— А что дальше было? — дочитав письмо, спросил Игорь.
Бабуля шмыгнула носом:
— А что было? Подхватилась я — и домой, в село, чтобы никогда уже больше, никогда с Ванею не расставаться.
Игорь понял: приоткрыв перед ним одну из страниц своей жизни с дедом, Бабуля хотела дать ему какой-то урок, но что поделаешь: люди редко извлекают полезные уроки из своих собственных ошибок, где уж тут учиться на опыте предков!
Клубок семейной жизни Игоря разматывался по каким-то своим, внутренним законам, и остановить этот процесс, похоже, было уже нельзя.
Как-то, возвратясь с работы, Игорь не застал Юли дома. В последнее время она все чаще навещала свою любимую подругу Марину. Но возвращалась не поздно и вином от нее не пахло. Так что бранить ее было не за что.
Он поужинал, посмотрел по телевизору хоккейный матч, поймал себя на том, что ему хорошо, никто не мешает, не лезет с телячьими нежностями, не пересказывает содержание дурацких кинофильмов, не устраивает сцен по пустякам…
Но когда телевидение уже окончило передачи, а Юли все не было, Игорь забеспокоился. Подошел к телефону, позвонил Юлиной матери:
— Юля не у вас?
— А что — ее нет дома?
— Нет.
— Ну, значит, опять началось.
— Что началось?
— Ничего, Игорь. Это я так. У меня вырвалось. Но если бы вы знали, Игорь, какой это тяжелый ребенок. В силу некоторых обстоятельств Юля росла в сложных условиях. Муж избаловал ее излишне пылкой любовью, я оттолкнула чрезмерной строгостью. В результате для нее в семье нет авторитетов. Она делает что хочет. И еще эта ужасная Марина. Испорченная девчонка, у нее никаких принципов. Иногда я убить ее готова. Она так дурно влияет на Юлю! Если б вы знали, как я намучилась с дочкой.
— Вы говорите это мне…
Она отвечала:
— Я не совсем стандартная мать. И не слепа по отношению к своему ребенку. Я люблю Юлю, но не идеализирую ее. А вас, Игорь, глубоко уважаю. Как бы ни сложились дальше ваши отношения с Юлией, я буду на вашей стороне. Потому что уверена в вашей честности и порядочности… Когда она объявится, позвоните, пожалуйста. А то я не усну.
Юля не пришла до утра.
Он отправился на работу невыспавшийся, хмурый, с головной болью. Днем из города позвонил Бабуле. Та сообщила:
— Звонила эта… Подруга ее… Марина. Сказала, чтобы не беспокоились. Юля в больнице.
— В больнице? Что с ней?!
В трубке — молчание. Потом — всхлипы. Бабуля сквозь слезы проговорила:
— Будто не знаешь! Вот ироды, невинное дите погубили!
Ошарашенный услышанным, Игорь повесил трубку.
Через пару дней Юля появилась дома — бледная, молчаливая, но внутренне готовая к отпору.
Умом Игорь понимал: нет смысла обмениваться упреками, поздно. Дела не поправишь. И все же не смог удержаться, сказал с укором:
— Зачем ты это сделала? Почему не посоветовалась со мной?
— Я посоветовалась, — хмуро ответила Юля. — Ты сказал, что я завела ребенка, чтобы не работать и не учиться. Выходит, тебе ребенок не нужен.
Игорь виновато склонил голову:
— Да, я сморозил глупость, признаю. Но разве это повод?.. — У него перехватило в горле. — Разве мы не любили друг друга?..
Юля привалилась к стене и, кривя бледные губы, ответила, как всегда присказкой:
— О любви не говори, о ней все сказано.
С этого дня совместная жизнь Игоря и Юли пошла под откос. После всего случившегося он уже не мог обращаться с нею, как прежде. Разговаривал сухо, отрывисто, спать перебрался на кухню, на раскладушку.
Почувствовав его охлаждение, Юля пустилась во все тяжкие. Все чаще стала пропадать по вечерам, возвращаясь, даже не давала себе труда объяснить отлучку. Теперь от нее нередко попахивало коньяком.
Однажды Игорь спросил ее:
— Это что — конец?
Она не ответила. Нетвердо ступая, прошла в ванную. Через минуту оттуда донеслись шум воды и хриплое пение:
Как молоды мы были,
Как искренне любили,
Как верили в себя-я-я!
Через месяц при молчаливом неодобрении Бабули они развелись.
В последнее время Бабуля сдала. Возвращаясь домой, Игорь все чаще заставал ее на диване.
— Я сейчас встану, разогрею котлеты. — Бабуля пыталась вскочить на ноги, ее шатало, она хваталась рукой за спинку стула, на котором стоял телефон, телефон скользил к краю, внутри что-то звенело, трубка с грохотом летела на пол. — Вот… ноги не держат, — виновато говорила Бабуля. Худая рука прижата к груди, словно старается удержать рвущееся наружу сердце.
— Ты лежи, лежи. Я подогрею. Долго ли?
Отгремели Олимпийские игры. Порадовавшись их успешному завершению, Бабуля начала готовиться.
В целлофановый пакет уложила черный костюм из муара — он остался с довоенных лет, его еще Ванечка подарил. Костюм был почти новый, носить не пришлось. Грянула война — тут не до муара. Можно было бы, конечно, в голодную пору выменять на костюм буханку хлеба — одна знакомая буфетчица предлагала, да Бабуля не захотела, все-таки память о Ванечке. Так же, как и шелковый платок горохом.
Однажды Игорь застал Бабулю за примеркой. Рассердился.
— Да ты, никак, помирать собралась?
Бабуля ответила спокойно:
— Пора. Ванечка заждался. На могилке его не побывала, не довелось. Так теперь уж скоро свидимся.
Выглядит Бабуля неважнецки. Худая, бледная, одежда болтается, как на вешалке, движения робкие, будто, протягивая руку или переставляя ногу, она не уверена — получится ли.
Игорь вздыхает. Дорого обошлось Бабуле его «дорожное происшествие».
ПО СОБСТВЕННОМУ ЖЕЛАНИЮ
С вечера ремонтники ЖЭКа Матвеевич и Степка получили задание ликвидировать следы протечки в двадцать шестой квартире. И уже в 9.00 были на лестничной площадке, возле упомянутой квартиры.
— Звони! — бросил Матвеевич.
Он был худой, жилистый. Немногословный. В работе его отличала редкая дотошность.
Его напарник Степка, дылда с грубыми чертами лица и по-женски длинными шелковистыми волосами, не имел пока ни умения, ни характера. Он и сам не знал, куда несся по волнам жизни, и прикрывал свою растерянность перед нею бестолковым балагурством.
Получив от Матвеевича указание позвонить в дверь, он не просто нажал на кнопку, а попытался при помощи звонка воспроизвести такты бравурного марша, которым обычно начинаются футбольные репортажи по радио и телевидению.
— Не балуй, — остановил его Матвеевич. — Старушка спросонья напугаться может.
— Спит ваша старушка без задних ног. Ее и пушкой не разбудишь.
— Ну-ка, погодь. Я сам.
Матвеевич приложил большое волосатое ухо к обтянутой дерматином двери, прислушался. В недрах квартиры таилась тишина.
— Может, в булочную ушла? — высказал предположение Степка. — Они, старые, жрать здоровы!
— Не… Я вчера ее видел на лавке во дворе, предупредил. Она ждать должна.
Матвеевич нажал кнопку звонка и не опускал палец секунду-другую, продолжая прислушиваться.
Из соседней квартиры выглянула соседка. Молодая женщина в бигудях.
— Что? Не открывает?
— Видно, у старушки сон цветной и многосерийный, — с ухмылкой произнес Степка. — Она небось сейчас пятую серию досматривает.
— Да погодь ты, — снова оборвал его Матвеевич.
Он обменялся с соседкой тревожными взглядами.
— Господи, неужели?.. — сказала соседка и прижала руку к груди в вырезе халатика. — Она как раз вчера на сердце жаловалась… Выхожу из подъезда, а она говорит: «Вы в булочную? Не прихватите ли мне булочку, а то внук вернется с ночной смены, а есть нечего. Что-то я себя сегодня гадко чувствую». Я удивилась… Старуха Никодимова, из сороковой квартиры, так та всегда норовит на шармачка… Один ей хлеб тащит, другой молоко, третий гречку… А Коробова скромная, стеснительная, все сама да сама. Уж коли о помощи просит, значит, дело плохо. Принесла я ей булочку, рассчитались. А она говорит: «Что-то сердце шарахается. Вы не запишете телефон таксопарка, где внук работает. Мало ли чего…» Я, конечно, всерьез ее слова не приняла: «Что вы, говорю, еще сто лет проживете…» А телефон запомнила. У меня память на телефоны.
— А у меня никакой памяти на цифры нет, — осклабился Степка. — Вот только дни зарплаты и помню — первое и шестнадцатое. А когда Куликовская битва была или еще что — ни за что не вспомню, хоть убей.
— Ты вот что… Заместо того чтобы языком попусту молотить, сбегал бы за участковым, — мрачно сказал Матвеевич. — Да на обратном пути инструмент прихвати, чует сердце — дверь придется ломать.
Санитары накрыли Бабулю белой простыней и унесли.
Игорь, оглушенный горем, с лицом, опухшим от слез, попытался уцепиться за носилки, но его оттеснили: «Не мешайте!» На полу, обычно стерильно чистом, натертом до блеска (Бабуля терпеть не могла грязи), повсюду были видны следы. В квартире сегодня побывало много народу: ремонтники, соседи, участковый, врач, санитары. Бабуля скончалась от инфаркта. Такое заключение дал врач, худой, усталый, с запавшими щеками, скорее похожий на пациента, чем на врача. Врач вызвал у Игоря глухое раздражение, словно мог спасти Бабулю, а не сумел. Но, если говорить честно, врач тут был ни при чем. Смерть настигла Бабулю еще накануне, в поздний вечерний час, когда Игорь, усевшись за руль своей «Волги», только еще приступал к дежурству.
Игорь попытался проглотить застрявший в горле тугой ком. Не вышло. Он поплелся на кухню, чтобы выпить воды. Раскрыл створки сушилки. И увидел две фарфоровые чашечки с блюдцами.
Его словно током ударило: а ведь Бабуля вчера вечером была не одна. Кто-то посетил ее, и они вместе пили чай.
Он остановил себя: почему именно вечером? Может, она пила чай с соседкой еще днем? А сердечный приступ у нее начался вечером, когда в квартире, кроме нее, уже никого не было.
«Нет, — ответил себе Игорь. — Если бы чаепитие состоялось днем, то чашки бы не стояли в мойке, а красовались бы на своем обычном месте — в серванте…» Бабуля дорожила подарком дочери, пользовалась чашками в самых редких случаях и никогда не оставляла их на кухне. Между железными прутьями мойки были щели, сквозь которые плоские блюдца могли проскользнуть вниз, в мойку, и разбиться.