Хрупов поднялся по ступеням к лифту, безрезультатно постучал пальцем по пластмассовой кнопке, после чего двинулся наверх пешком. Взбирался по лестнице тяжело, еле передвигая ноги. Тяготила неизвестность: как встретят его Лева и Таня Злотниковы?
Опасения оказались напрасными. Лева явно обрадовался приходу Хрупова, схватил за руку, потащил в комнату:
— Таня! Смотри, кто к нам пришел!
Таня тоже держалась гостеприимной хозяйкой, словно не было неприятного объяснения в полутемном подъезде хруповского дома, ее жалобы на Николая Григорьевича, обсуждения на парткоме. Словно счастливое выздоровление ее мужа перечеркнуло все, что было.
Злотников бледноват, движения неторопливые, размеренные, словно кинопленку, на которую снята его жизнь, сейчас пустили в замедленном темпе.
— Ты, Лева, не хлопочи, тебе вредно. Я ненадолго. Зашел узнать, как ты, не нужно ли чего.
Пока Таня звенела на кухне чашками и ложками, приготавливая чай для неожиданного гостя, Лева жадно расспрашивал Хрупова о событиях на заводе.
— После парткома… — начал было рассказ Хрупов и осекся.
— Да, да, я знаю, — извиняющимся тоном произнес Лева.
— Ну, в общем, началась катавасия. Отдел АСУ расформировывается. Ребят распределят по отделам и цехам.
Хрупов внимательно вглядывался в Левино лицо, его интересовала реакция молодого инженера на его сообщения.
Лева слушал, по-детски склонив голову. Сказал:
— То, что перестали нянчиться с АСУ, — это, пожалуй, хорошо, сколько можно? А вот что собираются распылить инженерно-технические силы, плохо. Придет время, придется их снова в кулак собирать. Вы мою записку читали?
— Не читал, — с легким осуждением в голосе, сказал Хрупов. — Она у директора. Но слышал.
Оба замолчали.
— Ну и как ребята? Бунтуют?
Хрупов пожал плечами.
— Для них у Беловежского приготовлен пряник.
Он рассказал Леве о проекте приказа, об изменении оплаты труда инженерно-технических работников. Простодушный Лева воскликнул:
— Господи! Так это ж я Романа Петровича надоумил! Сижу как-то в ВЦ, а он заходит. Ну и разговорились. А он молоток, наш директор.
«Наивный… — подумал Хрупов. — Нахваливает мне прямо в глаза Беловежского, откровенно гордится своим участием в его затеях. Не допускает даже мысли, что мне это может быть неприятно…»
— Это замечательный приказ! Вы его поддержите, правда ведь? — Лева искательно заглядывал Хрупову в глаза. — Дело же не в деньгах. Хочется знать, чувствовать… Что твои усилия не проходят незамеченными… Что твоя работа нужна. Что она ценится. Это же не игра… это жизнь. Хочется верить, что не зря живешь.
— Успокойся. Тебе вредно волноваться, — сказал Хрупов. Встал, чтобы прервать разговор, прошелся по комнате, выглянул в коридор.
В углу, в темноте хлюпал носом старший сын Злотникова Тема. Взъерошенные, цвета соломы, волосы, раскрасневшиеся пухлые щеки, налитые слезами серые глаза.
— Ты что тут один делаешь?
— Не подходите ко мне! — дрожащим от волнения голосом ответил Тема. — Я плохой мальчик!
— Ты — плохой мальчик? Кто это тебе сказал такую глупость? — спросил Хрупов. Ответ поверг его в смущение:
— Мама! Со мной нельзя разговаривать!
— А что же ты такое натворил?
— Вася разорвал книжку, а я его за это стукнул по голове.
Хрупов осмыслил услышанное.
— Рвать книжки нехорошо. Но и бить младшего брата… это тоже, я тебе скажу, не дело.
Тема из темноты с любопытством следил за нитью рассуждений дяди Хрупова. А тот совсем запутался.
— Вот что давай сделаем, — предложил Хрупов. — Давай ручку, пойдем к маме и попросим прощения.
Немного поломавшись, Тема великодушно согласился. Они оба пошли на кухню и попросили у мамы Тани прощения.
— Мы больше не будем, — смеясь глазами, произнес Хрупов.
Таня понимающе улыбнулась:
— Кто старое помянет, тому глаз вон!
— Мам, а что значит «глаз вон»? — спросил Тема.
— Иди, иди отсюда, а то опять в угол поставлю.
Все вместе отправились в комнату пить чай. Снова зашел разговор о переменах на привольском заводе. На этот раз Беловежского принялась нахваливать Таня. Она устроила Тему в заводской детсад, ходила туда дважды в день — утром и вечером, и была теперь в курсе всего, что происходило на заводе. На территории появились палатки: здесь продаются мясные заказы, там овощи, а там цветы. Открылся павильон, где заказы принимают представители службы быта.
— Это правда, что на заводе появился парикмахер и любая женщина может к нему утром записаться и ее вызовут с рабочего места, когда придет очередь? — спросила Таня.
— Правда, — буркнул Хрупов. — На днях встретил в заводоуправлении одну свою знакомую, а у нее на голове вавилонская башня. А с вечера ничего не было.
— Это замечательно! — хлопнула в ладони Таня. — Ведь если женщине надо сделать к вечеру прическу, она все равно отпросится с работы, отправится в город, потеряет несколько часов в очереди. А тут — полчаса, и готово. Каждая с удовольствием отработает эти полчаса в другой день.
— Так-то это так… — неопределенно ответил Хрупов, которому все эти новшества были не по сердцу.
— Мне сказали, что Беловежский сам подписывает меню для детсада… Вы представляете? Его любят. Люди ценят уважение и добро!
«А может, и впрямь это не заигрывание, а забота? — думает Хрупов. — И Ромка прав: все его усилия окупятся во сто крат?»
Что скрывать, поначалу Николаю Григорьевичу все нововведения Беловежского казались пустячными. Вместо того чтобы с места в карьер заняться перевооружением производства, повесил себе на шею филиал завода бытовых кондиционеров, стал перекидывать туда технику, вовсю развернул перестройку бытовок в цехах. А главное, думал Хрупов, тем временем упускается. Теперь он уже не был так уверен в своей правоте, как прежде. Восторженные похвалы Тани и Левы по адресу директора не могли не произвести на него впечатления.
На другой день, утром придя в свой кабинет. Хрупов достал из ящика стола проект приказа об изменении оплаты труда НТР и еще раз внимательно его перечитал. Встал, подошел к книжной полке, взял словарь. Открыл, на слове «приказ». Прочел: «приказ — официальное распоряжение того, кто облечен властью».
Хрупов пожал плечами… Распоряжение «того, кто облечен»… А разве не может быть другого приказа, продиктованного чувством долга или совестью?
Он стал читать дальше. «Приказ по войскам. Приказ директора…» Его удивило, что автор словаря поставил рядом приказ по войскам и приказ директора. Однажды учитель Хрупова Ярцев в разговоре упомянул о каком-то военном приказе, который он не должен был выполнять и в то же время не мог не выполнить. К этой ситуации, по его словам, он возвращался мыслью не раз на протяжении своей жизни, и каждый раз воспоминание мучило его.
«Как прикажете»… Хрупов поморщился: реплика подхалима, приказчика. «Да вот и он сам, «приказчик». автор словаря его не позабыл: «приказчик — наемный служащий». В памяти Хрупова всплыли слова, сказанные Беловежским на одном совещании: «Мы не служащие, выполняющие указания сверху. Мы с вами пайщики, люди, делающие общее дело и в равной степени заинтересованные в его конечном успехе».
Николай Григорьевич усмехнулся, поставил словарь на место, вернулся к столу, пододвинул к себе приказ, вычеркнул в правом верхнему углу слово «проект» и рядом с напечатанной на машинке подписью: «Директор завода Беловежский Р. П.» поставил свою закорючку. Перед фамилией директора была сделана черточка, означавшая, что главный инженер в данном случае заменил Беловежского.
В тот же день приказ был размножен и вывешен на общее обозрение. После этого к Хрупову один за другим стали подходить инженеры и пожимать ему руку. «Давно пора!»
Еще несколько часов назад Хрупову представлялось, что, подписывая приказ, он чуть ли не совершает подвиг жертвенности, вызывая на себя огонь главка. А получилось, что он просто-таки взял и присвоил себе чужую славу — славу Беловежского.
— Смелый ход, — сказал, встретив его в столовой, зам. директора Фадеичев. — А вы, оказывается, не так просты, как мне казалось.
Хрупов, несколько выбитый из колеи неожиданными результатами своего поступка, ответил резко:
— А вы, оказывается, не так догадливы, как мне казалось, Фадеичев! Вечно подозреваете людей в «ходах», которые им и не снились.
Фадеичев осуждающе потряс головой, отчего толстые щеки, его заколыхались.
«Теперь он все сделает, чтобы представить Беловежскому мой поступок в неверном свете. Впрочем, тот же сам меня подначивал: «Подпишите, если такой храбрый!» Вот я и подписал».
Вернувшийся из командировки Роман Петрович, узнав от Хрупова, что приказ им подписан, почесал переносицу, подумал и сказал:
— Знаете, а может, это и к лучшему, что приказ подписали именно вы…
Он не пояснил, в чем это самое «лучшее» заключается и для кого именно будет лучше, поэтому фраза прозвучала довольно загадочно.
Прошло две недели.
Хрупов шел по коридору заводоуправления к своему кабинету, когда его остановила секретарь директора Людмила Павловна. Высокомерная по отношению ко всем остальным, с членами руководства она была необыкновенно вежлива и тактична. С Хруповым — тоже, он ведь принадлежит к этому самому руководству… Пока, во всяком случае.
— Вот взгляните, Николай Григорьевич. Беловежский еще не видел. Вы первый.
Людмила Павловна была некрасива. Маленькая, как у змеи, голова, выступающие вперед губы, необыкновенная худоба. Но умный блеск огромных глаз, к тому же еще увеличенных линзами очков, тщательность в подборе одежды и украшений, выверенность движений и модуляций голоса заставляли забыть о ее непривлекательности. Она была значительной и претендовала на внимание. Хрупов, сам того не желая, почтительно склонился к ее узкому плечу, ощутил тонкий запах французских духов, подумал: «Диор?» — и пробежал глазами телеграмму. Это был лаконичный, но громкий, как удар хлыста, вызов на коллегию министерства, адресованный сразу двоим — директору Беловежскому и главному инженеру Хрупову. Под телеграммой стояла подпись и. о. начальника главка Трушина. От наклеенных на желтоватый бланк отрывков серовато-шершавой телеграфной ленты веяло плохо скрытой неприязнью и даже злорадством. Хрупов знал, что э