося, должно быть, с давних, чеховских времен. Лежавшее в кармане пиджака кольцо с аметистом жгло его бедро.
Дверь открыла Медея. На ее лице промелькнуло удивление. Потом, видимо, вспомнив о недавней сцене в гастрономе, когда на Хрупова из-за нее накинулась продавщица, улыбнулась: