ВЫЗОВ НА КОВЕР
«Филиал» открылся взору тотчас же, как «Волга», взяв крутой поворот, выскочила на взгорок. Выложенные в давние времена из темно-красного кирпича стены, плавные окружия въездных ворот, узкие, как бойницы, окна придавали производственному корпусу вид старого замка.
У Беловежского защемило сердце. Он вдруг ощутил себя главой воинства, которому вот сейчас, через считанные минуты, предстоит пойти на штурм неприступной твердыни.
Но нет. Главная «твердыня» — завод — осталась позади, у моря. А это был всего лишь «филиал», подсобный производственный корпус, так пригодившийся Беловежскому для реализации его глобального замысла — полной реконструкции завода.
Старое, но крепкое кирпичное здание, построенное когда-то в качестве складского помещения, сменило много хозяев. Размещались там парки — трамвайный, автобусный, троллейбусный, одно время там «прописался» авторемонтный завод. В последние годы здесь был расположен филиал завода бытовых кондиционеров. Перейдя к привольскому заводу, здание сохранило название «филиал». Хотя теперь определить его профиль было бы нелегко. Здесь попеременно размещались заводские цехи, чьи помещения подвергались перестройке.
Навстречу директорской «Волге», затормозившей напротив главного входа, уже спешил начальник филиала Ежов. Как всегда, он был подтянут, сосредоточен, хмур. Недовольное выражение не сошло с его лица даже в тот момент, когда он пожимал протянутую директором руку.
— Послушай, Сидор Ефимович, ты когда-нибудь улыбаешься? — спросил Роман Петрович.
— Что? — Ежов поднес руку к уху, как это делают люди, начинающие плохо слышать. «Стар становится. Да и не мудрено ж оглохнуть в том адском шуме, который стоит в цехах, где металл давят, режут, строгают, шлифуют». Беловежский уже не рад был, что задал свой вопрос.
— Как, говорю, настроение? — произнес он.
Но до Ежова, видно, уже дошел смысл того, первого вопроса.
— Я на работу хожу не для того, чтобы хиханьки-хаханьки разводить, — ответил он. — У меня вот о чем голова болит: как назло, почти одновременно вышло из строя несколько станков. Того и гляди, у вас там конвейер станет.
Легкомысленное настроение вмиг покинуло Романа Петровича.
— Срыва суточного графика допускать нельзя, — сдвинув светлые брови, озабоченно произнес он. — Какие меры принимаете?
— Ремонтники во главе с Глебовым устраняют неполадки. Недостачу деталей стараемся покрыть на действующих станках. Выполняем сразу по нескольку операций…
— Ну-ну, — успокоившись, проговорил Беловежский. Он еще раз отметил про себя: решение назначить Ежова начальником филиала было правильным. Такой человек — жесткий, дисциплинированный, с повышенным чувством ответственности — и нужен здесь, где, как на перевалочном пункте, постоянно меняются люди и техника и остается неизменным только одно — требование ни при каких обстоятельствах не выходить из суточного ритма. Назад, в механический цех, Ежова возвращать не стоит. Надо будет ему подыскать другое место. Новая техника требует новых людей — это аксиома.
Однако от аксиомы Беловежскому почему-то вдруг сделалось грустно. Перед ним, переминаясь с ноги на ногу, стоял живой человек, его не выкинешь за ворота как устаревшее приспособление.
— Роман Петрович, как там наш механический? Надоело здесь, на выселках… — словно прочитав мысли Беловежского, спросил Ежов.
— Потерпи, Сидор Ефимович, — туманно ответил Роман Петрович и двинулся вдоль станков, стараясь на глаз определить, какие из них отказали, вышли из строя. Впрочем, сделать это оказалось нетрудно: возле инвалидов хлопотали врачи — ремонтники.
Уже в машине, возвращаясь назад, на привольский завод, он, в который уже раз, задал себе вопрос: правильно ли было начинать перестройку производственных помещений уже сейчас, пока Ярцев только-только приступает к разработке новой технологии, пока новая техника еще, по существу, едва выходит из бумажных пеленок — чертежей. И тотчас же ответил себе: «Правильно! История не оставляет нам времени для раскачки, технологический прорыв нужно делать сегодня, сейчас, шаблонные решения постепенного врастания в будущее не годятся».
Беловежский вошел в кабинет быстрым упругим шагом человека, уверенного в правильности избранного пути. Его переполняли бьющая через край энергия и радость. Но пребывать в таком состоянии ему было дано недолго.
— Можно к вам? Срочное дело! — прозвучал по селектору искаженный аппаратом взволнованный голос Фадеичева.
— Прошу.
На Фадеичеве лица не было.
— Мы пропали, Роман Петрович!
— Так ли уж все ужасно? — спокойно произнес Беловежский, не желавший расстаться с владевшим им с самого утра настроением всесильной уверенности.
— Мне только что сообщил надежный человек… Трушин собирается нам спустить дополнительный план — под филиал. Мол, раз завод получил дополнительные производственные площади, значит, должен давать и прирост продукции.
Фадеичев выглядел виноватым. В конце концов, это он втянул директора в историю с филиалом.
— Это же ерунда! Мы не скрывали от министерства своих мотивов. Филиал взяли временно. Они, что там, с ума посходили?
Фадеичев пожал плечами:
— Сила солому ломит. Увеличат план, и адью… Изволь выполнять.
— А это мы еще посмотрим, скорректируют они или нет, — отвечал Беловежский.
Год назад, в кабинете и. о. начальника главка Трушина, он отказался от корректировки плана — в сторону уменьшения. Теперь у него есть все основания, чтобы отказаться от корректировки плана — в сторону увеличения. Он будет отстаивать свою позицию. Если понадобится, перед самим министром.
…Когда через две недели на завод пришел новый вариант плана, Беловежский, положив его в конверт, запечатал и отослал обратно Трушину. Без комментариев.
После чего стал ждать вызова в Москву, на коллегию министерства. К нему вновь вернулось прежнее, тревожное настроение — предощущение надвигающегося боя.
Профессор Ярцев снял очки (раньше говорили — роговые, сейчас не говорят, оправу делают из пластмассы, однако выглядит она лучше, красивее, чем прежде), потер переносицу, задумался. Свет из окна просвечивал тонкую дужку очков. В нежно-бежевой глубине проступала запрессованная внутри тонкая и прочная металлическая основа. «Зачем это понадобилось — запрессовывать, если пластмасса по прочности уже не уступает металлу?» Этим пустячным вопросом Ярцев хотел себя отвлечь от другого, более важного вопроса: что будет с фирмой «Эврика»? Минуту назад его рабочий кабинет покинул Евгений Сычев, заместитель директора по общим вопросам. Говорил азартно, доказывал: у фирмы отличные перспективы.
Несколько лет назад, когда вопрос о внедрении в промышленность научных разработок встал особенно остро (подсчитали, что в дело идет не более двадцати процентов и ужаснулись), по всей стране стали создавать общественные конструкторские бюро. К Ярцеву явились «комсомолята», как он ласково называл своих молодых помощников, предложили создать при институте нечто вроде общественного хозрасчетного объединения, куда бы вошли молодые ученые и конструкторы, добровольно взявшие на себя нелегкий труд внедрения достижений науки в производство.
Между Ярцевым и Сычевым, возглавлявшим в то время институтскую комсомольскую организацию, состоялся исторический диалог, напоминавший игру в вопросы и ответы.
Ярцев:
— Не пострадает ли основная работа?
Сычев:
— Ни в коем случае… Трудиться на «Эврику» будем только в нерабочее время.
— «Эврика». Это что — название фирмы?
— Угадали.
— Раз хозрасчетная, значит, работать будете не бесплатно?
— Конечно, нет. Мы живем при социализме. Каждому по труду.
— А кому по шее? Мне?
— Не совсем так. Мы хотим создать фирму при райкоме комсомола. От вас ждем поддержки и научного руководства. Будем работать по хоздоговорам, официально заключаемым с предприятиями.
— Есть уже желающие?
— Сколько угодно. Только свистни.
— Так… Что нужно фирме, чтобы начать работать?
— Ничего. Ни рубля денег. Ни одного гвоздя. Ни одного квадратного метра производственной площади. Правда, парочка кабинетов нам потребуется, райком обещал помочь.
Ярцев задумался. По существу, на его глазах рождался новый принцип организации научно-исследовательских и внедренческих работ. Как к этому отнестись? По многолетнему своему опыту он знал, что каждое новое дело, каким бы оно на первый взгляд ни казалось привлекательным и перспективным, неизбежно обречено на долголетний, болезненный, чреватый опасностями процесс приживления, уже в силу того, что оно новое. А тут еще деньги! С другой стороны, как можно требовать от них, чтобы они делали огромную и общественно полезную работу «за бесплатно»?
Ярцев прошелся по кабинету, остановился возле Сычева. Посмотрел в его лицо, узкое, заросшее рыжеватыми волосами (комсорг носил усы и бороду, придававшие ему явно не комсомольский вид), сказал:
— Сильны ребята. Вон ведь как тонко все рассчитали! Старик на всех перекрестках кричит о малом проценте внедрения научных разработок. Тут мы ему и подсунем «Эврику». У него рука не поднимется перечеркнуть проект. Так ведь?
Между усами и бороденкой комсорга родилось подобие улыбки.
— Так вот мое решение. Сбреешь, Сычев, свою поповскую бороденку, тогда поддержу!
Сычев на месте подскочил от радости:
— Поддержите?
— Поддержу.
Сычев потоптался на месте, не зная, как выразить свою благодарность, потом выскочил из кабинета. Через секунду в дверной щели снова появилась его голова.
— Хочу уточнить. А усы можно оставить?
Ярцев вздохнул:
— При одном условии. Если они не будут мешать работе.
Усы, уменьшенные в размерах и аккуратно подстриженные Сычевым, не помешали. Для благодарственных писем отвели специальный ящик. Его открывали только для того, чтобы положить туда новые отзывы. Но сегодня у Ярцева мелькнула мысль: недалеко время, когда благодарственные отзывы потребуются для объяснений. Для оправданий. Как аргументы в споре, может быть, безнадежном.