— Проходите, пожалуйста, Николай Григорьевич. Вы к Роману Петровичу? Его нет дома.
Хрупов признался: он это знает. И снова тонкие брови на лице Медеи удивленно поползли вверх.
— Так вы ко мне?
— Да.
Вздохнув, Хрупов извлек из кармана злополучное кольцо и протянул его Медее.
— Ваше?
Она поднесла кольцо к глазам и, изменившись в лице, ответила:
— Мое. Откуда оно у вас?
Николай Григорьевич ответил: его знакомая по случаю приобрела на толкучке.
— А почему вы принесли его именно мне?
— Шофер Коробов увидел кольцо на руке моей знакомой и сказал мне, что оно как две капли воды напоминает то, которое украли…
— Этот Коробов всюду сует свой нос…
— Он сказал, что из-за кольца уже безвинно пострадала одна девушка… и что моя знакомая может оказаться второй.
— А вы не хотите, чтобы ваша знакомая пострадала…
— Не хочу.
— И поэтому…
— …возвращаю кольцо вам.
Медея нервно рассмеялась:
— Просто так? Бесплатно? Или за деньги?
Хрупов передернул плечами:
— Как вы могли подумать… конечно, бесплатно.
Некоторое время Медея молча глядела на кольцо. Думала, как поступить. Одно ей было ясно уже сейчас, без всяких раздумий. Взять кольцо у Хрупова она не может. С какой стати ввергать в расходы незнакомого человека? Предложить ему денег — он уже сказал, что не возьмет. Да кольцо и не нужно ей: после сцены с этой девчонкой Линой Примаковой, признавшейся, что поначалу Роман предлагал кольцо ей, после тяжелого объяснения с мужем, упрекнувшим Медею, что она возвела на Лину ложное обвинение, после всего этого кольцо опротивело ей. Может быть, посоветовать Хрупову снести кольцо в милицию? Пусть разбираются, кому положено! Нет, начнутся бесконечные допросы, в судебное разбирательство будут наверняка втянуты и Роман и Хрупов. Этого допустить нельзя. Что же тогда?
Медея не была бы Медеей, если бы не отыскала решения. Через минуту оно было готово.
Обворожительно улыбнувшись, Медея протянула кольцо Хрупову.
— Нет. Такой подарок я принять у вас не могу.
— Тогда снесу в милицию.
— Не советую. Вашей знакомой не избежать неприятностей. Это ведь не совсем обычный способ приобретения золотых вещей — на толкучке, с рук, у неизвестного и скорее всего подозрительного человека. Ей не поздоровится.
— Что же делать?
То, что Хрупов обращался с этим вопросом к ней, жене Романа Беловежского, было результатом той большой внутренней работы, которая произошла в нем в последнее время. Влияние общественного мнения, судя по всему возложившего на него, Хрупова, ответственность за их несложившиеся отношения, разговор с профессором Ярцевым, прямо указавшим своему ученику на его просчеты, — все это привело к тому, что неприязнь Хрупова к Беловежскому подтаяла, как льдышка под напором теплых вешних вод, и готова была вот-вот треснуть и рассыпаться. Николай Григорьевич искал примирения с Ромкой, то есть с Романом Петровичем. Его поход к нему домой, доверительный разговор с Медеей по поводу украденного и купленного кольца был шагом в этом направлении.
— Что делать? — Медея прищурилась, глаза ее лукаво заблестели. — А ничего… Верните кольцо вашей знакомой… Она ведь заплатила за него деньги, значит, кольцо принадлежит ей. Только пусть ваша знакомая недели две его не надевает… А мы с вами за это время что-нибудь придумаем… Я вам дам знать о своем решении. И снова встретимся. Хорошо?
Медея не нуждалась в двух неделях, чтобы определить линию своего поведения. Эта линия уже была ей ясна. Она чувствовала себя виноватой перед Романом Петровичем. Не надо было ей возводить напраслину на его бывшую пассию. Мужчины романтики, честь дамы сердца для них превыше всего. Даже если эта дама уже давно гуляет с шофером и носит на пальце подаренное им жалкое серебряное колечко… Любой ценой Медея должна вернуть расположение мужа. Сейчас судьба дает ей удачный случай. Что Роман скажет, если она накинет уздечку на его врага, буйного и строптивого, как необъезженный скакун, главного инженера и приведет его в стойло — объезженного, присмиревшего?
— До свидания.
Хрупов поднялся. Прошел в переднюю. У двери замешкался, переступил с ноги на ногу.
Медея поняла его замешательство по-своему:
— Вы, должно быть, не хотите, чтобы муж знал о нашей встрече? Я ничего не скажу ему. Это останется нашей маленькой тайной.
— Хорошо, — сказал Хрупов. Честно говоря, у него не было твердого мнения — что лучше: чтобы Ромка знал или не знал о его вечернем визите?
Николай Григорьевич Хрупов все раздумывал — идти или не идти к Беловежскому с предложением профессора Ярцева, а директор сам явился к нему. Это случилось накануне его отъезда в командировку на уральский завод-смежник.
— Добрый вечер, Николай Григорьевич! Тут я сочинил одну бумаженцию, не взглянешь ли?
Он небрежно, как совершенный пустяк, протянул Хрупову свернутый в дудочку листок.
— Что это?
— Проект приказа… Пока только проект. Как говорится, глаза страшатся, а руки делают. Побывал в райкоме, подготовил почву в райфо. А теперь думаю: проглотят ли в главке, не всыпят ли за это под первое число? Посмотри?
Хрупов, конечно, посмотрел. Почему не посмотреть, раз человек просит. И его будто током ударило! Ах, Беловежский, ах, сукин сын!
Чего только не было в директорском приказе!
Предусматривались «надбавки к должностным окладам для конструкторов и технологов, непосредственно занятых разработкой новой техники и технологией с учетом их личного вклада».
Объявлялось, что «оклады ИТР будут отныне утверждаться без оглядки на так называемые средние оклады, ограниченные действующими до сих пор схемами».
Премирование, притом в повышенных размерах, также увязывалось с «личным вкладом».
Хрупов откинулся на спинку кресла. Подобно тому, как профессиональный музыкант, заглянувший в партитуру, уже по первым тактам угадывает новизну и объем всего произведения, так он за казенными, неудобочитаемыми фразами ощутил важность затеянной акции.
Собственно говоря, он сам давно мечтал об этом. Но не верил, что подобное нововведение может быть осуществлено на отдельном предприятии, на острове, хотя и обитаемом, но связанном такими жесткими узами с метрополией, что потверже перешейка. И вдруг Беловежский ничтоже сумняшеся посредством своего приказа тщится изменить ход движения планет, время восхода и захода солнца.
Николай Григорьевич произнес почти равнодушно:
— Ну и что тут такого? Чего бояться? Я вот в сегодняшней газете прочел… — Он подошел к столу, выдернул из пачки газет нужный номер, продекламировал: — «В последнее время немало говорят о том, что надо расширять самостоятельность объединений и предприятий, колхозов и совхозов. Думается, что настала пора для того, чтобы практически подойти к решению этого вопроса».
Беловежский простецки поскреб пятерней затылок.
— Так-то оно так… Да боязно. Голова-то одна.
Слова эти прозвучали почти по-детски искренне.
Хрупов ничего не ответил, только передернул плечами.
Беловежский вспыхнул:
— А вам не боязно? Так подпишите!
Хрупов сунул трубочку приказа в стол.
— Подумаю. Может, и подпишу.
Директор удалился. Хрупов подошел к окну. На дворе было пасмурно. Стекло отразило его узкое, словно вырезанное из твердого дерева лицо, глубокие морщины — везде, где только нашлось для них место — на лбу, на щеках, на жилистой шее. Лицо закаленного в битвах бойца. Что же ты сделаешь теперь, Хрупов? Чем ответишь на вызов своего вчерашнего подчиненного, Ромки Беловежского? Он вернулся к столу. Свернутая в трубочку бумага, лежавшая в его верхнем ящике, не давала ему покоя. Она, казалось, раскалилась докрасна, как наконечник паяльника, и ее малиновый жар сквозь дерево жег брошенные на крышку стола темные от загара пальцы Хрупова.
Пусть Беловежский уезжает в свою командировку. У Хрупова будет время все обдумать и сделать ответный ход.
Еще раз перечитав переданный ему директором проект приказа и поразмыслив над ним, Хрупов понял, что ему определить свою позицию в этом деле будет не так-то легко. Он вновь вернулся мыслями к заседанию парткома и выступлению Беловежского. Неожиданно став на сторону главного инженера и оградив его от демагогических и поэтому трудно опровергаемых обвинений, он вместе с тем в двух заключительных фразах поставил под сомнение многое из того, что тот сделал на заводе. Прежде всего его страсть к АСУ, обернувшуюся пренебрежением к технологии, но не только, а и нечто другое: систему расстановки инженерно-технических работников. Речь шла, по существу, о ликвидации громоздкого отдела АСУ и переводе занятых в нем инженеров на другие, решающие участки производства.
Хрупов тогда не без злорадства подумал про себя: ничего у Ромки не выйдет. Задуманная им реорганизация затронет интересы десятков самых квалифицированных заводских инженеров и, следовательно, вызовет, не может не вызвать, их противодействие. В самом деле, многим ли захочется покинуть тихие отделы и лаборатории, где под шелест кальки, шуршание ватмана, скрип карандаша и рейсфедера, в жарких спорах, решаются перспективные вопросы НТР? И вместо этого перейти в шумные, со сквозняками, цехи, спуститься с заоблачных высот на грешную землю, переключиться с вдохновенных мозговых атак в генеральном штабе на утомительные, выматывающие душу бои в окопах передней линии?
Да они же вылезут на первом собрании, разнесут этот проект в пух и прах. Эти ребята молчать не будут. Кто-кто, а он, Хрупов, их знает, сам годами собирал на заводе головастиков.
И вдруг этот приказ! Если удастся провести проект в жизнь, положение переменится. То, что прежде было невыгодным, сделается выгодным и желанным. Каждый захочет трудиться там, где его труд будет особенно необходим, а личный вклад заметен и оценен по заслугам.
После работы он отправился к Злотниковым. Впервые после Левиного выздоровления.