— Мы вот порядок навели в цехе… И вокруг. Хорошо. Я сколько лет работаю, а не знал, что в цехе может быть чисто и пригоже, как дома. Сколько трудов положили, нелегкое дело. А есть дело и потяжелей. Как с человеком совладать? У нас все люди разные. Один, получив чертеж, думает: «А для чего это?» Начальство все без него обдумало, бери и делай. А он крутит-вертит, как лучший вариант отыскать. Чтоб сделать побыстрей да получше. А другому это ни к чему. Ему главное — от чертежа не отступать… У одного за дело душа болит, а у иного на уме длинный рубль, ради него и старается.
— Если вы имеете в виду Шерсткова, то мы… — начал было Беловежский, но Дмитрий Матвеевич прервал директора:
— Не в нем дело… А в том, что — кому завод мать родная, а кому злая мачеха.
— Что-то я не пойму.
— А вы поглядите… Если выработка у меня одного высокая — мне одному выгодно, потому как нормы не пересматриваются, остаются прежними. Значит, перевыполнение большое, отсюда заработок. Если я других обучил своим приемам, сделал для завода доброе дело, он, завод то есть, тут же пересмотрел нормы и заработок обрезал… Или другой пример. Попала на сборку бракованная деталь. Что с ней делать? Один сделал вид, что брака не заметил, пустил ее в дело и за следующую взялся. Я, к примеру, к такой работе не привык. Не привык, тогда, будь ласков, бери деталь и тащись с нею в ОТК. Там акт составят. С этим актом и опять-таки с деталью я должен идти к начальнику цеха Ежову. Чтобы он убедился, что не я ее запорол. Новую деталь не сразу получишь. Выходит, полсмены потерял. Значит, и в заработке тоже. Молодой рабочий поглядит со стороны и подумает: как же сподручнее работать — как Примаков или как Шерстков? Вот и выходит, что завод, сам того не желая, штампует Шерстковых.
— Да, да, у нас еще много недостатков в организации производства, — с досадой сказал Беловежский. Он знал, что Примаков прав. — Мы собирали начальников цехов и говорили об этом. Странно, что Ежов ничего не сделал… Может, откладывает до перехода на бригадный подряд?
— Пока Ежов у нас в цехе командует, никакого бригадного подряда не будет, — с несвойственной для него решительностью сказал Примаков.
— А почему? — растерялся Беловежский.
— Что на заводе дороже всего стоит? — задал вопрос Дмитрий Матвеевич. И ответил: — Не машина, не станок. А хороший распорядитель. У нас каждый на своем инструменте играет. Один на трубе, другой на скрипке, третий на барабане. Так тот начальник хорош, кто знает и понимает каждого. И не будет людей заставлять бить в барабан или колотить по скрипке. Бригадный подряд, как я понимаю, это когда бригада все решает — что хорошо и что плохо. А уважаемый товарищ Ежов как привык? Он наш отец, а мы — дети… Потрафим — конфетку даст, провинимся — выпорет. Нет, с ним не получится! Поздно ему переучиваться.
— Ну, учиться никогда не поздно, — проговорил Беловежский, но уверенности в его голосе не было… — Да, хотел узнать, что с вами в цехе-то приключилось? Голова закружилась или оступились?
Дмитрий Матвеевич усмехнулся в своей новой манере, как бы предполагавшей, что у его слов есть еще и другой, потаенный смысл.
— И оступился, и голова закружилась. Однако выкарабкался.
— Вот и замечательно. Мы тут в Аллее передовиков старые портреты на новые заменили. Так вы просто орлом выглядите. Набирайтесь сил — и на завод. Ждем!
Директор встал, прощаясь.
— Мы вскоре заводской дом будем сдавать, — сказал он. — Я решил переехать. Может быть, и вы, Дмитрий Матвеевич? А то у вас, я погляжу, тесновато.
— Пусть дочка переезжает. А мы уж с жинкой тут. Привыкли.
Беловежский постучал ногой по половице.
— Как нижний венец?
— Еще сто лет простоит.
— Это хорошо, когда нижний венец крепкий, — задумчивым голосом произнес Беловежский.
Из своей светелки вышла принаряженная Лина.
— Может, чаю выпьете с домашним вареньем, Роман Петрович?
— Спасибо. Некогда чаи гонять. Дела ждут. Лучше проводите меня до крыльца, Лина Дмитриевна.
Беловежский и Лина вышли на крыльцо. В открытую форточку до Примакова доносились их голоса.
— Как ваш музей? Слышал, вы неплохую экспозицию сделали? Не нужно ли вам чего? Говорите, не стесняйтесь.
— Что-то вы какой невеселый, Роман Петрович? Может, вам что нужно?
— То, что мне нужно, я когда-то имел… Да потерял по собственной глупости. Прощайте, Лина Дмитриевна.
— Прощайте, Роман Петрович.
ЗАГАДКА ЗЕЛЕНОГО СЕЙФА
У Игоря не шел из головы сейф, похищенный из дома ювелира. На вопрос, почему он не сообщил об этом в милицию, ювелир ответил: «А зачем? Он был пустой… В нем не было ничего, кроме ненужных бумаг».
Игорь усомнился тогда в искренности Христофора Кузьмича. В его дом забрались грабители. Как же не поставить в известность милицию? Да и сейф жалко. Старинный сейф немецкой работы. Еще крепкий. Старик им явно дорожил. А иначе не держал бы его в комнате на видном месте, словно какую-то ценность.
Сейф был пустой? В нем не было ничего, кроме ненужных бумаг? Но, может быть, эти бумаги все-таки были кому-то нужны? Ну, прежде всего самому ювелиру, иначе он не хранил бы их в стальном ящике.
Вполне можно предположить, что у ювелира есть своя тайна. Только, в отличие от Игоря, который старается свою тайну разгадать, Христофор Кузьмич ее прятал. И вот его тайна оказалась похищенной вместе с зеленым сейфом фирмы «Остер-Тага».
Но зачем понадобился сейф? Что вообще могло потребоваться грабителям от старого ювелира? Ответ ясен: конечно, драгоценности, деньги. Почему же тогда они остались спокойно лежать в доме Христофора Кузьмича, а пустой и вроде бы ненужный сейф украден?
Игорь чувствовал, как им овладевает азарт человека, идущего по верному следу. Может быть, это в нем наследственное? Когда-то дед Иван Коробов был милиционером в родной деревне и тоже разгадывал запутанные истории.
Игорь вовсю вел свой поиск и вдруг… Его азарт как рукой сняло. Парнем овладели апатия, вялость. Навалилась стопудовая тяжесть, не дает двигаться, дышать, жить. Где уж тут разгадывать чужие тайны. Взять бы и удрать из этого городка. Куда? Да куда глаза глядят.
Виной всему директорская жена Медея Васильевна.
Он вовсе не собирался поднимать завесу над личной жизнью Лины. С тех пор как полюбил девушку — собственное прошлое и прошлое Лины словно бы перестали для него существовать. Важным казалось только настоящее и будущее. Но Медея Васильевна со змеиной ловкостью проникла не только в комнатушку под крышей клуба, где жил Игорь, но и в его душу, отравила ее губительным ядом подозрений. Как он ни уговаривает себя, что все сказанное Медеей о Лине, — лишь наветы недоброй женщины, не помогает.
…В тот день, когда Роман Петрович Беловежский захотел навестить дома заболевшего слесаря Примакова, за рулем директорской «Волги», как всегда, сидел Игорь. Был мрачен и замкнут. Беловежского, который понимал, что может встретить в доме не только Дмитрия Матвеевича, но и его дочь, тоже одолевали невеселые мысли.
Так, молча, они и доехали до примаковского дома.
Стоял солнечный августовский день, такой же жаркий и душный, как год назад, когда Игорь впервые появился в Привольске. Оставил Москву, сорвался с места, бросился очертя голову в далекий приморский городок и вот живет здесь. Зачем? Кому это нужно? В Москве у него квартира, жена. Хотя и бывшая, но все-таки. Юлька регулярно пишет ему. Напрашивается в гости. Намекает: она не прочь, чтобы он вернулся. А может, и впрямь — рассказать все, что удалось узнать о лысенковских художествах, дотошному следователю Толокно и махнуть назад, в Москву, к Юльке?
На крыльцо выбегает Лина. Игорь и хотел бы не глядеть в ее сторону, а взгляд будто сам собой охватывает ее всю, от светлых волос, пропущенных сквозь алое пластмассовое колечко и заброшенных за спину, до голых ног в немецких пляжных босоножках, украшенных двумя большими желтыми ромашками. «Желтый цвет — цвет измены», — мелькает у него в голове. Хотя в данном случае кто и кому изменил, неизвестно.
Лина прикладывает ладошку ко лбу козырьком и негромким голосом, чтобы не услышали в доме, окликает: «Игорь, это вы?» Ему хочется выскочить из железной душегубки на волю и во весь голос крикнуть: «Да! Это я! Неужели ты не понимаешь, как мне тяжело? Почему я должен так страдать?» Но он ничего не говорит, отворачивается, делает вид, что не слышит Лининого голоса и не видит ее. «Ишь ты… Еще Лысенкову смотрины устраивали! — говорит он себе, еще более растравляя свою сердечную рану. — Им главное, чтоб с положением…» Жестокая несправедливость этих слов становится ему ясной в то самое мгновение, как они рождаются в нем. Но Игорь заглушает в себе угрызения совести. Сейчас он не способен критически оценивать движения своей души. У него такое ощущение, будто Лина обидела, оскорбила, даже предала его.
Лина скрывается в доме. А потом снова появляется, на этот раз вместе с Беловежским. Они о чем-то говорят, потом директор подходит к машине. Игорь рывком трогает «Волгу» с места. Мчится по тихим улицам, разгоняя гусей и пугая собак. Погруженный в свои мысли, Беловежский словно бы не замечает этой бешеной гонки.
Доставив директора к дому, Игорь на обратном пути останавливается у почтамта и отправляет в Москву телеграмму, Юльке. В ней только одно слово: «Приезжай».
Последний раз Игорь видел свою бывшую жену месяца два назад, когда был в командировке в Москве. Она показалась ему повзрослевшей. С удивлением узнал, что девчонка взялась за ум, поступила на вечернее отделение юридического института. Юлька — и вдруг в институте! Это показалось ему странным, необъяснимым. Похоже, что она попала под чье-то сильное и, видимо, доброе влияние.
Не выдержал, задал ненужный вопрос:
— У тебя кто-то есть?
Она взглянула насмешливо:
— Хочешь, чтобы раскрыла тебе всю душу?
Игорь смутился:
— Не надо, не отвечай… Я просто так, из любопытства.
Они вместе побывали на кладбище у Бабули. Юлька вся в черном, даже колготки и те черные. Лицо без румян, помады и туши выглядело почти детским.