— А что такое ДШК? — спросил Беловежский.
— Пулемет. Мои ребята сняли его с обгоревшего самолета… Может, выйдем, разомнем кости?
Они вышли. Дождь кончился. Ветер довольно скоро разогнал облака над деревней, погнал их в сторону леса. Ярцев спросил:
— Вы не знаете, что это шофер так странно на меня все время поглядывает?
— Его дед воевал под началом моего отца и погиб в этих краях. Он специально приехал из Москвы, чтобы разузнать что-нибудь о нем… отыскать могилу. Я познакомился с ним в поезде и пригласил к себе на работу.
— Фамилия?
— Коробов.
— Коробов!
— Когда решено было послать разведгруппу в сторону шоссе, чтобы наметить пути для отхода к своим, я тотчас же включил в нее вашего деда. Коробов был одним из лучших моих солдат. Кстати, ДШК с самолета снял и принес в расположение части именно он. В последнюю минуту в разведгруппу распоряжением майора был назначен его ординарец. Пренеприятнейший тип. Фамилии не помню, помню только, что он был огненно-рыжим. Ординарец утверждал, что они с Коробовым друзья, чуть ли не из одной деревни, и это, дескать, им поможет лучше выполнить задание.
Положение было тяжелое.
Ярцев помрачнел, призраки тех дней обступили его.
…Раненый майор Беловежский, сбитый с толку трагическими событиями последних дней, потерявший уверенность в самом себе и в успехе, предложил рассредоточиться на мелкие группы и по ночам, скрытно, по возможности неслышно, таясь от противника, просачиваться сквозь сжимающее их кольцо окружения. Ярцев открыто, при всех, выкрикнул со страстью и злостью, переполнявшими его и наконец нашедшими выход:
— Никогда не бегал по кустам, как заяц, и не буду!
В повышенных тонах Ярцев изложил свой план — собрать все силы в кулак и, избрав верное направление, ударить. Их должно волновать не собственное спасение, а уничтожение максимально большего числа фашистов.
Впоследствии, обращаясь мыслями к тому дню и своему тогдашнему поведению, Ярцев думал: изложи он свои мысли майору наедине, найди убедительные, не обидные для него слова, и вполне возможно, все повернулось бы по-другому. Однако они оба были тогда молоды и возбуждены. Майор не прислушался к доводам старшего лейтенанта. Единственное, на что согласился командир части, — это дождаться возвращения разведчиков и уже потом определить пути отхода.
Разведчиков не было два дня. А затем вернулся один ординарец.
Из его слов выходило, будто сам он действовал предприимчиво и смело, а старший по группе Коробов заробел, со страху выстрелил в гитлеровца, чем и сорвал выполнение задания — взять пленного. На обратном пути он вместе с мальчишкой-проводником подорвался на мине.
— Вот ваш Коробов! — сухо сказал майор.
— Я требую немедля выслать на шоссе людей для проверки обстоятельств боя! — сказал Ярцев.
— Нам некогда заниматься проверками, старший лейтенант, — оборвал его Беловежский. Про себя Ярцев не мог не признать справедливости его слов. Оставаться на месте было нельзя, обстановка могла ухудшиться каждую минуту. Ординарец майора принес гитлеровский офицерский планшет. В нем была карта.
Когда майор с картой в руках отправился в избу, Ярцев подошел к ординарцу. Сейчас он показался ему еще более неприятным, еще менее заслуживающим доверия, чем два дня назад, когда он вместе с Коробовым уходил в разведку. От Ярцева не могло укрыться, что при разговоре с ним ординарец нервничал, его прошибал пот, глаза бегали, в уголках губ вскипала пена.
— Говори правду, только правду, а не то… — Ярцев положил руку на пистолетную кобуру.
По телу ординарца прошла дрожь, он тоскливо поглядел в сторону избы, в которой только что скрылся расположенный к нему майор.
У Ярцева был свой план… Он хорошо знал солдата Коробова, его мужицкую основательность, сноровистость в любом деле, за какое бы он ни взялся. Эти исконные его качества были усилены внутренней строгой дисциплиной, которую он обрел еще до армии, в бытность свою милиционером. Положение сельского милиционера, как бы предоставленного самому себе (ближайшее начальство в районном центре), развило в нем чувство ответственности. Оно не раз проявлялось в его нелегкой солдатской службе, и, в частности, в той истории с самолетом, где Коробов действовал на свой страх и риск, но обдуманно и четко, Ярцев это признал.
Старший лейтенант не сомневался, что точно так же, хладнокровно, обдуманно и четко, Коробов вел себя в схватке на шоссе. Поэтому он не поверил ни одному слову ординарца. Сейчас ему важно было не столько уличить этого типа во лжи, сколько выяснить истинный характер полученных Коробовым разведданных, поскольку от них зависело, какое решение ими с майором будет принято — правильное или ошибочное.
Коробову как старшему в группе было поручено, по возможности не обнаруживая себя, выяснить местоположение гитлеровских войск, плотность их боевых порядков в районе шоссе. И однако он принял решение атаковать шедшую по дороге немецкую машину. Чем это было продиктовано?
— Отвечай быстро! — скомандовал Ярцев. — На протяжении какого времени велось наблюдение на шоссе?
У ординарца на переносице выступили зерна пота.
— У меня часов нет.
— А что на руке?
— Остановились. Видите, стекло треснуло…
— Когда треснуло?
— Да когда бой был…
— Ну-ка покажи.
Остановившиеся часы показывали без пяти шесть. «Как раз в это время и показалась на шоссе машина», — отметил Ярцев.
— К дороге из леса вышли затемно?
— Да, не видно было ни зги…
— Так сколько же вы провели времени у шоссе?
— Час просидели. Не меньше…
«Ясно, часовое наблюдение за шоссе показало, что гитлеровцы или не дошли, или уже прошли, во всяком случае, дорога на длительном отрезке свободна. Поэтому он и решился перехватить одинокую штабную машину: был уверен, что подразделений противника поблизости нет… Тот факт, что немецкий «мерседес» шел без сопровождения, тоже говорил о многом. Ясно, что гитлеровцы крупными силами уже прорвались вперед. Отрезок шоссе, по которому шла одинокая машина, по существу, уже был для немцев тылом, что и породило у штабного офицера ложное чувство безопасности».
Ярцев отчетливо представил себе нить рассуждений Коробова, как будто сам лично находился рядом с ним в то слякотное осеннее утро возле шоссе. «Надо немедля, думал Коробов, пока фрицы не спохватились, пересечь дорогу и идти на север для соединения со своими. Здесь немцы не ожидают удара, их легче застать врасплох. На юге, куда противник, стараясь замкнуть кольцо окружения, рвется с двух сторон, успеха добиться будет труднее».
Что должен был делать Коробов, придя к такому выводу? Это ясно: позаботиться о том, чтобы раздобыть данные, убедительно подтверждающие справедливость своей оценки обстановки. Такими данными могли оказаться показания гитлеровского офицера или захваченные у него документы.
По каким-то причинам Коробову не удалось полностью осуществить свой замысел. Более того, сам он погиб. Что было тому виной? Неожиданные действия противника или этот трусливый ординарец? На этот вопрос Ярцев в данную минуту найти ответа не мог. Он резко отвернулся и быстро направился к крыльцу, на которое несколько минут назад поднялся майор.
Между ними снова вспыхнул острый спор, результатом которого было решение: майор с частью двинется на юг — он нашел на немецкой карте то, что искал, — подтверждение правильности избранного им направления. А Ярцев со своими людьми произведет разведку боем в районе шоссе и, если понадобится, задержит гитлеровцев, прикроет отход части. И тот и другой понимали, что это компромиссное решение.
— Вашему деду я и мои товарищи обязаны жизнью, — сказал Ярцев Игорю. — Он действовал как разумный и храбрый солдат. Мне нравится, что вы так хлопочете о его памяти. Память нужна не мертвым, она нужна нам, живым. Особенно сейчас, когда, быть может, мы вновь стоим на пороге суровых испытаний. Зарево войны высветило тогда самые сокровенные качества людей. И мы обязаны воздать каждому по делам его.
— А кое-кто утверждает, будто у войны была своя логика и нельзя судить о событиях тех дней с позиции наших сегодняшних представлений о добре и зле, — сказал Беловежский, вспомнив рассуждения отца.
— Ерунда, — резче, чем ему хотелось, ответил Ярцев. — Понятия о добре и зле не меняются в течение тысячелетий. Тем и жив род человеческий. Но меньше всего меня сейчас волнуют абстракции. Добро и зло не существуют сами по себе, их носители — люди. И если приверженцы зла процветают, значит, зло набирает очки в извечной борьбе против добра. Под знамена зла тут же стекутся новые слабые души. Вот почему зло не должно оставаться безнаказанным, негодяи не могут торжествовать! Мы с вами не должны проигрывать им ни одной битвы!
Игорь с облегчением вздохнул. Под влиянием ярцевских слов неразбериха, царящая в последние дни в его уме и сердце, улеглась, уступив место спокойной решимости.
Директор и профессор заговорили о другом — о путях грядущей перестройки привольского завода.
— Нам с вами, Роман Петрович, потребуется человек, который будет осуществлять повседневную связь между институтом и заводом. Так сказать, между наукой и производством… — сказал Ярцев. — Это должен быть человек с воображением, с научным, конечно. Он должен обладать способностью время от времени подниматься над грешной землей, над сегодняшними заботами и заглядывать в завтрашний день. Найдется у вас такой уникум?
Перед глазами Беловежского тотчас же возникла высокая фигура в ковбойке и потертых джинсах, со связкой ключей, болтающихся в соответствии с современной модой на карабине возле пояса… Лева Злотников. «Этот парень своими ключами может открыть любую дверь», — подумал он.
Вслух сказал:
— Такой человек есть. Злотников. Ученик Хрупова.
— Ну и добре.
Сколько себя помнил Тимоша, в нем жила боль.
Сначала она гнездилась в ноге, истерзанной осколками. Он не видел этих осколков. Но они часто снились ему — неправильной формы, грязно-серого цвета, с острыми зазубренными краями, на изломе сверкали кремневые зерна. Должно быть, кремень добавляли в металл, чтобы был тверже, глубже проникал в мягкую человеческую плоть.