«9 августа во второй половине дня у дома № 25 по улице Чайковского было необычно многолюдно. Здесь собрались работники искусств, друзья и родственники великого русского артиста Ф. И. Шаляпина.
На стене небольшого особняка — белое покрывало. Внизу — только что посаженные цветы.
Начальник управления культуры Моссовета К. А. Ушаков открывает торжественный митинг. Под звуки гимна Советского Союза со стены медленно снимается покрывало и взору присутствующих предстает установленный в нише бюст из белого мрамора. Внизу мемориальная доска с надписью:
В этом доме с 1910 по 1922 год жил и работал великий русский артист Федор Иванович Шаляпин.
Скульптор Елецкий изобразил гениального певца с приподнятой головой и устремленным вперед взглядом.
Выступившие на митинге заслуженный деятель искусств РСФСР П. А. Марков, народные артисты СССР И. С. Козловский и Р. Н. Симонов говорили об огромном значении Шаляпина для русского национального искусства.
Затем слово берет известный итальянский артист Тито Скипа. Он взволнованно говорит о своей совместной работе с Ф. И. Шаляпиным во время заграничных гастролей во многих странах мира.
На митинге присутствовали также жена Федора Ивановича И. И. Шаляпина и дочь певца Ирина Федоровна»[34].
Так в последний раз при ее жизни в советской печати промелькнуло имя Иолы Игнатьевны Шаляпиной…
После перенесенного недавно перелома позвоночника Иола Игнатьевна еще очень плохо ходила, но все же она приехала на открытие памятника. Среди публики были и ее ученики, бывшие студийцы Шаляпинской студии. Одна из них, Г. Н. Малиновская, позже рассказывала в интервью газете «Советская культура»[35]:
«Среди удивительных людей, пестовавших нашу студию, я с благоговением вспоминаю супругу Федора Ивановича, замечательную балерину Иолу Игнатьевну Торнаги… Когда в Москве было открытие мемориальной доски памяти Федора Ивановича, Иола Игнатьевна не могла уже ходить, ей трудно было даже сидеть. Но она приехала и смотрела через открытую дверцу автомобиля. К ней подошел и о чем-то долго с ней говорил, почтительно склонившись, какой-то немолодой мужчина. Мне сказали, что это великий итальянский певец Тито Скипа… Я принесла цветы Федору Ивановичу, но увидев счастливые и горестные глаза Иолы Игнатьевны, положила эти цветы ей на колени…»
Это была дань любви и восхищения тех, кому Иола Игнатьевна, не скупясь, отдавала все силы своего благородного сердца… Это был и знак уважения к женщине, которая долгие годы была счастливой звездой великого Шаляпина и благодаря которой память о нем сохранилась в его стране…
Но это были лишь редкие моменты счастья в их по-прежнему многотрудной жизни, полной печалей и невзгод. И поэтому Федя не переставал звать маму к себе. В 1958 году он, в последние годы часто бывавший в Италии, окончательно распрощался с Америкой и перебрался в Рим. Купил квартиру на улице Сан-Томазо д’Аквино и обставил ее мебелью. «Тебе заказал хорошую спальню, как ты любишь, большую кровать… — писал он Иоле Игнатьевне в надежде на скорую встречу. — Теперь есть куда тебе приехать. Чудная ванная, кухня со всеми удобствами и большая терраса, которая будет устроена как сад, так что тебе и ходить никуда не будет нужно, если не хочешь. Есть также и лифт, если вздумаешь прокатиться. Также есть и столовая с большим окном».
Но Федя, расставшийся со своей мамой двадцать лет тому назад, весьма слабо представлял себе, в каком катастрофическом положении находится здоровье Иолы Игнатьевны, а потому был настроен весьма оптимистично: «Следи за собой и подкрепляйся, а я уж здесь за тобой посмотрю и поухаживаю. Устроимся удобно». Он даже убеждал Иолу Игнатьевну, что если она захочет, она всегда сможет вернуться в Москву. Теперь это, действительно, казалось возможным.
В конце 50-х годов в Советский Союз, после десятилетий «железного занавеса», начали приезжать первые эмигранты. Некоторые из знакомых Лиды побывали в Москве и затем привезли ей приветы от сестры и мамы, фотографию бюста отца на Новинском бульваре и фотографии Иолы Игнатьевны и Ирины. Их мама превратилась в маленькую худенькую старушку. С фотографии на Лиду смотрело лицо смертельно уставшей старой женщины.
А в начале 1959 года и Федя — первым из детей Шаляпина — рискнул отправиться в Москву. После стольких лет он ехал на родину и почти с каждой станции, на которых останавливался поезд, слал Иоле Игнатьевне записки и телеграммы. Чувства переполняли его. Но невозможно сказать, чего в этой встрече было больше — радости или печали. Ведь Федю ожидало зрелище изменившейся до неузнаваемости Москвы, обветшалый дом детства на Новинском бульваре… Наконец-то — после стольких лет! — он увиделся со своими близкими, но что это была за встреча! В 1936 году Федя простился со своей мамой, которая была еще энергичной и бодрой нестарой женщиной; теперь же перед ним предстала маленькая больная и жалкая старушка. Он помнил свою сестру молодой привлекательной особой, очаровывающей всех своим шаляпинским шармом, но теперь это была только пожилая и уже тоже больная женщина, раздражительная и нетерпимая, с тяжелым и резким характером, изуродованная чудовищными материальными условиями жизни в Советском Союзе.
Общие знакомые намекнули Феде: надо скорее забирать маму к себе. С Ириной они ужиться не могут. Но в этот раз Федя смог пробыть в Москве всего несколько дней. Дольше ему сложно было остаться по материальным соображениям.
В апреле он опять написал маме об их предполагаемой поездке в Италию. Ехать Иола Игнатьевна уже никуда не хотела, но Федя и Ирина убедили ее в необходимости этого шага, и она усиленно лечилась, чтобы выдержать поездку. Иола Игнатьевна вступала в последний этап своей старости, она становилась беспомощной, а у Ирины не было ни сил, ни здоровья ухаживать за ней. Рассчитывать на достойную старость в Советском Союзе Иола Игнатьевна не могла.
В самом конце 1959 года, когда все было готово к ее отъезду, в Москву снова приехал Федя. Вместе они встретили новый 1960 год, а затем быстро собрались и поехали.
Перед отъездом Ирина от имени Иолы Игнатьевны, у которой уже так сильно тряслись руки, что сама писать она не могла, написала письмо министру культуры Е. А. Фурцевой с просьбой осуществить «заветнейшую мечту» всей их семьи — создать музей Шаляпина в доме на Новинском бульваре. Подписались все трое — Иола Игнатьевна, Ирина и Федя. Это стало последней просьбой Иолы Игнатьевны, с которой она покидала страну, ставшую ее второй родиной[36].
На вокзал ее пришли проводить артисты Большого театра. С большим букетом цветов приехал Иван Семенович Козловский. Как это было непохоже на бегство Шаляпина из России почти сорок лет тому назад! Иола Игнатьевна уезжала с сознанием до конца выполненного долга, отдав себя до капли той России, которую она любила как родину любимого человека и с которой разделила все ее самые тяжелые испытания. Теперь ей предстояло отдохнуть… И Иола Игнатьевна с чувством огромного сожаления, боли и тоски навсегда покидала страну, дорогую для нее, в которой она прожила долгих шестьдесят четыре года…
Глава 7ИТАЛЬЯНСКИЙ ЭПИЛОГ(1960–1965)
В начале января 1960 года Иола Игнатьевна была уже в Риме. Федя привез ее в свою квартиру на пятом этаже дома № 83 по улице Сан-Томмазо Д’Аквино. Узкий, устремленный ввысь дом из бетона, построенный в первые послевоенные годы, должен был стать новым, но, к сожалению, не последним земным пристанищем Иолы Игнатьевны.
8 января 1960 года Федя сообщал Ирине об их с мамой путешествии до Рима: «Доехали благополучно, как ты уже знаешь из телеграммы. Очень сожалел, что не дали разрешения сестре доехать до Вены, ибо самый трудный период путешествия был без сестры, от Бреста до Вены. Тут уж мне пришлось быть братом-санитаром, но я справился со всеми трудностями, и все обошлось благополучно… В Вене вызвал амбуланс, и маму перевезли в Hotel Prince Eugene — чудный отель. Мама удивлялась чистоте и обходительности персонала. Получив сестру-австриячку и переночевав, мы тем же образом сели в поезд и уже без пересадки доехали до Рима. Тут повторилось то же, что и в Вене, в смысле транспорта, и мама благополучно вошла в квартиру, где все было уже готово. Сестра-немка оставалась с нами два дня, и уже в первый же день была прислуга, и мы удобно кушали дома в столовой. Переезд до Вены был очень удобен, в купе было просторно, и два кондуктора, которые ехали с нами, были — премилейшие».
Все цветы, подаренные Иоле Игнатьевне на вокзале в Москве, благополучно доехали с ней до Вены, а большая корзина даже и до Рима. В Италии, таким образом, с ней оказались и русские цветы, и русская землица. Благополучно доехали также все портреты и рамки, ни одно стекло не побилось. Уезжая, Иола Игнатьевна не захватила с собой одежду Игоря, которую она хранила все эти годы, и теперь Федя просил Ирину прислать ее в Рим. Для Иолы Игнатьевны было важно иметь ее при себе, ведь с Игорем были связаны воспоминания о самом лучшем периоде ее жизни.
Мысленно Иола Игнатьевна еще по-прежнему находилась в Москве.
— Я люблю Россию, — говорила она Феде в первые дни пребывания в Риме, — это моя вторая родина, и мне грустно, что я уехала! Там мои друзья и мой сын…
Она постоянно думала об Игоре.
«Это очень понятно, — писал Федя Ирине, стараясь объяснить поведение мамы, — ведь она прожила там более шестидесяти лет. Иногда она думает, что она еще в Москве, но это не по глупости и не от склероза — это нормально. Она еще не привыкла к новой квартире. Ни Рима, ни Италии она, в сущности, не видела. В нашей квартире ей нравится чистота и простор. Я поместил ее в мою комнату…» Комната Феди своими размерами напоминала комнату Иолы Игнатьевны в Москве, и он надеялся, что это поможет ей быстрее привыкнуть на новом месте.