Дмитрий Матвеевич при этих словах закашлялся, пирог попал не в то горло, Лина снова выскочила из-за стола, а Игорь, хмурый-прехмурый, уставился в тарелку и на мать не глядит.
А Лизке невдомек. Она хорошую новость принесла, а они надулись. Какие люди все-таки неблагодарные!
Предчувствие Игоря не обмануло: праздничный обед у Примаковых не удался.
Когда Игорь с Лизкой вышли на улицу и остались наедине, он в сердцах сказал ей:
— Неужели ты, мать, всерьез думаешь, что Лысенков заботится о моем счастье?
— Ты не знаешь, Игорек, какой он добрый. Мне шубу подарил, а племяшу золотые часы. Представляешь, снял с руки и отдал. И тебе он что-нибудь на свадьбу подарит.
— Он уже подарил, — с горечью сказал Игорь. — Ты знаешь, как он расправляется с неугодными людьми? Стоило Заплатову выйти из-под его воли, и у него тотчас же сгорел недостроенный дом. А сам он пропал, будто сквозь землю провалился. Вчера меня чуть не сбила грузовая машина с заляпанным грязью номером. А сегодня при съезде с Лысой горы жму на тормоз, а он проваливается под ногой… Еле остановил машину, притер к насыпи.
— Ой, Игорек, боюсь я за тебя! — говорила Лизка, — Пообещай мне, что будешь ездить осторожно.
Игорь поглядел на Лизкино лицо — лицо состарившегося ребенка, не желавшего понимать жизнь, и махнул рукой:
— Ладно. Не будем об этом.
Игорь затормозил возле здания заводоуправления, недавно покрытого по фасаду светло-желтой метлахской плиткой, что придало ему нарядно-праздничный вид. У входа парень электродрелью со свистящим визгом сверлил дыры под новую — черная с золотым — вывеску: «Привольский компрессорный завод». Пока она стояла у его ног прислоненная к стене. К машине подошли двое — Роман Петрович и приезжий, которого Игорь вчера встречал на вокзале. То был московский профессор Андрей Андреевич Ярцев. Прибыв в Привольск, он изъявил желание проехать по местам, где сорок лет назад из вражеского окружения выходила его часть. Беловежский вызвался сопровождать его. Он давно уже испытывал угрызения совести: здесь, под Привольском, воевал отец, а он до сих пор не удосужился побывать в памятных местах.
Машина вышла из города и некоторое время плавно катила по шоссе вдоль берега моря. День был осенний, ненастный. Небо над морем напоминало провисшую серую холстину, из нее сыпался мелкий дождь. Взъерошенное несильным ветром море выглядело как развороченная плугом пашня.
Потом шоссе свернуло в сторону, в степь. Пейзаж мало изменился: то же серое небо, та же туманная даль. Полегший от дождя ковыль напоминал свинцовые волны.
Ярцев нарушил молчание.
— Если бы немного севернее от этих мест степь не переходила в лесостепь, сегодня я вряд ли ехал бы вместе с вами… Перестреляли бы нас, как куропаток.
И снова наступило молчание. Каждый думал о своем.
Игорь Коробов о том, что ему делать дальше. Мать в Привольске… Ее появление спутало все его планы. Он не обманывался насчет Лизки. Даже Бабуля называла ее «непутевая». Она неумна, эгоистична. А ее представления о счастье — несерьезны, ребячливо-наивны. Скорее всего, карточный домик ее иллюзий снова рассыплется сам собой, как это не раз уже бывало в прошлом. Простит ли Лизка ему крушение своих надежд на лучшую жизнь? Ведь, нанеся удар Лысенкову, он неизбежно повергнет в прах воздушный замок, который, может быть, в последний раз в своей жизни выстроила в мечтах его мать.
…Роману Петровичу Беловежскому места, по которым они ехали, навеяли воспоминание об отце, об их последней, увы, малоприятной встрече. Недавно он снова побывал дома, вызванный тревожной телеграммой.
Петр Ипатьевич медленно приходил в себя после тяжелого приступа. Причиной его послужил забавный щенок, которого он как-то раз привел с прогулки и поселил в своей комнате. Еще совсем недавно Петр Ипатьевич в городской газете метал громы и молнии против собак и собачников. Песик же, имевший счастье ему понравиться и взятый им в дом, как бы перестал принадлежать к постылому собачьему роду, а сделался частью жизни своего хозяина. Однажды, проголодавшись после долгой прогулки по привычному маршруту дом — овраг — деревенька — городской сад, Петр Ипатьевич с песиком зашел в кафе. Заглянул в меню, заказал два отбивных шницеля. Привыкший к вольностям у себя дома, песик встал на задние лапы и быстро сдернул с продолговатой алюминиевой тарелки свою порцию. Сидевший рядом гражданин схватил песика за ошейник и выкинул в окно. Петр Ипатьевич впал в бешенство. «Да как вы посмели! Смирно! Вы знаете, кто я? Да я вас…» Ему стало дурно.
Выхаживала его рыжеволосая медсестра, которая поселилась в доме после смерти жены. При Романе Петровиче она вошла в комнату, чтобы сделать отцу укол. Он ворчал: «Еще вколешь какую-нибудь гадость». Видимо, подозревал женщину в том, что она вышла за него по расчету, чтобы завладеть домом и участком. Медсестра разрыдалась. «Если вы думаете, что я такая, распоследняя… зачем же звали?» — сквозь слезы проговорила она. «Ладно, ладно, я пошутил», — ответил Петр Ипатьевич. Он обращался с медсестрой так же, как с покойной матерью.
Романа Петровича сцена покоробила. Несчастный старик! Всю жизнь тиранил мать, а теперь принялся за эту женщину. Что заставило ее связать свою судьбу со стариком? Должно быть, крах собственной личной жизни… Знает ли она, что попала из огня да в полымя?
Перед отъездом у Романа Петровича состоялся с отцом неприятный разговор. Тот спросил:
— Это правда, Рома, что ты собираешься перестраивать свой завод с помощью Ярцева?
Роман Петрович, удивившись непонятной осведомленности отца, ответил:
— Правда.
И встревожился, увидев, как по лицу отца, и без того бледному, разливается мертвенная синева.
— Ты этого не сделаешь!
— Но почему? Что с тобой? Дать тебе лекарства или воды?
Но Петр Ипатьевич пропустил мимо ушей заботливые восклицания сына.
— Как ты можешь! Я же говорил тебе, что этот человек — причина всех моих несчастий! И ты, мой сын, протягиваешь ему руку?!
— Я не знаю, что между вами произошло сорок лет назад. Сейчас это известный и уважаемый человек, фирма которого может принести заводу большую пользу. Это чисто деловой контакт, отец.
Петр Ипатьевич цепко схватил сына за запястье горячей рукой:
— Умоляю, Рома… Не делай этого. Он втянет тебя в трясину. Эта «Эврика» — ширма, за которой орудуют махинаторы. Они тебя погубят.
У Романа Петровича мелькнуло подозрение.
— Постой, отец. Откуда ты все это знаешь?
— Я изучал… по прессе. И считаю, что…
— Уж не тобой ли написана та злополучная заметка «Выгодно. Но кому?» Признайся, отец. Ревизоров — это ты?
Петр Ипатьевич сел в постели. Теперь бледность сменилась лихорадочным румянцем. Жидкие волосы были взлохмачены.
— Да, я! Что из того? Почему я должен молчать, когда недостойные люди на глазах у всех…
— Господи! Зачем тебе это нужно? Навел тень на белый день. Начнутся комиссии, проверки.
Отец выкрикнул:
— Зачем бояться проверок тому, кто честен? Видишь, ты сам признал, что дело тут не чисто.
Роман Петрович почувствовал, как в нем закипает гнев. В эту минуту отец уже не казался ему больным и не вызывал жалости. Он должен был сказать, не мог не сказать ему того, что рвалось сейчас наружу.
— Ты помнишь — мы приезжали сюда вместе с моим водителем? Игорь расспрашивал тебя насчет того, второго, бойца, который отправился в разведку с твоим ординарцем Лысенковым? Ты ответил, что не помнишь. А Игорь выяснил, что отклик на его заметку с фотографией деда послал в газету ты. Значит, ты знал, что фамилия второго бойца Коробов. Знал, но не сказал?
Петр Ипатьевич отвел глаза в сторону, сказал нетвердым голосом:
— Рома, как ты разговариваешь с отцом? Неужели ты не понимаешь? У войны свои суровые законы. А кое-кто пытается сейчас оценивать то, что было, исходя из мерок нынешней мирной жизни. Я считаю это принципиально неверным, почему же я не могу высказать свое мнение публично?
Роман Петрович поймал ускользающий взгляд отцовских глаз, сказал твердо:
— Не может быть благородных поступков, в основе которых лежат неблагородные побуждения. Тебя не волнует судьба фирмы «Эврика», ты просто сводишь счеты с Ярцевым. И фамилию Коробова ты «позабыл» не случайно… Я тут читал недавно… За последние миллионы лет Аравийский полуостров снесло на несколько миллиметров. Я не знаю, почему сносит материки, а вот почему «сносит» людей, знаю: потому что у них нет простой нравственной основы. Такие люди не знают, где север, где юг, где черное и где белое, где честность и где нечестность. Это страшно, отец.
…Сейчас, глядя из окна машины на приближающиеся кустарники, служащие началом леса, Роман Петрович с запоздалым сожалением подумал: пожалуй, он зря был так резок со стариком. Его военный опыт был отмечен крупной неудачей. И не уяснив для себя, в чем истинная причина этой неудачи, он не смог правильно построить свою дальнейшую жизнь. Это трагедия. Но первая жертва ее — он сам. Что там ни говори, а отец прошел сквозь огонь войны, был ранен и кровью оплатил если и не все, то хотя бы часть своих ошибок и заблуждений.
Словно отвечая на его мысли, Андрей Андреевич Ярцев повернулся и сказал:
— А вот тут мы проходили с вашим отцом. Воевали с гитлеровцами… и спорили друг с другом.
Скоро дорога вбежала в густой лиственный лес. Кроны лип, берез, клена закрыли небо, и стало темно. Разговор затух, чтобы вспыхнуть вновь, когда деревья расступились, стало светло и машина, буксуя по осклизлой дороге, выскочила на пригорок. С него открылся вид на деревню. Ветер разорвал пленку туч, и солнечные лучи заблестели в окнах изб.
— Соленые Ключи! — объявил Игорь.
— Все-таки хороша жизнь, — сказал Ярцев. — Ум отказывается понимать, как могут люди, да еще ученые люди, находить оправдание ядерной войне!
— Вы имеете в виду американца Тейлора и ему подобных?
— Тейлор, конечно, большой негодяй. Ему мало водородной бомбы, в создании которой он участвовал. Теперь ему подавай «космические войны». Но есть и другие… Недавно я был на симпозиуме. Так вот один гусь познакомил нас со своей оригинальной теорией. Согласно ей, мы, люди, сидим, подобно гребцам в лодке, спиной к будущему. Судьбы нашего «шарика» предопределены где-то вне его пределов. Всеобщая ядерная война и последующая катастрофа не что иное, как запрограммированный в мироздании способ «разогреть» погасшую планету Земля и вновь вернуть ее в число живых планет. Стоит этот деятель на трибуне — упитанный, лощеный, в твидовом костюмчике — и спокойненько рассуждает о конце света. Побегал бы он, как я, по этим лесам с ДШК в руках, вот тогда бы его не потянуло на дерьмовые теорийки.