— Вас война в Ленинграде застала?
Макарычев кивнул.
— Многие шоферы и ремонтники во главе с директором автобазы отправились на фронт, защищать город. Мне, в числе других, было приказано остаться. Не знаю, чья судьба тяжелее — тех, кто ушел, или тех, кто остался. Мерзли, падали от голода, погибали под артобстрелами и бомбежкой. Но руль держали крепко, не выпускали из рук…
— Это вы хорошо сказали: «Руль держали крепко, не выпускали из рук». А почему сейчас-то выпустили?
Вырвавшийся у Игоря вопрос застал Макарычева врасплох. Тщедушная его фигура выпрямилась, будто внутри сработала пружина.
Подчиняясь силе, которая в это мгновение находилась словно бы вне его и руководила словами и поступками со стороны, Игорь жестко сказал:
— Не обижайтесь на меня, скажу, что думаю. Все говорят, раньше вы были другим. За обиженного вставали горой, правду-матку резали в глаза. Лысенков и тот вас боялся. И вдруг… Какой же вы теперь враг капитала?
Игорь взглянул на Макарычева и испугался. Тот был белее недавно выбеленной стены коридора. Бледные губы шевелились, но членораздельные звуки не слетали с них, только невнятный клекот слышался.
Навалившись локтями на стол, Макарычев закрыл лицо ладонями. Игорь наклонился к нему. Догадка, только что озарившая его ум, показалась настолько верной, что он высказал ее Макарычеву без каких-либо сомнений, с полной убежденностью в том, что так все и было:
— Я вам скажу, как все произошло. В один прекрасный день вам в кладовку, на сохранение, были помещены ценные вещи. А ночью они пропали. Ответственность за пропажу возложили на вас. Вам грозила выплата большой суммы, какой вы не смогли бы собрать до конца жизни. Вы были в отчаянии. И тогда вам намекнули, что дело можно как-то уладить, все, мол, зависит от вас. От того, как вы будете себя вести. А взбунтуетесь, с позором выгонят. Так?
Пальцы, загораживающие лицо Макарычева, раздвинулись, как прутья решетки, и на Игоря с ужасом глянули полные слез глаза:
— Откуда вы все это знаете?
— Вы же боевой человек. Вам стыдно раскисать. Возьмите себя в руки. Знаете что? Вечером я зайду к вам домой, если не возражаете. И мы спокойно все обсудим. Откуда я все это знаю? Нетрудно было догадаться. Нечто вроде этого произошло и со мной самим.
— С вами?!
— Да, со мной. Но оставим разговор до вечера. Договорились?
…Они сидели под развесистой яблоней во дворе маленького домика. Могучие ветви дерева были обильно усыпаны яблоками.
Хотя вечер был теплый, Макарычев зябко кутался в меховую безрукавку. Его била дрожь. Лицо синюшно-бледное, под глазами темные круги.
Игорь не смел осыпать и без того расстроенного Макарычева упреками, а просто рассказал свою историю. Макарычев слушал, низко склонив голову. С его бескровных губ слетало:
— Подлец… Какой подлец!
— Скажите, зачем Лысенков посылал вас в деревню Соленые Ключи? Мне нужно знать.
Макарычев рассказал. Неделю назад его пригласил завгар и дал поручение. Взять машину, съездить в деревню и постараться собрать сведения о судьбе одного мальчишки, подорвавшегося на мине в тех местах в 1942 году. Макарычев приказание исполнил. Однако привезенные им сведения были скудные. Мальчишку двое наших солдат взяли с собой в разведку проводником. Назад он не вернулся. Трупа его тоже никто не обнаружил. Пропал, как в воду канул. Родственники (дальние, потому что близких у него не имелось, парень был сиротой) считали его погибшим.
— А фамилию мальца Лысенков вам назвал?
— Нет. Только имя. Тимоша.
— Фамилию вы узнали на месте?
— Да. Ерофеев. Тимофей. У них там полдеревни Ерофеевы.
Игорь посидел молча, переваривая услышанное. Какой вывод можно сделать из рассказа Макарычева? Только один. Лысенков интересуется судьбой паренька, которого, видимо, считал погибшим. Какие у него появились основания полагать, что Тимоша жив? Неясно. Зачем он его разыскивает? Почему эти розыски начались именно сейчас, спустя четыре десятилетия после войны? Тоже неизвестно.
— Ну хорошо… А что произошло с запчастями, которых сначала не было, потом появились, а потом снова пропали?
Макарычев покорно ответил:
— Ящики с запчастями появились вскоре после того, как ими заинтересовался директор. Он даже прислал комиссию проверить — на месте ли они. Вот тогда-то их и привезли. На «Москвиче» доставил какой-то кавказец.
— Кавказца зовут Автандил, а «Москвич» голубой?
Макарычев поглядел на Игоря чуть ли не с суеверным ужасом.
— Вам и это известно? Точно.
— Ну а куда они делись потом?
— По заданию Лысенкова я их оприходовал. После чего они исчезли. Прихожу, а их нет. Я к Лысенкову. А он говорит: «Если не хочешь, чтобы их тоже на тебя повесили, постарайся списать. Израсходовали, мол, и все».
— Понятно. Ну, я пойду…
В сгустившихся сумерках тщедушный Макарычев выглядел как бесплотное привидение.
Игорь пошел к калитке. За спиной услышал учащенное дыхание нагонявшего его кладовщика. Он схватил Игоря за руку. Произнес горячечным, спотыкающимся голосом:
— Лысенков — подлец! А я… Сейчас не понимаю, как мог? Поддался на провокацию… Испугался пустой угрозы. Вы открыли мне глаза. Спасибо. Я бы уничтожил Лысенкова, если бы мог… Не могу. Но молчать больше не буду.
Ресторан «Антей», куда Игорь пригласил на ужин Толстого Жору, подпольного диспетчера автовокзала, в те времена был главным злачным местом Привольска.
В дверях ресторана его встретил бородатый старик в мундире с золотыми галунами. «Местов нет!» — возвестил он. Игорь сунул ему трешку и был пропущен в чрево «Антея».
— Вы к Варьке обратитесь, черная такая, субтильная. Скажите, Захарыч просил. Она усодит, — отрабатывая трешку, доброжелательно напутствовал Игоря швейцар.
В зале гремела бодрящая музыка. Танцующие с поразительным единодушием выполняли одновременные «па» — то взмахивали руками, то приседали. Было такое впечатление, что все эти люди день за днем проводят в этом зале, вдыхают ароматы кухни, духов и неустанно тренируются.
Игорь с беспокойством огляделся вокруг: свободных столиков не было. Однако ему не пришлось разыскивать «субтильную» официантку, вчитываться в меню и заказывать ужин. Все уже было сделано без него.
Игорь тотчас нашел Жору глазами. Странно было видеть его без привычной белой морской фуражки с крабом. Зато тельняшка была на месте, выглядывала из распахнутого ворота рубахи.
— Коробов, сюда! — Могучий голос Толстого Жоры перекрыл ресторанный шум, как обычно перекрывал гомон сотен голосов в бетонной коробке автовокзала.
Жора сидел за столом не один. Кроме него было еще двое — старый знакомый Игоря, владелец голубого «Москвича», на котором он совершал левые рейсы, Автандил, и неказистого вида мужичок в очках. Игорь присоединился к компании, с опаской покосился на заставленный батареей бутылок стол, на стеклянные миски черной икры, на эллипсовидные «рыбные» блюда с разворошенными масляно-розовыми ломтиками лососины. Зеленой горкой была набросана травка — петрушка, тархун, соблазнительный аромат распространяла клубника, щедро высыпанная в глубокую тарелку. В вазе лежали фрукты. Апельсины, яблоки, гранаты были необычно крупного размера, как будто зрели не на грешной земле, а в садах Эдема.
Игорь, прихвативший с собой для ужина с Жорой полсотни рублей, поежился: его денег явно не хватит, чтобы оплатить этот стол. Была и другая причина для огорчения: присутствие посторонних явно помешает выведать у Жоры нужные сведения. Однако делать нечего, уселся за стол, пододвинул фужер, который Автандил тут же доверху наполнил марочным коньяком.
— Гостя посылает бог! Прошу: отведай всего, не наступай ногой на наше гостеприимство. Еще раз за здоровье твоего начальника дорогого Адриана Лукича!
«Значит, они уже пили за здоровье Лысенкова. С чего это вдруг?» — подумал Игорь.
— Человек большого ума, — отозвался незнакомец в очках. У него было узкое и темное лицо, как у хорька. Он казался хилым, нездоровым, однако рюмку опорожнил до дна.
— Вы с ним скоро встретитесь, — проговорил Автандил, как будто обещал гостю нечто такое, чего тот жаждал всей душой.
Хорек наклонил голову, выказывая свое удовлетворение предстоящим событием. Жора пил молча.
Снова грянула музыка, и разговор поневоле прекратился.
Автандил орлиным взором окинул ресторан. С неожиданной легкостью вскочил, шагнул к соседнему столу. Там сидел круглолицый молоденький лейтенант с девушкой в платье из зеленой тафты. Нетвердо ступая, Автандил подошел к лейтенанту:
— Разрешите пригласить вашу даму, дорогой.
Лейтенант нахмурился, но кивнул. Однако девушка решительно отказалась танцевать с Автандилом.
— Я не могу танцевать… У меня голова болит.
Автандил опешил. Вступив в соглашение с лейтенантом, он не ждал отказа от женщины.
— Зачем так говоришь? Я видел, как ты танцевал, — от волнения он стал коверкать слова. — Голова не болела, а сейчас болит?
— Я же вам русским языком сказала… Неужели непонятно? У меня голова болит.
— Если болит, лечить надо, — сердито сказал Автандил. — Хочешь, деньги на лекарства дам? Сколько надо?
— Ах, оставьте меня, не надо мне ваших денег!
— То есть как, деньги не надо? Всем надо, тебе не надо? Серьги у тебя из пластмассы. Это красиво, да?
Девушка покраснела. Машинально потрогала красные пластмассовые розочки в ушах и нахмурилась.
— А бриллиантовые розочки не хочешь?
— Ну, Паша… Чего он пристал?
Паша встал и подошел к Автандилу. Он был ниже ростом, но разворот плеч, крепкая шея произвели на кавказца впечатление.
— Не хочет — не надо, — сказал он.
Лейтенант взял девушку за руку и пошел с нею танцевать.
Разъяренный Автандил Шалвович вернулся к столу.
— Как так можно? Говорит: голова болит, не могу танцевать. А потом идет танцевать? Что, голова прошла? Может так быстро пройти?
— Может, может. Успокойся, — сказал Толстый Жора. — Коли впрямь охота танцевать, ты вон ту пригласи. Это Клавка. Она пойдет танцевать.