— …Если бы завод по собственной воле мог изменять структуру, штатное расписание, оклады, конечно, в пределах выделенного фонда, сам выбирал бы себе поставщиков…
— Все хотите сами. А к нам почему не обратитесь?
— Так ведь боязно: наши предложения по повышению производительности труда и качества продукции примете, а остальное останется как было.
В зале раздались голоса:
— Верно!
— Демагогия, посредством которой товарищ Беловежский прикрывает свое неумение управлять заводом! — выкрикнул Трушин.
Беловежский всем корпусом повернулся к и. о. начальника главка.
— Сейчас вам достанется на орехи, товарищ Трушин, — со смешком сказал министр. Тут же согнал улыбку с лица, спросил у Беловежского: — А это правда, что у вас женщин во время смены вызывают с рабочего места в парикмахерскую прическу делать?
— Правда. У нас работает группа социологов. Так вот она подсчитала: потери рабочего времени заметно сократились. Женщина без прически в театр или в гости не пойдет, вы это знаете… Под любым предлогом отпросится с работы в парикмахерскую. Там просидит два часа, заодно в магазин или на рынок завернет. А у нас по списку. Тридцать минут, и готово. Прямой выигрыш. Тем более что это время потом отрабатывается.
— Ну если социологи подтверждают, мы поднимаем руки, сдаемся, — усмехнулся министр. — Теперь вот что скажите: кто у вас на заводе командует: вы или главный инженер?
Беловежский понял, что любой его ответ на поставленный вопрос вызовет у аудитории смех. Поэтому сказал другое, как будто вопроса не было:
— Приказ, за который нас сегодня песочат, составлен лично мной. В мое отсутствие его подписал главный инженер. Так что вся полнота ответственности за это, как и за остальное, лежит на мне.
— Это хорошо, что вы друг у друга наказания вырываете, а не награды, — сказал министр. — И что на гибкие производственные системы замахиваетесь. Если уж перестраиваться, то на уровне самых последних мировых достижений! Это сейчас задача из задач. А вот что лезете в воду, не спрося броду, это плохо. «В области управления, говорил Ленин, ничего нельзя поделать нахрапом, бойкостью или энергией или каким бы то ни было лучшим человеческим качеством вообще». Умение управлять с неба не валится, святым духом не приходит, этому необходимо обучаться. Вот мы вас и поучим!
Беловежский и Хрупов вышли из зала и стали спускаться по лестнице. На одном из этажей сильно дуло из полуоткрытой фрамуги. Беловежский хотел было застегнуть ворот рубашки, но пуговицы на месте не оказалось.
— Вот, пуговицу в зале оставил, — сказал он.
— Скажи спасибо, что не голову. Снаряды ложились рядом, — ответил Хрупов.
Они рассмеялись и поглядели друг на друга с симпатией, как когда-то, в прежние времена.
Они вышли из министерства через стеклянные, раздвинувшиеся при их приближении автоматические двери и двинулись по Калининскому проспекту. Он был хорошо знаком им не столько по визитам в министерство, сколько по многочисленным кинозарисовкам, не сходившим с экрана телевизора. Конечно, хороша старая матушка-Москва, но и новая имеет немало поклонников. Калининский проспект с геометрическими линиями зданий, рациональной планировкой первых этажей, целиком отданных многофункциональным бытовым службам, с широкими тротуарами, по которым валом валил молодой, энергичный и красиво одетый народ, что там ни говори, в большей степени, чем старый Арбат, отвечает нынешнему ритму жизни. Так думал Роман Петрович. Он ночами не спал, размышляя о промышленных роботах, которые в будущем выстроятся вдоль обновленных корпусов привольского завода. Что же удивляться его прямо-таки страстной любви к новому Арбату — первой, подлинно современной артерии Москвы.
— Ты, Николай Григорьевич, не сегодня-завтра позвони Ярцеву… Пригласи к нам в Привольск. Он ведь, кажется, воевал в наших местах?
— А откуда ты это знаешь? — принимая предложенный Беловежским обратный переход на «ты», спросил Хрупов.
— От отца. Они вместе из окружения выходили.
«Вызов на ковер», в общем, закончился благополучно.
ДОМ ПОД ГОЛУБЯТНЕЙ
Лина, узнав о появлении в Привольске матери Игоря, высказалась решительно:
— Если ты немедленно не приведешь ее к нам, разговаривать с тобой не буду! Значит, так: завтра вечером у нас дома. И не вздумай отказываться. Подумать только: сначала Федя приехал. А теперь твоя мама. Двойная радость!
Мысль забрать к себе из деревни Соленые Ключи сына Федю появилась у Примакова давно. Хоть и малец, однако заботы требует — и материальной, и всякой иной. Живой человек, а живому многого надо. Из сердца не выкинешь, из головы — тоже, утром встанешь, а внутри свербит, как они там, не больны ли, не голодны ли, не босы ли? На Тосю какая надежда. Она и в молодости странная была, а сейчас и того пуще. Как найдет на нее хворь, так она вовсе с постели не поднимается, обеда не готовит. Начнет сын плакать, есть просит, она погладит его вялой, бессильной рукой по голове, скажет: «А ты к Корякиным сбегай, попроси… Они добрые, авось не откажут». Малец подтянет спадающие штаны и шуганет по деревне пропитание искать. Иногда и матери кое-что принесет. Только Тося есть не станет. Скажет слабым голосом: «Иди-ка погуляй, да только смотри…» А куда смотреть, долго ли гулять и что потом делать — не скажет.
Какая она мать? Ей самой до себя.
Конечно, забрать мальца не трудно, да как с Дарьей быть? Что скажет, когда ненаглядный муженек приведет в дом сорванца и скажет: расти, корми да одевай, ласкай, выхаживай. И не то даже важно, что она, Дарья, по этому поводу подумает или скажет, а как это их жизнь повернет, в какую сторону? А ну, как все пойдет наперекосяк? Расползется семейная жизнь, как трухлявое сито, в котором Дарья моет мелкие плоды да ягоды, разлетится в разные стороны, попробуй тогда собери.
Тяжелые мысли одолевали Дмитрия Матвеевича, мешали выкарабкаться из-под насевшей на него болезни. Однако Дарья не слепая, видит, что с ее муженьком происходит, какая забота у него на сердце.
Однажды днем задремал Дмитрий Матвеевич, во сне стонет, мечется. Кто-то положил ему на лоб прохладную руку и ласково проговорил:
— Митя, дорогой… Что ты кричишь? А вспотел-то как. Или приснилось что?
Открыл глаза, увидал родное лицо жены. А рядом другое — худенькое большеглазое лицо Феди. Вот он.
— Ты что, захворал? Смотри не помри, я теперя у вас жить буду! Тетя Даша! Можно я у вас в сараюшке голубятню сделаю?
Дарья шмыгнула носом.
— Можно. Мы и голубей купим. Поедем вместе на рынок и купим.
— Вот еще! Деньги попусту тратить! Я лучше чужих приманю! Я умею.
Не веря глазам своим, Дмитрий Матвеевич всматривался в такие близкие, такие любимые лица — Дарьи, Феди, а слезы так и лились…
«Двойная радость», — сказала Лина о приезде Феди и матери Игоря. Ну, насчет Феди все ясно. А вот может ли радоваться Игорь неожиданному появлению Лизки? Он места себе не находит. Мать — избранница Лысенкова? Подумать только: Игорю остается сделать всего один шаг, чтоб вывести подлеца на чистую воду. И как раз тут на его пути становится мать. Не так просто нанести удар стареющей женщине в момент, когда ей кажется, что все ее мытарства позади и она приблизилась наконец к тихой гавани.
Игорь понимает: обед у Примаковых нечто вроде его помолвки с Линой. Ему бы радоваться, однако парню не до веселья, никак не решит: что делать в сложившейся ситуации?
Мать явилась к Примаковым в платье из люрекса и была похожа на певичку из ресторана «Антей». А пальцы унизаны кольцами, как у Медеи Васильевны. В ушах серьги с крупными зеленовато-фиолетовыми камнями. «Краденые камни приносят несчастье», — вспоминает Игорь слова Медеи. А какие еще и могут быть драгоценности у Лысенкова, как не краденые?
Игорь стесняется матери. Напустила на себя необыкновенную важность. Начала с того, что скептически отозвалась о захудалом примаковском жилище («Неужели вам тут не тесно?! Я бы не смогла…») Не жалея слов, стала расписывать просторные лысенковские хоромы. Игорь не знал, куда от стыда деваться. Однако хозяева не обижались, пропускали бестактные Лизкины замечания мимо ушей, подкладывали гостье на тарелку куски домашнего пирога с капустой.
— Разрешите мне… того-етого… как говорится… поскольку такое дело…
Примаков, бледный и худой после болезни, в ставшем просторном праздничном пиджаке, на котором позвякивали боевые медали и мирные ордена, откашлялся.
Ему конечно разрешили. Он повел речь об Игоре, с которым случайно познакомился в вагоне поезда и теперь выходит, так и будет с ним вместе ехать всю жизнь, до самой последней остановки.
— До моей, конечно, — спохватившись, сказал Примаков.
Он сообщил, что Игорь сразу «показался» ему, а потом, со временем, нравился все больше и больше.
— Лучшего зятя мне не надо, — заявил Дмитрий Матвеевич, вогнал в краску дочь Лину, которая со словами: «Ну, папа ты уж скажешь», — вскочила со стула и убежала на кухню.
Расхвалив Игоря за золотые руки — помог довести до ума сложное приспособление, не забыл Дмитрий Матвеевич и про его добрую душу. Вон какую голубятню мальцу, отгрохал, голубей подарил.
При этих словах Федя повис на плече у Игоря. Зашептал:
— Игорь, а у меня сизарь пропал! Утром еще был, а потом улетел и нету.
Увидев, что парень чуть не плачет, Игорь его успокоил:
— Ясное дело, твой сизарь к хозяину улетел, на Морскую улицу. Вот мы с тобой завтра туда пойдем, отыщем его, голубчика, и назад принесем.
А под конец Дмитрий Матвеевич от души пожелал Игорю успеха в том большом и благородном деле, которое привело его в Привольск. В розысках деда, пролившего кровь за Родину.
Лизка из этих слов мало что поняла, но тоже высказалась:
— У меня для всех вас приятная новость: Адриан Лукич сказал: «Как твой сын женится на примаковской дочке, пусть живет с нами. Дом большой, всем места хватит, я не возражаю». Вот он какой!