Роман Петрович, обычно не любивший разлеживаться в постели, на этот раз несколько минут пребывал в неподвижности, прислушиваясь к своему собственному состоянию.
Минул год его директорствования на привольском заводе. Всего лишь год? Ему казалось, что прошло гораздо больше времени с того дня, когда он впрягся в этот воз. Он знал, что будет не легко. Но не ожидал, что так трудно. Его предшественник Громобоев, казалось, выполнял свои сложные директорские обязанности легко, играючи. Было впечатление, что он появился на свет, чтобы директорствовать, распоряжаться судьбами завода и людей. Только теперь Беловежский понял, чего стоила Громобоеву эта легкость. «Надо навестить старика, давно у него не был, — подумал Беловежский. — Может быть, спросить: не захочет ли вернуться в этот особняк?» Тут же ответил себе: нет, не захочет. Если бы захотел, не был бы самим собой, Громобоевым.
То, что Беловежский давно не навещал Громобоева, отнюдь не было следствием его черствости или забывчивости. Нет. Не было дня, чтобы он не вспомнил старика. Потому что не было дня, когда бы не приходилось ломать того, что было заведено еще при Громобоеве. С чем же было к нему идти? Роман Петрович мог заранее предугадать, что скажет ему старик: «Ломать, Рома, легко, вот строить… трудно».
Сейчас, конечно, было еще далеко до того момента, когда вырисуются контуры обновленного привольского завода. Но направление, по которому пойдет его перестройка, уже определилось. После заседания коллегии министерства Роман Петрович мог это сказать себе и другим с полным основанием.
Вот почему у него возникло желание не сегодня-завтра навестить Громобоева. Теперь ему было что сказать старику, объяснить — во имя чего затеяна ломка.
Трель телефонного звонка отчетливо разнеслась в утренней тишине. Послышались легкие шаги Медеи за полуприкрытой дверью. Раздался ее приглушенный, еще не освободившийся от сонной хрипотцы голос:
— Да, это квартира Беловежского. Он еще спит… Это его жена. А что случилось? Что?! Я его сейчас позову.
Медея появилась в дверях спальни.
— Что там? — спросил Роман Петрович нарочито спокойным голосом, не желая расставаться с тем состоянием душевной умиротворенности, с которой пробудился сегодня.
— Арестован твой шофер Игорь Коробов. Он подозревается в убийстве завгара Лысенкова!
— Что?!
— Боже мой, какая неприятность! — прижав руки к груди, сказала ему Медея Васильевна после того, как он, закончив разговор со следователем горотдела милиции, положил трубку на рычажки. — Он же бросил тень на твое доброе имя, Рома!
Беловежский с недоумением посмотрел на жену и начал быстро одеваться.
Для расследования убийства гражданина Лысенкова была создана оперативно-следственная группа во главе со следователем прокуратуры. В нее вошли следователь Толокно и инспектор Зубов.
Молодой следователь Люсин, которому временно в отсутствие уехавшего в кратковременный отпуск Толокно поручили дело об убийстве на Морской улице, зашел к начальнику отдела капитану Сарычеву и положил ему на стол несколько листков, соединенных канцелярской скрепкой.
— Что это?
— Письмо подозреваемого Коробова на имя капитана Толокно. Оно написано еще до убийства. Передано в день убийства им самим дежурному по горотделу.
— А кто нам, кстати, сообщил о предполагаемом преступлении?
— Невеста Коробова Примакова.
— Та самая, у которой мы брали подписку о невыезде?
— Да… Она оказалась не виноватой.
— Что ж это она? Хотела заложить дружка?
— Говорят, что, наоборот, хотела его спасти. Боялась, что на него нападут.
Начальник отдела рассмеялся:
— Удружила, нечего сказать! Мотивы преступления выяснили?
Он придвинул к себе листки и углубился в чтение: «На автовокзале города Привольска орудует подпольная группа махинаторов. Они имеют личные машины или работают по доверенности. Занимаются левыми ездками…» Дочитав, сказал:
— Ну, тут все ясно. Видимо, с Лысенковым деньги не поделили. Вот тебе и мотив для убийства!
— Мотивов тут больше чем достаточно, — сказал Люсин. — Этот Коробов считал Лысенкова виновником гибели своего деда.
— Уже разобрался? Что ж, поздравляю. Готовь обвинительное заключение.
Люсин помялся:
— Не рано ли?
Сарычев поднял голову:
— Считаешь, что у нас недостаточно доказательств, подтверждающих вину Коробова? Ну и ну! Задержан на месте преступления?
— Да.
— Орудие убийства — разводной ключ принадлежит ему?
— Ключ действительно принадлежит ему. Однако эксперты сомневаются, что смертельное ранение Лысенкову могло быть нанесено этим ключом.
— Сомневаются? А что, удалось отыскать другое орудие убийства?
— Нет.
— Так, может быть, у нас есть улики, указывающие, что преступление совершено другим лицом?
— Достаточных улик против других лиц пока нет.
— Тогда в чем дело?
Люсин задумчиво посмотрел в окно. Дубовый лист прилип к стеклу. Он был похож на отпечаток грязной ладони на светлой прозрачной стене.
— Понимаете какое дело, товарищ капитан. От народу нет отбоя. Все идут и идут. Утверждают в один голос, что Коробов не мог совершить убийства.
— А кто же его совершил? Святой дух?
Люсин выложил последний козырь:
— Директор завода товарищ Беловежский тоже уверен в невиновности Коробова… Может быть, дождемся капитана Толокно? Говорят, он был раньше знаком с задержанным, ему знакома его личность…
— Ждать Толокно? А сроки?
— Он через пару дней выйдет.
— Как? Уже? Ну, ладно, будь по-твоему, — нехотя согласился Сарычев.
Дмитрий Матвеевич Примаков, бледный от перенесенной болезни и нового, свалившегося на него несчастья — ареста Игоря, звеня орденами и медалями, вошел в кабинет следователя Толокно и сердито проговорил:
— Где это видано, чтобы ни в чем не повинных людей в тюрьму сажать?
— Во-первых, не в тюрьму, а в изолятор. А во-вторых, мы с посторонними людьми своих дел не обсуждаем. Этот Коробов кто вам — сват или брат?
— Не сват и не брат, однако, может, скоро родней станет. Лучшего зятя я бы не хотел.
— Хорош зятек, в убийстве подозревается, — поддразнил Примакова Толокно.
— Вы того, товарищ следователь… Говорите, да знайте меру. Нет за Коробовым вины!
— Так вы его выгораживать пришли?
— То есть, как это, того-етого… выгораживать? Выгораживают подлецов да жуликов вроде вашего Лысенкова.
— Выбирайте выражения! Вовсе он не мой. А потом — кто вам сказал, что Лысенков подлец и жулик? Коробов?
— Кое-что порассказал, не скрою. Да я и сам не слепой, шестой десяток землю топчу. Этот Лысенков был такой тип… Как его только земля носила!
— Как я вижу, вы, гражданин Примаков, разделяли с Коробовым его ненависть к Лысенкову.
— Ничего я ни с кем не разделял, — почуяв подвох, сказал Примаков. — Вы еще скажете, что мы… того… вместе его порешили.
— Вас лично никто не подозревает, — заметил следователь Толокно.
— Я вам говорю: никогда бы на такое дело Игорь не пошел. Да вы сами посудите. Коробов оставил в Москве квартиру, работу и сюда приехал… не за заработком. Они у него и так неплохие были, таксистом работал, у него цель какая была? Могилу деда своего, солдата, отыскать. О добром имени его позаботиться. Вот и посудите, может такой человек собственное доброе имя в грязь затоптать? Людей о нем поспрошайте. Они вам расскажут, что это за человек, чем дышит, что у него главное, в жизни.
— Все это так, — сказал Толокно. — Однако улики…
— Ничего не стоят все ваши улики против факта человеческой жизни: честный работящий парень. Вот вам весь сказ.
— Ваша позиция мне ясна, Дмитрий Матвеевич. Вы мне лучше вот что скажите: куда у вас пуговицы с рукавов подевались?
Примаков непонимающе глядел на следователя:
— Какие пуговицы? При чем тут они?
— Маленькие, металлические… думаю, были такие же, как вот эти, только поменьше диаметром, не так ли?
Примаков вывернул руку, приблизил обшлаг рукава к глазам.
— И впрямь нет. Ух, Дарья. Совсем мужика запустила. Выдам жинке по первое число.
— Семья большая? Дети малые в доме есть?
— Какая большая… Я, жена, дочка да сын.
— Сколько ему?
— Девять лет. Федей звать. Сынок. Шустрый такой мальчишка. Целыми днями на голубятне сидит.
— А вы не будете возражать, если я как-нибудь к вам в гости зайду?
— Милости просим! Чаю попьем с бубликами.
Он возникает в комнате следователя Толокно бесшумно. Еще секунду назад его не было, и вот он уже стоит у стола. Румяные щечки, седая бородка клинышком, спортивная куртка. На голове яркая вязаная шапочка с помпоном.
Современный гномик, прибывший по судебной повестке.
— Я и сам собирался к вам, — с мрачной торжественностью объявляет ювелир.
— Собирались? По какой причине? Если не секрет?
Христофор Кузьмич тяжело вздыхает. Он снимает свой вязаный колпак и хватается за табуретку, чтобы подтащить ее поближе к столу.
— Я пришел с повинной, — торжественно сообщает он. — Сорок лет назад из-за моей халатности утеряны ценности артели «Красный ювелир». Их украли. Но я расплатился… Да, да… Передал в руки представителей подполья другие ценности… У меня есть… то есть была расписка.
— А где она, расписка?
— Хранилась в сейфе. Но он не так давно был похищен из моего дома.
Следователь просит Христофора Кузьмича подробно рассказать о том, что произошло в промозглый сентябрьский день 1942 года на шоссе, ведущем в Привольск. Когда ювелир оканчивает свое повествование, Толокно спрашивает:
— Почему вы решили рассказать об этом только сейчас, спустя сорок лет?
Ювелир часто-часто кивает, клинышек бородки трясется.
— Я знал, что вы зададите этот вопрос! Я молчал потому, что… Потому, что… — Он не знает, что сказать, и выкрикивает: — Но я ведь вернул!
— Понятно, — говорит следователь. — Вы боялись ответственности за свою халатность. А теперь уже не боитесь, потому что истек срок давности?